поэт. Я всего лишь очень добросовестный историограф.
найдя оное чрезмерно аскетическим, отправился в город и набрал
самых пряных и жирных продуктов, какие были. Купил, кроме того,
спиртных напитков высокого качества да несколько сортов
витаминов. Я почти не сомневался, что с помощью этих
возбудительных средств да личных своих ресурсов мне удастся
предотвратить некоторый, так сказать, конфуз, который мог бы
произойти от недостатка чувства, когда придет время явить
могучее и нетерпеливое пламя. Снова и снова изворотливый Гумберт
вызывал подобие Шарлотты, каким оно виделось в замочную скважину
мужского воображения. Тело у нее было холеное и стройное, с этим
никто не спорил, и, пожалуй, я мог подпереться мыслью, что она
как бы старшая сестра Лолиты - если только мне не представлялись
чересчур реально ее тяжелые бедра, округлые колени, роскошная
грудь, грубоватая розовая кожа шеи ("грубоватая" по сравнению с
шелком и медом) и все остальные черты того плачевного и
скучного, именуемого: "красивая женщина".
склоняться к вечеру. Я опорожнил полный стакан спиртного. И еще
один. И еще. Любимый напиток мой, джинанас - смесь джина и
ананасного сока - всегда удваивает мою энергию. Решил подстричь
запущенный лужок в нашем саду. Une petite attention. Он был
засорен одуванчиками, и чья-то проклятая собака - не выношу
собак - загадила каменные плиты, на которых некогда стояли
солнечные часы. Почти все одуванчики уже превратились из солнц в
луны. Джин и Лолита играли у меня в жилах, и я чуть не упал
через складные стулья, которые хотел убрать. Краснополосые
зебры! Бывает такая отрыжка, которы звучит овацией - по крайней
мере моя так звучала. Ветхий забор позади сада отделял его от
соседских отбросов и сирени; но никаких преград не было между
передним концом нашего лужка (там, где он отлого спускался вдоль
одной стороны дома) и улицей. Поэтому я мог выглядывать (с
ухмылкой человека, собирающегося совершить доброе дело)
возвращение Шарлотты: этот зуб следовало вырвать сразу. Валко
напирая на увлекавшую меня вперед ручную косилку - причем
сбритые травинки, подскакивая, и словно чирикая, поблескивали
при низком солнце, - я не сводил глаз с видного мне отрезка
пригородной улицы. Она загибалась к нам из-под свода огромных
тенистых деревьев и затем быстро спускалась все круче и круче
мимо кирпичного, виноградом увитого дома старушки Визави и ее
пологого луга (значительно более опрятного, чем наш), чтобы
наконец скрыться за нашим передним крыльцом, не видным мне с
того места, где я радостно порыгивал и трудился. Одуванчики
пали. Сочный травяной дух смешивался с ананасным. Две девочки,
Марион и Мабель, за чьими прохождениями туда-сюда я, бывало,
следил машинальным взглядом (но кто мог заменить мою Лолиту?),
прошли по направлению проспекта (откуда спускалась наша Лоун
Стрит): одна шла, толкая велосипед, другая на ходу питалась из
бумажного мешочка, и обе говорили во весь голос, с солнечной
звонкостью. Симпатичный Томсон, атлетический негр, служивший у
старушки насупротив садовником и шофером, широко улыбнувшись мне
издали, крикнул, и повторно крикнул, комментируя крик жестом,
что я, мол, необычно энергичен нынче. Дурак-пес, принадлежавший
соседу нашему, разбогатевшему тряпичнику, бросился догонять
синий автомобиль - не Шарлоттин. Та из двух девочек, что была
покрасивее (Мабель, кажется), в коротких штанишках, в
бюстодержателе с бридочками, которому нечего было держать, и
такая ярковолосая (нимфетка, клянусь Паном!), пробежала обратно,
уминая в руках пустой бумажный мешочек, и пропала из поля зрения
зеленого сего козла, зайдя за фронтон виллы г-на и г-жи Гумберт.
Автомобиль семейного типа выскочил из лиственной тени проспекта,
продолжая тащить некоторую ее часть с собой, пока этот узор не
распался у него на крыше, за край которой держался левой рукой,
высунутой из окна, полуголый водитель машины; она промахнула
идиотским аллюром, а рядом мчалась собака отставного тряпичника.
Последовала нежная пауза - и затем, с некиим трепетом в груди, я
узрел возвращение Синего Седана. Он скользнул под гору и исчез
за углом дома. Я различил мельком ее спокойный, бледный профиль.
