доктором сначала подшучивали, потом испугались, но компрессами и
безжалостными массажами Бармин сам себя вылечил.
В обычных условиях, выяснил он для себя, сущность человека скрыта, и нужны
чрезвычайные обстоятельства, чтобы она проявилась. Так, Семенов и в еще
большей мере Гаранин отнюдь не кажутся сильными. Общаться с ними просто, они
доброжелательны, слушают других не перебивая, охотно оказывают разные
бытовые услуги, узнав, что доктор получил новую квартиру, пришли и два дня
приводили ее в порядок, помогли перетащить мебель. А Гаранин и вовсе мягок,
хоть узлы из него вяжи -- одолжит деньги, доподлинно зная, что не получит их
обратно, отдаст накопленный на зимовках научный материал наглецу-аспиранту и
прочее. Но в чрезвычайных обстоятельствах обнаруживается, что эти, казалось
бы, нехарактерные для сильных личностей поступки нисколько не мешают и
Семенову и Гаранину быть твердыми, жесткими, а порой и жестокими. Взять хотя
бы тот аврал в полярную ночь, когда пурга разнесла аэропавильон, или случай
во вторую зимовку, когда -- это было тоже в полярную ночь -- радист Костя
Томилин заболел воспалением легких, а баллоны с кислородом опустели. Коля
задыхался, без кислорода он мог погибнуть, и Белов рискнул вылететь из
Мирного на Восток. Покрутился над станцией и сбросил баллон, как торпеду,--
садиться в семьдесят с лишним градусов нельзя, не взлетишь. Искали всей
станцией, поморозились, измучились... Группа за группой входили и
возвращались, падали на нары и засыпали. Костя молил: "Мне уже лучше, черт с
ним, с баллоном), а Семенов с Гараниным сутки не спали и никому спать не
давали: "Ищи, как хлеб ищешь, -- тогда найдешь!" Специально взвешивал потом
людей -- в среднем на три килограмма похудели, но ведь нашли баллон! По
привязанной к нему длинной ленте, кончик из снега торчал. Выкопали баллон --
тоже работы на полсуток хватило, метра на три под снег ушел, и спасли Костю.
штилевом море или безобидном на вид вулкане. И еще: Семенов и Гаранин
оставались самими собой перед самым высоким начальством. Уважали его за
должность и заслуги, но не суетились и милостей не выпрашивали -- ни
словами, ни поведением. А надо было -- возражали, отстаивали свое и в обиду
своих ребят не давали. И оттого характеры их приобрели цельность, без
которой подлинно сильным человек быть не может.
груб -- с нижестоящими. А для начальства -- податливое тесто, лепи из него
что хочешь и клади в любую форму. Нет в нем цельности, значит, нет ему и
настоящей веры и сила его -- показная, бенгальский огонь...
Попробуем такой американский способ...
ну-ка, еще разок! Бац по обуху, еще и еще! Днище провалилось. Провалилось,
будь оно трижды проклято! Всхлипнув, Бармин уронил кувалду на унты, но даже
не ощутил боли. Емкость была готова! Ну, еще приделать сверху и снизу два
патрубка, ерунда.
лежал в спальном мешке, Дугин и Гаранин раскрутили гайки и снимали крышку
цилиндров с первого дизеля.
резко осунувшееся лицо было мертвенно бледным.
ручкой, она у тебя тепленькая.
крови, как это раньше не заметил. И все-таки полдела сделано!
Нужно спешить
рейсов на Восток, а потом до утра писал домой письмо, с подробностями,
которые любила Вера: о морском переходе, встрече со старыми друзьями в
Мирном, о разгрузке "Оби", погоде и пингвинах. Это письмо Вера будет
перечитывать много раз, и Семенов не поскупился, накатал десять убористых
страниц.
многовато для человека на куполе. Кажется, лежишь себе в полном покое, а
сильными толчками бьется, не успокаивается перетруженное сердце, нестерпимо
болит голова, и ноет измученное тело, будто не по днищу -- по нему били
кувалдой. Семенов нащупал в кармане куртки пачку анальгина, вытащил таблетку
и сунул ее в рот, но проглотить не сумел: и слюна не вырабатывалась, и язык,
требуя воды, царапал пересохшее небо. Обычно, прежде чем лечь спать,
восточники смачивали в воде простыни и сырыми развешивали их наподобие
занавесок у постелей. Через несколько часов простыни становились совершенно
сухими, но поначалу люди всетаки дышали увлажненным воздухом и засыпали.
мешка, быстро сунул ноги в унты, налил из термоса чашку теплой таяной воды,
запил таблетку и юркнул в мешок. Не сразу, но бодь в голове приутихла, зато
вновь появилась тошнота, самая гнусная и ненавидимая восточниками примета
горной болезни. Таблетку валидола под язык, пососал -- и вроде бы полегчало.
