ему одному, и, как говорят, приготовляя и применяя лекарства, постоянно
сверялся со звездами. Вера в его искусство, особенно среди голландцев и
немцев, была так велика, что во всех трудных случаях они прибегали
исключительно к его помощи. Он был одним из тех никогда не ошибающихся
врачей, которые всегда добиваются внезапного и чудесного исцеления
пациентов, совершенно безнадежных, по отзыву других докторов; но,
разумеется, только в том случае, если "болезнь не слишком запущена", как
они имеют обыкновение предусмотрительно заявлять. Библиотека доктора
также служила предметом толков и изумления соседних кварталов, даже, я
сказал бы, всего городка. Честной народ смотрел с превеликим почтением
на человека, который прочел три битком набитые книгами полки, причем
некоторые между этими книгами были столь же увесистые, как семейная
библия. Между прихожанами маленькой лютеранской церковки шли бесконечные
споры о том, кто ученее и умнее: доктор или господин пастор. Иные из
поклонников доктора заходили так далеко, что утверждали, будто он
образованнее самого губернатора; короче говоря, считалось, что знания
его беспредельны.
водворен в помещение, принадлежавшее его предшественнику. Это была
комнатка на чердаке обычного, увенчанного крутою крышею голландского
дома, где в непогоду барабанил по гонту дождь, и ослепляла яркими
вспышками молния, и в щелках завывал ветер; к тому же тут носились
целыми полчищами голодные крысы, рыскавшие повсюду подобно донским
казакам <Русские казаки, участвовавшие в кампании 1813 - 1814 годов,
произвели сильное впечатление на всю Европу той внезапностью и
быстротою, с которой они появлялись там, где их не ожидал неприятель.>,
невзирая на отраву и крысоловки.
медицины. Утром, в течение дня и ночью трудился он в одном углу
докторской лаборатории, изготовляя пилюли, фильтруя микстуры и растирая
пестиком в ступке, между тем как доктор, от нечего делать или в ожидании
пациентов, восседал в противоположном углу и, облачившись в халат и
бархатную ермолку, рылся в каком-нибудь фолианте. Говоря по правде,
равномерный стук пестика или, быть может, клонящее долу монотонное
жужжание летних мух убаюкивали порою почтенного доктора, и он начинал
клевать носом, но и в этих случаях очки его бодрствовали и пристально
глядели в раскрытую книгу.
отношению к коей Дольф был связан вассальной зависимостью. Хотя доктор
был холостяк и к тому же человек важный и исполненный собственного
достоинства, но, следуя примеру многих высокомудрых людей, он покорно
сносил тираническое правление юбки. Он был всецело во власти своей
домоправительницы. Это была тощая, с длинной талией, деловитая и
раздражительная женщина в маленьком круглом стеганом немецком чепце, с
огромною связкою дребезжащих ключей у пояса. Фрау Ильзе (или, иначе, фру
Ильзи, как обычно ее называли) была неизменной спутницей доктора в его
странствиях из Германии в Англию и из Англии в эти края; она пеклась о
его хозяйстве и о нем самом и управляла им, надо признаться, настолько
мягко и незаметно, что он этого вовсе не ощущал, хотя всем прочим
частенько приходилось чувствовать на себе ее тяжелую руку. Объяснить,
каким образом добилась она столь значительной власти, я не берусь.
Толкуют, правда, о том.., но о чем не толкуют с тех пор, как сотворен
мир? Кто вообще в силах ответить, каким способом женщины обладают
верховною властью? Женатый еще бывает порою хозяином у себя в доме, но
доводилось ли кому-нибудь встретить холостяка, который не пребывал бы
под башмаком у своей экономки?
ограничивались пределами хозяйства доктора Книпперхаузена. Она
принадлежала к числу тех всюду сующихся кумушек, которые знают чужие
дела много лучше, чем те, кого эти дела затрагивают непосредственно; их
всевидящее око и вечно трещащие языки внушают соседям ни с чем не
сравнимый ужас.
скандальное происшествие, как все уже досконально известно вездесущей
фру Ильзи. У нее была куча приятельниц, которые бесконечною чередою
спешили в ее крошечную гостиную, принося с собой короба новостей. Больше
того, ей случалось повергать подробнейшему разбору целые ворохи
секретнейших сплетен у полуоткрытой на улицу двери, где она часами
судачила с одной из болтливых подружек, несмотря на обжигающий холодом
резкий декабрьский ветер.
одновременно у его экономки, Дольф жил в общем несладко. Поскольку фру
Ильзи распоряжалась ключами и поскольку все плясало под ее дудку, задеть
ее означало бы обречь себя на вечное голодание; в то же время
проникновение в тайны ее характера было для Дольфа задачей гораздо более
сложной, чем изучение медицинской премудрости. Когда он бывал свободен
от занятий в лаборатории, ему приходилось носиться взад и вперед по
городу с ее поручениями; по воскресеньям он должен был сопровождать ее в
церковь, возвращаться обратно с нею и нести ее библию. Много, много раз
бедняге Дольфу выпадало на долю подолгу простаивать на церковном дворе,
дрожать от холода, дуть на окоченевшие пальцы и растирать отмороженный
нос, терпеливо дожидаясь фру Ильзи, которая, собрав вокруг себя кучку
приятельниц, болтала без умолку, и они покачивали головами и разрывали в
клочья какую-нибудь несчастную жертву, попавшуюся им на язык.
