мне скользкой.
научно-фантастических рассказов. Какие-то там приключения на ракете,
которая движется быстрее скорости света. Конечно, Гарик знал, что таких
ракет нет и быть не может, он мне лично несколько раз это объяснял и
притом вполне доходчиво. Но зачем-то понадобилась ему такая вот
сверхсветовая ракета. Ну, научная фантастика, у них там свои дела...
Сборник и без того проходил туго, и вдруг каким-то неведомым образом
рецензентом его оказался Гнойный Прыщ. Тут вообще много загадок. Откуда в
"Космосе" взялся Гнойный Прыщ? А если уж взялся, то зачем ему понадобилось
топить именно Гарика? А может, и не Гарика, а редактора. Или, скажем,
рекомендателей Гарика в наш союз...
не тапливал. По всем непредставимым правилам древних пожирателей слонов.
Он вывел черным по белому, что наш Гарик - антинаучный мракобес,
исповедующий людоедские теории гитлеризма. Причем копию рецензии он
подгадал в аккурат к тому самому заседанию нашей приемной комиссии, где
должно было разбираться Гариково заявление о приеме. И когда
председательствующий зачитал нам прыщавый этот перл, мы буквально рты
разинули, и наступила тишина, хотя все мы там собрались люди опытные и
всякого повидавшие. Гитлеризм-то тут причем? А вот при чем.
Кто это установил? Великий ученый Альберт Эйнштейн. А кто преследовал
великого Альберта Эйнштейна? Гитлеровские мракобесы. А что утверждает
Г.Аганян в своих злобных писаниях? Существование скоростей выше скорости
света. Кого он таким образом ревизует - и даже не ревизует, а попросту
злобно опровергает? Великого Альберта Эйнштейна. С кем же, спрашивается,
смыкает свои ряды Г.Аганян? То-то!
желаю я обсуждать с Гнойным Прыщом какие бы то ни было проблемы, кроме как
насчет погоды. Кстати, прием Гарика был-таки отложен тогда на несколько
месяцев, впредь до выяснения. И понадобилось могучее вмешательство
секретариата, да еще не нашего, а всесоюзного, чтобы отбить этот жуткий
наскок из палеолита...
Петенька Скоробогатов.
тоже перебинтованная и толстая, как бревно, висела на перевязи. Правой
рукой Петенька опирался на палку. "Да что же это они с ним сделали?" - с
ужасом подумал я.
вчера, возвращаясь с собрания, увлекшись спором с председателем тутошнего
месткома, Петенька Скоробогатов, Ойло наше союзное, промахнулся на
ступеньках и сверзился по винтовой лестнице с третьего этажа на первый.
Троих увезли в больницу, и там они по сей день лежат. После трепанации. А
он, Петенька, хоть бы хны.
первого. Голова-ноги, голова-ноги. И хоть бы хны! Повезло понимаешь, за
председателя зацепился, а он толстый такой кнур, мягкий...
как с гуся вода. Не задерживаясь на таких мелочах, как разорванное ухо,
вывихнутая рука, растянутая лодыжка, он уже врал мне про то, как его вчера
днем вызывали в госкомиздат и предлагали издать двухтомник в подарочном
издании. Иллюстрировать двухтомник будут Кукрыниксы, а печатать
подрядилась типография в Ляйпциге...
Прыща уже не было.
папку. - А! Так ты и музыкой балуешься? - произнес он, увидев ноты. -
Брось, не советую. Мертвый номер, - он сунул папку обратно мне в руки. -
Вот я сейчас... Ей-богу, сам удивился. Сумасшедший индекс сейчас получил.
Просто сумасшедший. Этот тип мне рукопись не вернул. "Не отдам, - говорит.
- Эталон". Я ему говорю: "Какой там эталон, писано между делом, скучнейший
заказ". А он отвечает: "Для вас - скучнейший заказ, а для нас - эталон".
Не-ет, Феликс, машину не обманешь, что ты!
