удаляющиеся и возвышающиеся, покрытые лесом черные горы и на видневшуюся
из-за ущелья матовую цепь снеговых гор, как всегда старавшихся притвориться
облаками.
он живет, и живет именно он, и на этом прекрасном свете. Радовался он
немножко и тому, что он так хорошо вчера вел себя в деле и при наступлении и
в особенности при отступлении, когда дело было довольно жаркое, радовался и
воспоминанию о том, как вчера, по возвращении их из похода, Маша, или Марья
Дмитриевна, сожительница Петрова, угощала их и была особенно проста и мила
со всеми, но в особенности, как ему казалось, была к нему ласкова. Марья
Дмитриевна, с ее толстой косой, широкими плечами, высокой грудью и сияющей
улыбкой покрытого веснушками доброго лица, невольно влекла Бутлера, как
сильного, молодого холостого человека, и ему казалось даже, что она желает
его. Но он считал, что это было бы дурно по отношению доброго, простодушного
товарища, и держался с Марьей Дмитриевной самого простого, почтительного
обращения, и радовался на себя за это. Сейчас он думал об этом.
лошадиных копыт по пыльной дороге, точно скакало несколько человек. Он
поднял голову и увидал в конце улицы подъезжавшую шагом кучку всадников.
Впереди десятков двух казаков ехали два человека: один - в белой черкеске и
высокой папахе с чалмой, другой - офицер русской службы, черный, горбоносый,
в синей черкеске, с изобилием серебра на одежде и на оружии. Под всадником с
чалмой был рыже-игреневый красавец конь смаленькой оловой, прекрасными
глазами; под офицером была высокая щеголеватая карабахская лошадь. Бутлер,
охотник до лошадей, тотчас же оценил бодрую силу первой лошади и
остановился, чтобы узнать, кто были эти люди. Офицер обратился к Бутлеру:
речью и выговором свое нерусское происхождение и указывая плетью на дом
Ивана Матвеевича.
глазами на человека в чалме.
сказал офицер.
ожидал увидать его здесь, в этом маленьком укреплении.
по-татарски.
подал руку, на двух пальцах которой висела плеть.
офицеру и входя на ступеньки и толкая дверь.
заперта. Бутлер постучал, но, не получив ответа, пошел кругом через задний
вход. Крикнув своего денщика и не получив ответа и не найдя ни одного из
двух денщиков, он зашел в кухню. Марья Дмитриевна, повязанная платком и
раскрасневшаяся, с засученными рукавами над белыми полными руками, разрезала
скатанное такое же белое тесто, как и ее руки, на маленькие кусочки для
пирожков.
приехал.
рукой шпильки в своей густой косе. - Так я пойду разбужу Ивана Матвеевича, -
сказала она.
Бутлер.
дело.
том, что Хаджи-Мурат в Грозной, нисколько не удивился этому, а,
приподнявшись, скрутил папироску, закурил и стал одеваться, громко
откашливаясь и ворча на начальство, которое прислало к нему "этого черта".
Одевшись, он потребовал от денщика "лекарства". И денщик, зная, что
лекарством называлась водка, подал ему.
хлебом. - Вот вчера выпил чихиря, и болит голова. Ну, теперь готов, -
закончил он и пошел в гостиную, куда Бутлер уже провел Хаджи-Мурата и
сопутствующего ему офицера.
начальника левого фланга принять Хаджи-Мурата и, дозволяя ему иметь
сообщение с горцами через лазутчиков, отнюдь не выпускать его из крепости
иначе как с конвоем казаков.
опять стал вникать в бумагу. Несколько раз переведя таким образом глаза с
бумаги на гостя, он остановил, наконец, свои глаза на Хаджи-Мурате и сказал:
выпускать его. А что приказано то свято. А поместим его - как думаешь,
Бутлер? - поместим в канцелярии?
стоявшая в дверях, обратилась к Ивану Матвеевичу:
крайней мере на глазах будет, - сказала она и, взглянув на Хаджи-Мурата и
встретившись с ним глазами, поспешно отвернулась.
Матвеевич.
кинжала, и чуть-чуть презрительно улыбался. Он сказал, что ему все равно,
где жить. Одно, что ему нужно и что разрешено ему сардарем, это то, чтобы
иметь сношения с горцами, и потому он желает, чтобы их допускали к нему.
Иван Матвеевич сказал, что это будет сделано, и попросил Бутлера занять
гостей, пока принесут им закусить и приготовят комнаты, сам же он пойдет в
канцелярию написать нужные бумаги и сделать нужные распоряжения.
определилось. К Ивану Матвеевичу Хаджи-Мурат с первого знакомства с ним
почувствовал отвращение и презрение и всегда высокомерно обращался с ним.
Марья Дмитриевна, которая готовила и приносила ему пищу, особенно нравилась
ему. Ему нравилась и ее простота, и особенная красота чуждой ему народности,
и бессознательно передававшееся ему ее влечение к нему. Он старался не
смотреть на нее, не говорить с нею, но глаза его невольно обращались к ней и
следили за ее движениями.
много я охотно говорил с ним, расспрашивая его про его жизнь и рассказывая
ему про свою и сообщая о тех известиях, которые приносили ему лазутчики о
положении его семьи, и даже советуясь с ним о том, что ему делать.
четырех дней, которые он провел в крепости, они два раза приходили к нему, и
оба раза известия были дурные.
привезена в аул Ведено и содержалась там под стражею, ожидая решения Шамиля.
Женщины - старуха Патимат и две жены Хаджи-Мурата - и их пятеро малых детей
жили под караулом в сакле сотенного Ибрагима Рашида, сын же Хаджи-Мурата,
восемнадцатилетний юноша Юсуф, сидел в темнице, то есть в глубокой, более
сажени, яме, вместе с четырьмя преступниками, ожидавшими, так же как и он,
решения своей участи.
против русских.
русскими, в котором, по мнению русских, был разбит и бежал в Ведено; по его
же мнению и мнению всех мюридов, одержал победу и прогнал русских. В
сражении этом, что бывало очень редко, он сам выстрелил из винтовки и,
выхватя шашку, пустил было свою лошадь прямо на русских, но сопутствующие
ему мюриды удержали его. Два из них тут же подле Шамиля были убиты.
вокруг него, стрелявших из винтовок и пистолетов и не переставая поющих "Ля
илляха иль алла", подъехал к своему месту пребывания.
своего повелителя, и в знак торжества также стрелял из ружей и пистолетов.
Шамиль ехал на арабском белом коне, весело попрашивавшем поводья при
приближении к дому. Убранство коня было самое простое, без украшений золота
и серебра: тонко выделанная, с дорожкой посередине, красная ременная
уздечка, металлические, стаканчиками, стремена и красный чепрак, видневшийся
из-под седла. На имаме была покрытая коричневым сукном шуба с видневшимся
около шеи и рукавов черным мехом, стянутая на тонком и длинном стане черным
ремнем с кинжалом. На голове была надета высокая с плоским верхом папаха с
черной кистью, обвитая белой чалмой, от которой конец спускался за шею.
Ступни ног были в зеленых чувяках, и икры обтянуты черными ноговицами,