Мне подумалось, что покуда она не поднимется на второй этаж, она
не будет знать, уехал ли я или нет. Минуту спустя, с выражением
большого страдания на лице, она выглянула на меня из окошка
Лолитиной комнатки. Я так скоро взбежал по лестнице, что успел
достичь комнатки, до того как она вышла из нее.
в "нашем славном городке" меньше двух лет, он - не больше
месяца; когда мосье ждет не дождется, чтобы кончилась глупая
канитель, а мадам уступает ему со снисходительной улыбкой; тогда
свадьба обыкновенно бывает довольно "скромная". Невеста может
обойтись и без тиары апельсиновых цветов, держащей на месте
короткую фату, и без белой орхидеи, заложенной в молитвенник.
Дочка невесты, пожалуй, внесла бы в церемонию бракосочетания Г.
и Г. живой малиновый блик; но я чувствовал, как рискованно было
бы с моей стороны оказать припертой к стенке Лолите слишком
много ласки, и посему я согласился, что не стоит отрывать
девочку от ее любимого "Ку".
повседневной жизни практичной и общительной. Сверх того, я
установил, что хотя она не могла сдержать ни порывов сердца в
повседневной жизни, ни криков на ложе любви, она была женщина с
принципами. Как только она стала более или менее моей любовницей
(невзирая на возбудительные средства, ее "нервный, нетерпеливый
cheri" - героический cheri, по правде сказать - не избежал
некоторых первоначальных затруднений, за которые, впрочем, он
вполне ее вознаградил прихотливейшим ассортиментом старосветских
нежностей), милы Шарлотта учинила мне допросец насчет моих
отношений с Господом Богом. Я мог бы ответить, что в этом смысле
я был свободен ото всяких предубеждений; вместо этого я сказал -
отдавая дань благостному общему месту - что верю в
одухотворенность космоса. Разглядывая ногти, она спросила еще,
нет ли у меня в роду некоей посторонней примеси. Я ответил
встречным вопросом - захотела ли бы она все-таки за меня выйти,
если бы дед матери моего отца оказался, скажем, арабом. Она
сказала, что это не имело бы никакого значения; но что если бы
ей когда-нибудь стало известно, что я не верю в нашего
христианского Бога, она бы покончила с собой. Она объявила это
столь торжественно, что у меня прошел мороз по коже. Тогда-то я
понял, что она женщина с принципами.
"извините", если случалось легчайшей отрыжке перебить ее плавную
речь, произносила в английском envelope (конверт) первый слог в
нос на французский манер и, говоря со знакомой дамой, называла
меня "мистер Гумберт". Я подумал, что ей доставит удовольствие,
если, входя в местное общество, я приволоку за собой
романтическую тень. В день нашей свадьбы появилось маленькое
интервью со мной в светской рубрике рамздэльской газеты, с
фотографией Шарлотты: одна бровь приподнята, а фамилия с
опечаткой: Гейзер. Несмотря на эту беду, реклама согрела
фарфоровые створки ее сердца и вызвала издевательское
дребезжание моих змеиных гремушек. Тем, что она участвовала в
работе церковно-благотворительных кружков, и тем еще, что успела
перезнакомиться с наиболее задающимися мамашами Лолитиных
товарок, Шарлотта за полтора года изловчилась стать, если не
перворазрядным, то во всяком случае приемлемым членом местного
общества; но никогда еще не доводилось ей попасть в зту
восхитительную газетную рубрику, и попала она туда благодаря
мне, г-ну Эдгару Г. Гумберту (этого "Эдгара" я подкинул из
чистого ухарства), "писателю и исследователю". Репортер, брат
моего Мак-Ку, записывая это, спросил, что именно я написал.
Ответа моего не помню, но вышло у него так: "несколько трудов о
Верлене, Рэмбодлере и других поэтах". В интервью было также
отмечено, что мы с Шарлоттой были знакомы уже несколько лет и
что я приходился дальним родственником ее первому мужу. Я
намекнул, что у меня был с нею роман тринадцать лет тому назад,
но в газете этого не появилось. Шарлотте я сказал, что светскую
рубрику блестки опечаток только красят.
потребовалось пожать плоды моего повышения из жильцов в
сожители, испытал ли я лишь горечь и неохоту? Нет. Гумберт не
мог не признаться в легком зуде тщеславия, в едва уловимом
умилении, даже в некоем узоре изящного раскаяния, шедшем по
стали его заговорщического кинжала. Я бы никогда не подумал, что
довольно нелепая, хоть и довольно благообразная, г-жа Гейз, с ее
слепой верой в мудрость своей религии и своего книжного клуба,
ужимками дикции, жестким, холодным, презрительным отношением к
обольстительной, голорукой, пушистенькой двенадцатилетней
девочке - может обратиться в такое трогательное, беспомощное