знания. В этом не было, разумеется, вины доктора, ибо, не жалея сил и
стараний, он заставлял своего нерадивого ученика денно и нощно толочь
пестиком в ступке или гонял его по городу со склянками и коробочками
пилюль; если обнаруживалось, что Дольф начинает лениться - к чему,
сказать по правде, он питал неодолимую склонность, - доктор приходил в
ярость и до тех пор донимал его допросами, намерен ли он вообще изучать
медицину, пока Дольфа не охватывало былое усердие. Впрочем, он был так
же склонен к озорным выходкам и разного рода забавам, как и в детстве;
мало того, эти вкусы с годами усилились и окрепли, ибо их долгое время
стесняли и сдерживали, и они не находили для себя выхода. С каждым днем
он делался своенравнее, все больше и больше утрачивая расположение
доктора и его экономки.
Последняя зиждилась на лечении таких случаев, которые не описаны и не
предусмотрены в книгах. Он избавил нескольких старух и девиц от
ведьмовства - страшного недуга, некогда столь же распространенного в
этих краях, как ныне водобоязнь; он поставил на ноги одну дюжую
деревенскую девушку, болезнь которой дошла до того, что ее рвало
загнувшимися иголками и булавками, а это, как знает всякий, -
безнадежная форма заболевания. Шептались еще и о том, что он владеет
искусством изготовления любовного зелья, и по этой причине к нему
обращалось великое множество пациентов обоего пола, сгорающих от любви.
Но все эти случаи относятся к той стороне его практики, которая закрыта
непроницаемою завесой, ибо, как гласит профессиональное правило, "врач
обязан блюсти честь и тайну своего пациента". Поэтому всякий раз, когда
имели место консультации подобного рода, Дольф принужден был удаляться
из кабинета, хотя, как поговаривали, замочная скважина познакомила его в
большей мере с секретами врачевания, чем все прочие занятия с доктором.
подобно многим великим людям, заглядывать в будущее, предвосхищая те
дни, когда он сможет уйти на покой и удалиться куда-нибудь на лоно
природы. С этой мыслью он приобрел ферму, или, как ее называли
голландцы-колонисты, - боувери <Поместье (голл.)>, расположенную в
нескольких милях от города. Это было родовое гнездо богатой семьи,
незадолго перед тем выехавшей обратно в Голландию. В центре усадьбы был
расположен просторный дом, который, впрочем, обветшал и нуждался в
ремонте. Об этом доме ходило немало жутких и загадочных слухов, и по
этой причине он получил название "Дом с привидениями". То ли из-за этих
рассказов, то ли из-за неприятного, гнетущего впечатления, которое
производила ферма в ее нынешнем состоянии, но доктору так и не удалось
найти арендатора, и, дабы дом не разрушился окончательно, пока он сам
водвориться в нем, он поселил в одном из его крыльев деревенского
батрака с семьей, предоставив ему исполу обрабатывать ферму.
не чужды были свойственные немецким землевладельцам спесь и тщеславие, и
он стал смотреть на себя почти как на владетельную особу. Он начал
жаловаться на усталость от чрезмерных трудов и любил выезжать верхом,
чтобы "взглянуть на поместье". Его кратковременные отлучки на ферму
обставлялись шумно и чрезвычайно торжественно, что порождало сенсацию в
целом квартале. Лошадь с бельмом на глазу обычно с добрый час
простаивала перед домом, рыла землю копытом и яростно отмахивалась
хвостом от докучливых мух. Затем приносили и приторачивали седельные
сумки, спустя некоторое время свертывали и пристегивали к седлу дорожный
плащ доктора, затем привязывали к плащу докторский зонтик - все это на
глазах у кучки оборванных мальчуганов, этих вечных зевак, толпившихся
перед дверью. Наконец появлялся сам доктор: на нем были высокие, выше
колен, сапоги с отворотами и надвинутая на лоб треуголка. И так как он
был мал ростом и толст, то проходило изрядное время, пока ему удавалось
влезть на лошадь, после чего проходило тоже изрядное время, пока он
усаживался в седле и подтягивал стремена, наслаждаясь изумленными
возгласами и восхищением толпы уличных сорванцов. Уже отъехав, он мешкал
еще посреди улицы и потом по несколько раз возвращался назад, дабы
отдать последние распоряжения и приказания, причем ему отвечали либо
домоправительница, стоявшая у дверей, либо Дольф из лаборатории, либо
кухарка-негритянка из погреба, либо служанка из окна своего чердака, и
Василенко Иван
Володихин Дмитрий
Шилова Юлия
Каргалов Вадим
Пехов Алексей
Херберт Фрэнк