сущности, я в такой же мере мужчина, в какой они женщины. Когда я более
или менее привязываюсь к одной из них, мне занятно обнаруживать и
изучать все, что меня от нее отталкивает, и я занимаюсь этим с таким же
любопытством, с каким химик принимает яд, чтобы испробовать его
свойства.
оружием, притом владею им не хуже, чем они, может быть, даже лучше, и
это полезно для моих сочинений, в то время как им все то, что они
делают, не приносит никакой пользы. До чего они глупы! Это все
неудачницы, прелестные неудачницы, и тем из них, которые на свой лад
чувствительны, остается только чахнуть с горя, когда они начинают
стареть.
тоска, словно пронизывающая сырость ненастных дней. Он сознавал, что в
общем писатель прав, но не хотел допустить, чтобы он был прав вполне.
защитить женщин, сколько для того, чтобы выяснить, почему в современной
литературе их изображают такими изменчиво-разочарованными.
них мечтательность, они искали и воображали, будто находят в жизни
эквивалент того, что сердца их предугадывали по книгам. Теперь же вы
упорно устраняете все поэтическое и привлекательное и показываете лишь
отрезвляющую реальность. А если, друг мой, нет любви в книгах, - нет ее
и в жизни. Вы создавали идеалы, и они верили в ваши создания. Теперь вы
только изобразители правдивой действительности, а вслед за вами и они
уверовали в пошлость жизни.
подошла г-жа де Бюрн.
сознание борьбы придавало ей смелый, вызывающий вид.
мужчин, когда они говорят, не рисуясь передо мною. К тому же вы здесь
единственные, которых интересно послушать. О чем вы спорите?
спора. Потом он повторил свои доводы с еще большим воодушевлением,
подстрекаемый желанием понравиться, которое испытывают в присутствии
женщины все жаждущие славы.
участие, защищая современных женщин очень умно, тонко и находчиво.
Непонятная для писателя мысль о том, что даже самые ненадежные из них
могут оказаться верными и любящими, заставила забиться сердце Мариоля.
Когда она отошла и села возле г-жи де Фремин, которая упорно не
отпускала от себя графа фон Бернхауза, Ламарт с Мариолем, очарованные ее
женским умом и изяществом, единодушно признали, что она восхитительна.
они, австриец и две женщины? Г-жа де Бюрн подошла как раз в тот момент,
когда продолжительное уединение двух человек, мужчины и женщины, даже
если они нравятся друг другу, становится однообразным. И она нарушила их
уединение, пересказав с возмущенным видом все, что только что слышала из
уст Ламарта. Все это, конечно, могло относиться и к г-же де Фремин, все
это шло от последнего завоеванного ею поклонника, все это повторялось
при человеке очень тонком, который сумеет понять. Снова разгорелся спор
на вечную тему о любви, и хозяйка дома знаком пригласила Ламарта и
Мариоля присоединиться к ним. Потом, когда голоса зазвучали громче, она
подозвала всех остальных.
а г-жа де Бюрн, приправляя даже самые потешные свои суждения крупицей
чувства, быть может притворного, сумела показать себя самой остроумной и
забавной, - в этот вечер она действительно была в ударе, была оживлена,
умна и красива, как никогда.
Глава 4
ее присутствия, он почувствовал в самом себе и вокруг себя, в теле, в
душе и во всем мире исчезновение той радости жизни, которая поддерживала
и воодушевляла его с некоторых пор.
конце этого вечера, раза два сказала ему взглядом: "Для меня здесь нет
никого, кроме вас". И все же он чувствовал, что она призналась ему в
чем-то, чего он предпочел бы не знать. Это тоже было ничто, почти ничто;
тем не менее он был поражен, словно человек, обнаруживший, что его мать
или отец совершили неблаговидный поступок, когда узнал, что в течение
последних трех недель, тех трех недель, которые он считал без остатка
отданными, посвященными ею, как и им, минута за минутой новому и яркому
чувству их расцветшей любви, она вернулась к прежнему образу жизни,
сделала множество визитов, начала хлопотать, строить планы, возобновила
отвратительную любовную войну, побеждала соперниц, завоевывала мужчин, с
удовольствием выслушивала комплименты и расточала свое очарование перед
другими, а не только перед ним.
