своего ненавистного мужа. Взяв руки Филиппа в свои, она положила их себе на
бедра.
Бланка и Готье, и обнаженное тело Бланки отливало перламутром.
толпы. Это тамплиеров, связанных, ввели на костер, который должен был
запылать через секунду.
камину. Она сосредоточенно глядела на горящие угли, всем телом впивала их
тепло, но отступила под непереносимой лаской огня. Языки пламени бросали на
ее смуглую кожу дрожащие отсветы.
задыхающимся голосом, - а мы тем временем...
опьянить себя картиной ада.
нимфа отдается в лесу фавну.
сводчатого потолка.
Глава 8
"ПРИЗОВУ НА СУД БОЖИЙ"
сложили как раз напротив королевской галереи - отсюда Филипп Красивый мог
без помех наслаждаться зрелищем.
берега реки, все свободное пространство на островке. Этим вечером парижские
лодочники изрядно подзаработали.
толпы; отряды вооруженной стражи были расставлены на всех мостах и в конце
всех улиц, выходивших к Сене. Итак, с этой стороны опасности не
предвиделось.
коадъютору, который ни на шаг не отходил от королевской персоны.
бунт, и вдруг все кончилось народным гуляньем, ярмарочным весельем,
театральным зрелищем, которым монарх решил угостить свою столицу. Да и
впрямь все здесь напоминало празднество. Рядом с почтенными горожанами,
которые привели посмотреть на тамплиеров всех своих чад и домочадцев,
толкались нищие, сюда сбежались разрумяненные и насурмленные непотребные
девки, покинув улички, прилегающие к собору Парижской Богоматери, где
процветала торговля любовью. В ногах у взрослых путались мальчишки, норовя
пробраться в первые ряды. Евреи с желтым кружком на плаще боязливо жались
друг к другу - они тоже пришли посмотреть на казнь, которая на сей раз
миновала их. Прекрасные дамы в подбитых мехом накидках, искательницы сильных
впечатлений, льнули к своим кавалерам, время от времени истерически
вскрикивая.
отражавшееся в воде, бежало по ее зыби длинными багровыми струйками.
скучающий вид, красовался на коне перед строем лучников.
красных кафтанах и с капюшонами на голове, с озабоченным видом людей,
которым хочется выполнить свое дело как можно лучше, суетились вокруг,
подравнивали сложенные дрова, готовили охапки хвороста про запас.
тамплиеров и приор Нормандии, лицом к королевской галерее. Для вящего
бесчестья на голову им водрузили бумажные митры, какие обычно надевают на
еретиков. Ветер играл их длинными бородами.
протягивал осужденным огромное распятие и обращался к ним с последними
увещеваниями. Притихшая толпа прислушивалась к его словам.
Признайтесь, пока еще не поздно, в ваших прегрешениях и покайтесь... В
последний раз заклинаю вас!
всех земных забот, словно вознесенные в черное небо над черной землей, не
отвечали на его заклинания. Они молча, с нескрываемым презрением смотрели на
монаха, беснующегося где-то внизу.
шепот.
опустился на колени. Главный палач взял из рук своего подручного пучок
горящей пакли и помахал ею в воздухе, чтобы огонь сильнее разгорелся.
усмирила.
знака, и все головы, все взоры медленно, как по команде, обернулись в ту же
сторону. И каждый невольно затаил дыхание.
почтительно столпились вокруг него. В неверном свете факелов четко
вырисовывались их лица, и вся группа придворных напоминала барельеф,
высеченный на башенной стене из розового камня.
Великого магистра скрестились, будто меряясь силой, застыли, не отрывались
друг от друга. Никто не знал, какие мысли, чувства, воспоминания проносятся
в эту минуту в головах двух заклятых врагов. Но толпа инстинктивно
почувствовала, что происходит нечто непередаваемо ужасное - так
нечеловечески страшен был этот молчаливый поединок между всемогущим
государем, окруженным свитой исполнителей его воли, и Великим магистром
рыцарства, привязанным к позорному столбу, между двумя этими людьми, которых
право рождения и случайности Истории вознесли над всеми остальными.
осужденных? Быть может, Жак де Молэ смирится наконец и попросит пощады?
Парейль точно таким же жестом махнул палачу, и палач сунул пучок горящей
пакли под хворост, сложенный у подножия костра. Из тысячи грудей вырвался
вздох - вздох облегчения и ужаса, вздох удовлетворения, страха и тоски,
вздох почти сладострастного отвращения.
Какой-то мужчина крикнул:
направлении королевской галереи.
показать присутствующим, что он лично не может дышать таким воздухом. Он
попятился и, встав между Ногарэ и Мариньи, произнес:
мере распорядиться запасти сухих дров.
своим торжеством, глаза его блестели. Этот костер увенчивал семь лет борьбы
и утомительных трудов, он был завершением сотни речей, произнесенных ради
того, чтобы убедить, сотен страниц, исписанных ради того, чтобы доказать.
"Ну вот, теперь горите, жарьтесь, - думал он. - Не все вам торжествовать
надо мной, я пересилил - и вы побеждены".
спокойствие и смотреть на казнь лишь как на государственную необходимость.
"Так надо, так надо", - твердил он про себя. Но при виде этих людей, которым
суждено было умереть, он невольно думал о смерти: двое обреченных вдруг
перестали в его глазах быть лишь политической абстракцией. Пусть они
объявлены людьми злокозненными, опасными для государства, они все равно
живые существа из плоти и крови, они мыслят, страдают, мучаются так же, как
и все остальные, как он сам. "Проявил бы я на их месте такое же мужество?" -
спрашивал себя Мариньи, невольно восхищаясь этими старцами. При одной мысли,
что он может очутиться на их месте, по спине у него пробежала дрожь. Но он
мгновенно овладел собой. "Что за дурацкие мысли лезут мне в голову? - шептал
он про себя. - Конечно, и я, как любой смертный, могу заболеть, да и мало ли
что может со мной случиться, но только не это. От этого я защищен. Я лицо
столь же неприкосновенное, как и сам король..." Но ведь и Великий магистр
семь лет назад мог ничего не бояться, и не было во Франции человека,
обладавшего большим могуществом.
творил про себя молитвы.
гуще, поднялся столбом, окутал тамплиеров, скрыл их от глаз толпы. Слышно
было только, как надсадно кашляли и судорожно икали два старика, привязанные
к позорному столбу.
смехом.
костра. Зрелище казни, очевидно, доставляло ему страдание. Карлу исполнилось
двадцать лет; это был стройный блондин с нежным румянцем на щеках - все, кто
помнил короля в годы его юности, утверждали, что сын похож на Филиппа как
две капли воды, однако облику Карла недоставало отцовской мужественности,
спокойной властности - словом, он казался слабой копией великого оригинала.
Сходство, бесспорно, было, не было лишь отцовской твердости.
Людовику.
Акунин Борис
Контровский Владимир
Мацумото Сэйте
Маккэфри Энн
Володихин Дмитрий
Контровский Владимир