из зубов какого-то морского зверя. Он втыкал их и вынимал по меньшей мере
пятьдесят раз на день, для чего неизменно удалялся в свою лачугу и с
безмятежным видом возвращался назад. Иной раз, вставив их в отверстия в
мочках ушей, он хватал свое копье - легонькое и тонкое, как удилище, и
расхаживал по соседним рощам, словно каннибальский странствующий рыцарь,
ищущий встречи с достойным противником. Но скоро ему это наскучивало, он
возвращался и, засунув копье в углубление под стрехой и закатав чудовищные
серьги в кусок тапы, снова принимался за свое мирное занятие, будто и не
прерывая его.
степени славный и добросердечный, в этом отношении очень похожий на своего
сына Кори-Кори. Главой дома была мать Кори-Кори, дама весьма почтенная и
замечательно искусная, трудолюбивая хозяйка. Если джемы, повидла, пироги,
кексы, запеканки и тому подобную ерунду она, быть может, делать не умела,
зато превосходно разбиралась в кулинарных тайнах изготовления эймара,
пои-пои, коку и других вкусных и питательных блюд. Целые дни она хлопотала и
суетилась, словно добрая деревенская тетушка, к которой нежданно нагрянули
гости: давала поручения девушкам, нередко так и остававшиеся невыполненными,
залезала во все углы, копалась в узлах старой тапы или же подымала
невообразимый шум, грохоча тыквенными мисками. Ее можно было видеть то
сидящей на корточках над деревянным корытом и занятой приготовлением пои-пои
- она с такой энергией колотила каменным пестом, что казалось, корыто сию
минуту разлетится вдребезги; то она носилась по долине в поисках какого-то
особого листа, необходимого ей для таинственных манипуляций, и возвращалась,
задыхаясь и обливаясь потом под тяжестью набитого мешка, который всякую
другую женщину давно свалил бы с ног. Честно сказать, мамаша Кори-Кори была
единственным работящим человеком на всю долину Тайпи; она не могла бы
трудиться больше и усерднее, даже будь она жилистой вдовой без средств к
существованию и с целым выводком голодных детей где-нибудь в цивилизованной
стране. Труды этой старой женщины, как правило, не вызывались ни малейшей
необходимостью; ее побуждала работать, по всей видимости, некая внутренняя
потребность, и ее руки постоянно ходили туда-сюда, туда-сюда, словно в теле
у нее был запрятан неутомимый моторчик, приводивший его в безостановочное
движение. И при этом она вовсе не была какой-нибудь там сварливой мегерой -
отнюдь нет. У нее было добрейшее сердце, и со мной она обращалась совсем
по-матерински: то и дело, глядишь, пихнет в руку
какую-нибудь туземную сласть или печенье, будто любящая мама
сладостны мои воспоминания о доброй, милой, любящей Тайнор!
человека, три весьма беспутных юных дикаря - гуляки и лоботрясы, которые
заняты были только амурами, попойками да курением табака в обществе таких
же, как они сами, шалопаев.
девушек, которые, вместо того чтобы бренчать на фортепьяно и читать романы,
как другие, более просвещенные юные леди, занимались рукоделием, вырабатывая
особо тонкий сорт тапы; а впрочем, большую часть времени они тратили на то,
что порхали от дома к дому и отчаянно, беззастенчиво сплетничали.
любимицу. Ее гибкое подвижное тело было воплощенным идеалом женской грации и
красоты. Нежное лицо то и дело заливала краска, и я,
разгоряченными щеками, не раз готов был поклясться, что различаю сквозь
полупрозрачный покров смуглоты игру настоящего ярко-красного румянца. Овал
ее лица был безукоризнен, и каждая черта была совершенство, какого только
может пожелать мужское воображение. Полные губы, раздвигаясь в усмешке,
обнажали зубы ослепительной белизны, а когда розовый рот широко открывался в
хохоте, они казались молочно-белыми зернышками арты - туземного плода, в
котором, когда его разрежешь, видны ряды зерен, покоящихся в сочной, сладкой
мякоти. Волосы, темно-каштановые, рассыпающиеся непринужденно на обе стороны
природными локонами, ниспадали на плечи и, стоило ей нагнуться, закрывали
живой завесой ее прелестную грудь. Синие, странные глаза, как ни засматривай
в их бездонную глубину, казались загадочно-безмятежными, когда она была в
задумчивости; но, вспыхнув живым чувством, они сияли и лучились, как звезды.
Ручки Файавэй были мягки и нежны, как у графини, ибо девы и юные жены в
долине Тайпи совершенно не занимаются черной работой. Ее крохотные ножки,
хоть и не знающие обуви, изяществом и красотой не уступали тем, что
выглядывают из-под шуршащих подолов светских дам Эквадора. А кожа этого
юного создания, от беспрестанных омовений и умащиваний, была дивно гладкой и
шелковистой.
