виться в одни сутки; так что она, наконец, начинала и в самом деле сер-
диться.
нажды. - Кушай, от этого скоро растолстеешь.
ня на стул и начинала рассматривать меня своими черными глазами. И сна-
чала, как знакомилась со мной, она поминутно так осматривала меня с го-
ловы до ног с самым наивным удивлением. Но наш разговор не клеился. Я
робела перед Катей и перед ее крутыми выходками, тогда как умирала от
желания говорить с ней.
торой можно начинать разговор каждый раз.
ты сколько?
ня с удивлением.
ходить, да ты вставай скорее; уж я тебе сегодня принесу пирог... Да что
ты все молчишь?
до?
Ну, прощай!
ная, хохоча от радости, что принесла-таки мне кушанье, которое мне зап-
рещали.
щай! - И только я ее и видела.
обеда; черные локоны ее были словно вихрем разметаны, щечки горели как
пурпур, глаза сверкали; значит, что она уже бегала и прыгала час или
два.
кой, торопясь куда-то.
мадам Леотар. Прощай; меня ждут.
сильна. Первая идея моя была уж не разлучаться более с Катей. Что-то не-
удержимо влекло меня к ней. Я едва могла на нее насмотреться, и это уди-
вило Катю. Влечение к ней было так сильно, я шла вперед в новом чувстве
моем так горячо, что она не могла этого не заметить, и сначала ей пока-
залось это неслыханной странностью. Помню, что раз, во время какой-то
игры, я не выдержала, бросилась ей на шею и начала ее целовать. Она выс-
вободилась из моих объятий, схватила меня за руки и, нахмурив брови, как
будто я чем ее обидела, спросила меня:
отвечала ни слова, княжна вскинула плечиками, в знак неразрешенного не-
доуменья (жест, обратившийся у ней в привычку), пресерьезно сжала свои
пухленькие губки, бросила игру и уселась в угол на диване, откуда расс-
матривала меня очень долго и о чем-то про себя раздумывала, как будто
разрешая новый вопрос, внезапно возникший в уме ее. Это тоже была ее
привычка во всех затруднительных случаях. В свою очередь и я очень долго
не могла привыкнуть к этим резким, крутым проявлениям ее характера.
много странного. Но хотя это было и верно, а все-таки я мучилась недоу-
мением: отчего я не могу с первого раза подружиться с Катей и понра-
виться ей раз навсегда. Неудачи мои оскорбляли меня до боли, и я готова
была плакать от каждого скорого слова Кати, от каждого недоверчивого
взгляда ее. Но горе мое усиливалось не по дням, а по часам, потому что с
Катей всякое дело шло очень быстро. Через несколько дней я заметила, что
она совсем невзлюбила меня и даже начинала чувствовать ко мне отвраще-
ние. Все в этой девочке делалось скоро, резко, - иной бы сказал - грубо,
если б в этих быстрых как молния движениях характера прямого, наив-
но-откровенного не было истинной, благородной грации. Началось тем, что
она почувствовала ко мне сначала сомнение, а потом даже презрение, ка-
жется, сначала за то, что я решительно не умела играть ни в какую игру.
Княжна любила резвиться, бегать, была сильна, жива, ловка; я - совершен-
но напротив. Я была слаба еще от болезни, тиха, задумчива; игра не весе-
лила меня; одним словом, во мне решительно недоставало способностей пон-
равиться Кате. Кроме того, я не могла вынести, когда мною чем-нибудь не-
довольны: тотчас же становилась грустна, упадала духом, так что уж и сил
недоставало загладить свою ошибку и переделать в свою пользу невыгодное
обо мне впечатление, - одним словом, погибала вполне. Этого Катя никак
не могла понять. Сначала она даже пугалась меня, рассматривала меня с
удивлением, по своему обыкновению, после того как, бывало, целый час
бьется со мной, показывая, как играют в воланы, и не добьется толку. А
так как я тотчас же становилась грустна, так что слезы готовы были хлы-
нуть из глаз моих, то она, подумав надо мной раза три и не добившись
толку ни от меня, ни от размышлений своих, бросала меня наконец совер-
шенно и начинала играть одна, уж более не приглашая меня, даже не говоря
со мной в целые дни ни слова. Это меня так поражало, что я едва выносила
ее пренебрежение. Новое одиночество стало для меня чуть ли не тяжеле
прежнего, и я опять начала грустить, задумываться, и опять черные мысли
облегли мое сердце.