Гнойный Прыщ. Он переступил через порог, плотно прикрыл за собой дверь и
остановился. Несколько секунд он стоял, упершись одной рукой в стену, а
другой прижимая к груди бювар. Лицо у него было зеленое, как у протухшего
покойника, рот мучительно полуоткрыт, глаза навыкате.
может быть? Ведь я же своими глазами...
он отвел нас рукой, сжимающей бювар.
пространство между нами. - Лично... Сам!
тростью. - Ничего такого особенного нету. И раньше бывало, и еще много раз
будет, Мефодий Кирилыч...
каким-то даже отчаянием. - Или, может, трубы страшного суда протрубили?
Никаких труб, кроме газовых, большого диаметра. Давайте-ка мы с Вами
присядем, Мефодий Кирилыч, и маленько отдышимся...
сам читал...
Петенька, нагло мне подмигивая. - Там, видимо, подтекст был, а Вы его не
уловили. Вот машина Вас и ущучила...
молодой человек?
светофорчике горит теперь надпись "Входите". Как сомнамбула, поднялся я с
места и последовал приглашению.
серые шершавые шкафы, панели, мигающие огоньками, прочие экраны-циферблаты
внимания моего в этой большой, ярко освещенной комнате не привлекли.
Гораздо страннее и интереснее показался мне человек, сидевший за столом,
заваленным рулонами и папками.
рассыпающимися волосами, с чертами лица в общем обыкновенными и в то же
время чем-то неуловимо значительными. Что-то настораживало в этом лице,
что-то в нем такое было, что ощущалась потребность внутренне подтянуться и
говорить кратко, литературно и без всякого ерничества. Был он в синем
лабораторном халате поверх серого костюма, сорочка на нем была
белоснежная, а галстук неброский, старомодный и старомодно повязанный.
голосом.
прихлопнул створку. Затем я назвал себя. Что-то изменилось в его лице, и я
понял, что имя мое ему знакомо. Впрочем, себя он не назвал и сказал
только:
Пройдите сюда, присаживайтесь.
его прозвучало, как мне показалось, какое-то превосходство, притом
настолько значительное, что я испытал вдруг потребность объясниться,
оправдаться, что я не манкировал, что так уж сложились обстоятельства мои
в последнее время, а вообще-то я уж был здесь вчера, буквально двадцать
шагов не дошел до его двери - опять же по причинам, от меня никак не
зависящим.
физиологический, миновал быстро, и разумеется, я ничего такого ему не
сказал, а просто прошел к его столу, положил перед ним свою папку, а сам
сел в довольно удобное полукресло. Меня вдруг двинуло в противоположность,
захотелось вдруг развалится и ногу перекинуть через ногу, и, рассеянно
озираясь по сторонам, изрыгнуть какую-нибудь фривольную банальность вроде:
"А ничего себе живут ученые, лихо устроились!"
не стал, а сидел смирно, прилично, и смотрел, как он придвигает к себе мою
папку, осторожно и аккуратно развязывает тесемки, а сам словно бы
улыбается длинным тонким ртом и, кажется, поглядывает на меня сквозь
рассыпавшиеся волосы-то ли с любопытством, то ли с ехидцей, но явно
доброжелательно.
Бормоча неловкие извинения, я потянулся за проклятой партитурой, но он, не
отводя взгляда от нотных строчек, остановил меня легким движением ладони.
Несомненно, он-то умел читать нотную грамоту, и прочитанное, несомненно,
заинтересовало его, потому что, разрешив наконец мне изъять из папки
манускрипт падшего ангела, он посмотрел на меня невеселыми серыми глазами
и произнес:
писателей...
бегло, но аккуратно перелистывал копии моих рецензий на давно уже гниющие
в редакционных архивах поделки из самотека, копии аннотаций на японские
патенты, рукописи моих переводов из японских технических журналов и прочий
хлам, оставшийся от тех моих тяжелых лет, когда меня перестали печатать и
принялись поносить...