них добычу, мне просто уже некуда девать. Поэтому я буду рад, если они
воздержатся от охоты, скажем, дня три, а я пока сколочу еще клетки и добуду
пищи для животных. Какой смысл покупать животных, заметил я, если они
погибнут оттого, что их негде разместить: это будет пустая трата денег. Надо
сказать, что африканцы - люди очень деловые, и при этих моих словах по толпе
словно прошла рябь: все закивали головами и послышалось дружное
"А-а-а-а-а!". Теперь, когда они все поняли и дадут мне, надо надеяться, хотя
бы трехдневную передышку, я купил всех животных, которых мне принесли, и
принялся сколачивать клетки.
чашку чаю. Я облокотился на перила веранды, и тут дверь под аркой в красной
кирпичной стене распахнулась, и появился Фон. Широкими шагами он направился
ко мне через весь громадный двор, одежды его развевались и шелестели на
ходу. Фон озабоченно хмурился и что-то бормотал себе под нос. Несомненно, он
шел ко мне с визитом, и я спустился по лестнице ему навстречу.
вглядываясь мне в лицо. - Один человек сказать мне, что ты больше не
покупать добыча. Это так?
ты купить уже довольно добыча и скоро оставлять меня.
охотники, и они принесли мне столько добычи, что у меня не хватает для них
клеток. Вот я и сказал всем, пускай три дня подождут охотиться, а я за это
время сколочу клетки для новой добычи.
скоро время уехать от нас.
потом ласково обхватил меня одной рукой за плечи и потянул на дорогу.
отличный добыча, ты такой никогда не получить.
Фон. - Сейчас мы пойти и его поймать, а?
проходов, и наконец мы очутились перед маленькой хижинкой.
сказал мой спутник и юркнул во мрак хижины.
для меня придумал. Вид у него был такой таинственный, что любопытство мое
разгорелось.
все свои одежды, даже шапочку и сандалии, на нем не было ничего, кроме
маленькой безукоризненно белой набедренной повязки. В руке он держал длинное
тонкое копье. Его стройное мускулистое тело лоснилось от масла, ноги были
босы. Фон подошел ко мне, вертя копьем, как заправский охотник, и расплылся
от удовольствия, когда увидел, как я удивлен.
Теперь можно меня называть тоже Гончая Бафута, разве нет?
ему,
думать, я уже много старый, не гожусь идти на охота. Только, друг мой, если
человек иметь верный глаз, верный нос и верный душа, он никогда не стать
чересчур много старый, чтобы идти на охота, разве не так?
свернули на тропку среди маисовых полей. Фон шагал быстро, вертел копьем и
тихонько мурлыкал про себя какую-то песенку; временами он оборачивался ко
мне, и лицо его освещала веселая, озорная, совсем мальчишеская улыбка.
Вскоре мы расстались с полями, прошли через рощицу пальм мимбо, темную,
таинственную, полную шороха листьев, и стали взбираться по золотистому
склону холма. Когда мы достигли вершины. Фон остановился, с размаху воткнул
копье в землю, скрестил руки на груди и оглядел окрестности. Я остановился
немного раньше, не дойдя до вершины - мне попались какие-то улитки с очень
нежной окраской: когда же я поднялся к Фону, тот стоял недвижно и глядел
вниз как завороженный, не замечая ничего вокруг. Наконец он глубоко
вздохнул, обернулся ко мне и с улыбкой широко раскинул руки.
открывшейся ширью. Внизу лежала мозаика небольших полей - зеленых,
серебристых, светло-коричневых; то тут, то там виднелись рощицы пальм мимбо
да изредка мелькали ржаво-красные клочки свежевскопанной земли. Этот уголок,
над которым потрудились человеческие руки, был точно яркий пестрый платок -
его разостлали здесь и позабыли. а со всех сторон волнами застывшего океана
высятся горы, их гребни позолотило, а равнины осенило тенью заходящее
солнце. Фон медленно оглядывал все вокруг, и лицо его выражало какую-то
странную смесь нежности и совсем детской радости. Он опять вздохнул -
глубоко, с истинным удовлетворением.
меня вниз, в новую равнину, продолжая тихонько напевать про себя.
- иные не выше десяти футов. Многих было не разглядеть - окутанные
широчайшими мантиями из вьюнка, они стояли, точно приземистые башенки
трепещущих листьев и кремовых, чуть желтоватых, как слоновая кость, цветков.