знал свет, женщин, чувства, он был достаточно умен, чтобы все понять, и
никогда не допустил бы в себе ни чрезмерной требовательности, ни мрачной
недоверчивости. Она была прекрасна, была создана, чтобы нравиться, чтобы
принимать поклонение и пошлые похвалы. Среди всех она выбрала его,
отдалась ему смело и гордо. Он все равно по-прежнему остался бы
признательным рабом ее прихотей и безропотным свидетелем ее жизни -
жизни красивой женщины. Но теперь что-то страдало в нем, в том темном
уголке, на дне души, где таятся самые сокровенные чувства.
помнил. Он проходил по свету с излишней настороженностью. Оболочка его
души была слишком нежна. Отсюда та своего рода отчужденность, в которой
он жил, опасаясь трений и обид. Он был неправ, ибо эти обиды почти
всегда вызываются тем, что мы не терпим в окружающих черт,
несвойственных нам самим. Ему это было известно, он это часто наблюдал в
других и все же был не в силах унять свое волнение.
течение этих дней счастья, дарованного ею, и держала его в затворе,
вдали от своего салона, так только для того, чтобы отвлечь внимание,
обмануть соглядатаев, а затем безмятежно принадлежать ему. Откуда же эта
печаль, закравшаяся в сердце? Откуда? Да ведь он воображал, что она
отдалась ему всецело, теперь же он понял, почувствовал, что никогда ему
не удастся завладеть и безраздельно обладать ее разносторонней и
общительной натурой.
основаниях, и до сего времени мирился с этим, скрывая свою
неудовлетворенность под нарочитой нелюдимостью. Но на этот раз ему
показалось, что он наконец обретет "полную меру", которую беспрестанно
ждал, на которую беспрестанно надеялся. Но "полная мера" - не от мира
сего.
побороть свое тягостное впечатление.
усилилось, а так как он всегда пристально изучал себя, то стал
доискиваться малейших причин своих новых душевных мук. Они проходили,
уносились, вновь возвращались, как легкие дуновения ледяного ветра,
примешивая к его любви боль еще слабую, отдаленную, но мучительную,
похожую на вызванную сквозняком, трудно распознаваемую невралгию,
причиняющую адскую боль.
влюбленный, но как обладатель. До тех пор пока он снова не увидел ее
среди мужчин - ее поклонников, он не знал этого чувства, хотя отчасти и
предугадывал его, но представлял его себе иным, совсем не таким, каким
оно теперь обернулось. Когда он вновь увидел свою любовницу, которая в
дни их тайных и частых свиданий, в пору их первых объятий, должна была
бы замкнуться в уединении и в горячем чувстве, когда он вновь увидел ее
и заметил, что она не меньше, а, пожалуй, даже больше прежнего
увлекается и тешится пустым кокетством, что она по-прежнему расточает
самое себя перед первым встречным, так что на долю ее избранника могут
остаться лишь крохи, он почувствовал, что ревнует телом еще больше, чем
душою, и теперь это было чувство не смутное, как назревающий недуг, а
вполне определенное, потому что он усомнился в ней.
проникшему скорее в его кровь, чем в мысль, благодаря почти физической
боли, которая охватывает мужчину, когда он не уверен в своей подруге.
Усомнившись, он стал подозревать.
мужа, де Бюрна, или преемник Ламарта, Масиваля, Жоржа де Мальтри и, быть
может, предшественник графа фон Бернхауза? Что ему известно о ней? Что
она восхитительно красива, что она изящна, умна, изысканна, остроумна,
зато изменчива, быстро утомляется, охладевает, пресыщается, что она
прежде всего влюблена в самое себя и безгранично кокетлива. Был ли у нее
любовник - или любовники - до него? Если бы их у нее не было, разве
отдалась бы она ему так смело? Откуда взялась бы у нее дерзость войти к
нему в комнату, в гостиницу, ночью? Пришла бы разве она потом так легко
в отейльский флигелек? Прежде чем принять его приглашение, она только
Суворов Виктор
Лукьяненко Сергей
Афанасьев Роман
Роллинс Джеймс
Глуховский Дмитрий
Шилова Юлия