Теперь бы в самый раз хоть на часок вздремнугь. Семенов прикрыл воспаленные
веки и приготовился к быстрому забытью, но услышал какие-то хлюпающие звуки
и высунул голову. Возле нар, прибитый и жалкий, тихо скулил Волосан.
набросил на него два одеяла. "Эх ты, охотник ,за пингвинами! --ласково
подумал он,-- Вот, говорят, собачья жизнь на Востоке. Нет, Волосан, жизнь
тут у нас совсем не собачья, плохо здесь вашему брату... Теперь близко к
пингвинам не подойдешь? Ну, терпи, скоро очухаешься, гипоксированный
элемент..."
может, притихли с закрытыми глазами, здесь это бывает, когда спать хочется
до невозможности, а сон не приходит. Но даже такой неполноценный отдых очень
важен для сердца и сосудов, которым трудно долго выдерживать натиск
бунтующей крови. Человеческий организм -- машина хрупкая и капризная, и
когда начинают рваться сосуды, следует немедленно выключать двигатель.
Потому и легли отдыхать: все, даже богатырь Саша, перемазались кровью. Но
что ни говори, а за тридцать часов перевернули гору работы: сняли обе крышки
цилиндров, подготовили емкость для охлаждения, промыли в керосине форсунки и
гайки. Всех делов осталось часов на десять: смонтировать крышку цилиндров на
блок-картере второго дизеля, подключить аккумуляторы -- и поздравить себя с
воскрешением. Генератор даст ток и тепло, задействует передатчик, и тогда,
дорогой друг Коля Белов, будем поднимать флаг.
"Восток, я Мирный, слушаем вас на всех волнах...)? С тех пор, как Белов
удачно приземлился, прошли сутки, а Восток молчит, как воды в рот набрал, и
кое-кто в своем воображении начинает сочинять на первую пятерку похоронку.
Пойдет -- уже пошла, не иначе -- шифровка Свешникову, скоро начнется
сыр-бор, что, как и почему... У кого-то язык на привязи не удержится (один
болтун на коллектив -- в порядке нормы), жены узнают и спать перестанут...
ветер южный двадцать пять метров, видимость ноль..." Хорошо сказал Андрей:
"Ты забыл, Саша, что пурга в Мирном продлится три недели" -- это когда сам
Андрей Гаранин умылся кровью и доктор вторично (на сей раз не для всех ушей)
закинул удочку: попытаться сделать печку-капельницу и дождаться Белова в
тепле. Три недели, конечно, вряд ли, хотя и такое случалось, а дней десять
-- вполне возможно. Разницы, впрочем, особой нет, уже сегодня ночью столбик
опустился до отметки минус пятьдесят и с каждым днем будет падать все ниже.
Капельницу, пожалуй, сделать можно, а что дальше? Если станция не выйдет на
связь еще день-другой, Белов будет забивать "козла" и ждать у моря погоды?
Очень это на него не похоже. А похоже другое: Коля махнет рукой на пургу и
попробует взлететь, но не станет ли этот полет для него последним?
перспективе? Обязательно попробует, это в его характере, и сомневаться
нечего! Нет такой ситуации, в которой Коля не усмотрит шанса. Припомнит, как
взлетал на святом духе с "волейбольной площадки" и вслепую садился на
"баскетбольную" (его словечки), постучит по дереву от сглаза, трижды через
плечо плюнет -- и попробует. Как тогда, в тундре, тоже ведь никто не верил,
а взлетел!
на дряхлом У-2 и сел на вынужденную, километров восемнадцать не дотянул до
Скалистого Мыса. Дело было в июле; в это время года тундра бурно расцветает,
покрывается ягелем и цветочками вроде лютиков и маргариток и вообще
становится необыкновенно живописной. Но красота эта для глаза, а путнику
ходить по летней тундре -- одна мука: почва оттаивает сантиметров на
двадцать пять, амортизирует, словно резина, ноги вязнут по щиколотку, с
непривычки того и гляди вывихнешь. Взял с собой Белов рюкзак с едой,
ракетницу и только отошел от самолета, как появилась белая медведица с двумя
медвежатами. Прыгая, как заяц, с кочки на кочку, Белов домчался до самодета,
залез в кабину и задраил люк. Медведица подошла, понюхала рюкзак, который
беглец с перепугу уронил, разодрала когтями и в две минуты слопала трехсуч
очный запас продовольствия. Понравилось. Взглянула на Белова очень
выразительно, так что у него мурашки по телу пробежали, и улеглась спать. А
медвежата, необыкновенно довольные такой редкостной игрушкой, вскарабкались
на самолет и стали рвать обшивку. Белов выстрелил из ракетницы, напугал их,
побежали ябедничать матери. Та проснулась, задала им трепку и снова
Лукин Евгений
Контровский Владимир
Посняков Андрей
Андреев Николай
Володихин Дмитрий
Никитин Юрий