Долина будто впитала в себя солнечный свет за весь длинный день, и теплый
воздух здесь был напоен сладким ароматом цветов и листьев. Над цветами реяли
и сонно прерывисто жужжали тысячи пчел: какая-то крохотная пичужка звонко
распевала свою веселую песенку и вдруг умолкла. Теперь стало тихо, только
раздавалось смутное жужжанье пчел, когда они вились вокруг деревьев или
вперевалочку забирались в бархатную сердцевину вьюнка. Фон с минуту
оглядывал деревья, потом осторожно двинулся по траве куда-то на более
удобный наблюдательный пункт - отсюда за густой сетью вьюнка можно было
все-таки рассмотреть и сами деревья.
Мы теперь сидеть и ждать мало время.
мое внимание одинаково привлекали и лес, и мой спутник. Но в деревьях не
заметно было ни одного живого существа, и я стал глядеть на Фона. Он сидел
неподвижно, сжимал в своих огромных ладонях копье, один конец которого
упирался в землю и на лице его читалось нетерпеливое ожидание - так ребенок
в театре ждет, когда же поднимется занавес. Когда он вышел ко мне из той
маленькой темной хижины в Бафуте, он, кажется, оставил там не только свою
одежду и королевские украшения, но и свою королевскую осанку, без которой я
прежде просто не мог его себе представить. Здесь же на корточках подле меня
в этой тихой, теплой долине, с копьем в руках сидел всего лишь еще один
охотник: его блестящие темные глаза неотступно следили за деревьями,
подстерегая зверя, который вот-вот оттуда покажется. Но чем больше я на него
глядел, тем яснее понимал: нет, это не просто еще один охотник; чем-то он
отличался от остальных, но чем - это я понял не сразу. Потом сообразил:
всякий обычный охотник сидел бы точно так же, терпеливо ожидая зверя, но
видно было бы, что ему скучновато, - ведь он уже столько раз вот так сидел,
охота ему не в диковинку! А у Фона блестели глаза, большой рот чуть тронула
легкая улыбка - конечно же, он от души всем этим наслаждался. И я подумал:
наверно, уже не раз монарху надоедали его почтительные советники и
подобострастные подданные, в пышном одеянии ему вдруг становилось жарко и
тяжело, и он чувствовал, что его остроносые туфли безжалостно жмут и
стесняют ногу. И тогда его, должно быть, неодолимо тянуло ощутить под босыми
ногами мягкую красную землю, подставить ветру обнаженное тело - вот тогда он
тайком уходил в маленькую хижинку, облачался в костюм охотника и отправлялся
в горы, помахивая копьем и напевая песенку, а на вершинах останавливался - и
стоял, и любовался прекрасной страной, которой он управляет. Я вспомнил его
недавние слова: "Если у человека верный глаз, верный нос и верная душа, он
никогда не будет слишком стар, чтобы пойти на охоту". Да, подумал я, конечно
же. Фон тоже из этого десятка. Но тут Фон прервал мои размышления о складе
его характера: он наклонился ко мне, схватил за руку и указал длинным
пальцем на деревья.
той же спутанной сетки ветвей. А потом там что-то шевельнулось, и я увидел
зверька, которого мы ждали.
пушинка. Когда он приблизился к нам, оказалось, что именно такими я рисовал
в воображении эльфов: тонкая зеленовато-серая шерстка, длинный, гибкий и
пушистый хвост. Розовые руки великоваты не по росту, пальцы необычайно
длинные и худые. Уши очень большие и кажутся полупрозрачными, такая на них
тонкая кожа, уши эти словно живут своей отдельной жизнью - то складываются
веером и тесно прижимаются к голове, то становятся торчком, навостренные,
прямые, как бледные водяные лилии. На половину лица - громадные темные
глаза, каким позавидовала бы даже самая самонадеянная сова. Больше того,
зверек этот умеет, в точности как сова, поворачивать голову назад и глядеть
на собственную спину. Он пробежал до самого конца тонкой веточки (она почти
не прогнулась под его тяжестью) и уселся там, вцепившись в кору длинными,
гибкими пальцами; он озирался по сторонам огромными глазищами и тихонько
что-то щебетал. Я знал, что это - галаго, маленький лемур, но скорее можно
Пехов Алексей
Шилова Юлия
Белов Вольф
Шилова Юлия
Шилова Юлия
Шилова Юлия