успеха, но мне никогда не передать - нечего даже и пытаться - той общей
прелести ее облика, в которую они слагались. Никакими словами не выразить
свободную, естественную грацию и красоту, которой блистало это дитя природы,
с младенчества выросшее здесь, в краю вечного лета, вскормленное простыми
плодами земли, не ведавшее забот и печалей и никогда не подвергавшееся
разного рода вредным воздействиям. Образ этот - не фантазия, я писал по
самым живым и ярким воспоминаниям, которые сохранил о той, чей портрет
пытался здесь набросать.
тронута обезображивающей печатью татуировки, я вынужден был бы отвечать
отрицательно. Но
беспощадностью испещрявшие своими узорами мускулистые тела воинов, очевидно,
понимали, что прелести юных дев долины мало нуждаются в их искусстве.
Женщины там вообще не сильно татуированы, а Файавэй и ее подружки - гораздо
меньше, чем те, кто превосходили их годами. Причину этого я объясню ниже.
Татуировку моей нимфы нетрудно описать. На верхней и нижней губке у нее
чернели по три точки, не более булавочной головки величиной и с недалекого
расстояния неразличимые. А на плечах, от самой шеи, были проведены по две
параллельные линии, в полудюйме одна от другой и дюйма, наверное, в три
длиною, и между ними - какие-то тонко выполненные фигуры. Эти
вытатуированные на плечах полоски всегда напоминали мне погоны золотого
шитья, которые носят на плечах вместо эполет офицеры, когда они не при
параде, для обозначения своего высокого ранга.
рука, как видно, дрогнула и не имела
надругательство.
простому летнему наряду по райской моде. Но как к лицу был ей такой костюм!
Он самым наивыгоднейшим образом подчеркивал линии ее фигуры и как нельзя
лучше соответствовал особенностям ее наружности. В будни она бывала одета в
точности так же, как та пара юных дикарей, которые первыми повстречались нам
в долине. Иногда, гуляя в рощах или отправляясь с визитами к знакомым, она
надевала тунику из белой тапы, ниспадавшую от пояса чуть пониже колен. А
когда ей долгое время приходилось бывать на солнце, она неизменно защищалась
от его лучей широким покрывалом из той же материи, свободно охватывающим
плечи. Ее парадный туалет я опишу ниже.
всевозможными драгоценностями, втыкая их в уши, навешивая на шею, надевая на
запястья, Файавэй и ее подружки также имели обыкновение украшать себя.
нанизанных - точно рубины на нить - на волоконце тапы, или втыкали в уши
белые бутоны, и сложенные в шарик нежные лепестки светились и переливались,
как зерна чистейшего жемчуга. На голову они надевали венки, сплетенные из
листьев и цветов, напоминавшие маленькие короны - трилистники британских
герцогинь; и руки и ноги им нередко украшали также свитые из цветов и зелени
браслеты и кольца. Девушки на этом острове вообще питали страсть к цветам, и
им никогда не наскучивало украшать себя - прелестная черта, о которой ниже
вскоре пойдет речь опять.
в долине Тайпи, тем не менее ее портрет, который я здесь набросал, может в
какой-то мере дать понятие чуть ли не обо всех живущих
представительницах прекрасного пола. Суди же сам, о читатель, что это были
за божественные создания!
- 12 -
Кори-Кори, не медля, приступил к исполнению своих новых обязанностей. Он
прежде всего принес нам разной еды и во что бы то ни стало пожелал кормить
меня, как младенца, своими руками. Я, разумеется, пытался воспротивиться
такому обращению, но ничего не вышло: он поставил передо мной тыквенную
миску с коку, сполоснул водой пальцы, засунул руку в миску и, скатывая эту
массу в маленькие шарики, стал один за другим класть их мне прямо в рот, на
все мои возражения подымая такой крик и шум, что мне ничего не оставалось,
как подчиниться; после этого кормежка, производившаяся
беспрепятственно, была скоро завершена. Что же до Тоби, то ему было
дозволено насыщаться, как он сам пожелает.
пригласив ложиться, укрыл меня широким плащом из тапы, при этом поглядывая
на меня с великим удовлетворением и приговаривая: "Кай-кай муи-муи, ах!
Мои-мои мортарки!" (Ешь вдоволь, ах! Спи всласть!). Оспаривать это мудрое
изречение мне и в голову не приходило, ибо я несколько ночей толком не спал,
и теперь, когда боль в ноге заметно утихла, был склонен, не откладывая,
воспользоваться представившейся возможностью.
стороны, а мой товарищ Тоби - с другой. Крепкий сон меня освежил, и потому,
когда заботливый телохранитель дал понять, что мне следует пойти на речку
Контровский Владимир
Прозоров Александр
Лукин Евгений
Пехов Алексей
Андреев Николай
Шилова Юлия