высадится на берег, от "Визе" останется голый корпус!
меня своим воистину волшебным даром телепата. После встречи с "Обью" я
побежал и радиорубку и столкнулся на лестнице с боцманом. Увидев в моей руке
исписанный листок, он ухмыльнулся и сказал:
обстановке"?
же не видели, как я писал!
мыслей на расстоянии!
одно и то же пишут. Как в "Золотом теленке": "Из трубы паровоза валит дым!"
возможности без ярко выраженного штампа.
осталось не больше пятнадцати миль. Морское путешествие закончилось, между
судами и берегом -- сплошной припайный лед. Впрочем, это еще неизвестно,
сплошной ли он, чаще всего под невинным снежным покровом скрываются трещины.
В одну из них в Первой антарктической экспедиции провалился вместе с
трактором Иван Хмара. В другой трещине в начале этого года погиб при
транспортировке грузов с "Оби" Василий Рыскалин...
проверить надежность льда. Столпившись у фальшборта, мы следили за их
работой, следили с замиранием сердца -- что ни говори, а скоро и нам
спускаться на этот лед. Но нашему настроению не суждено было долго
оставаться торжественным. Протирая по пути очки, подошел один товарищ,
сощурил близорукие глава и с абсолютно неожиданным энтузиазмом заорал во все
горло:
появились пингвины Адели, или адельки, как их фамильярно здесь называют. Они
мчались к нам со всех ног, ужасно боясь опоздать, спотыкались и падали,
проползали десяток метров на животе и снова поднимались. Отдышавшись,
адельки застывали как статуэтки -- позировали.
восточникам, летящим первыми рейсами, было велено готовиться к выходу на
лед.
в голову парадоксальная мысль:
обязанностями, кроме дежурства на камбузе. Я могу остаться на "Визе",
десяток дней побродить по Мирному и еще через месяц вернуться домой. Поездка
сюда, Мирный, поездка обратно -- будет собран неплохой материал, и никто
меня не осудит. Подумай, пока не поздно! В середине февраля ты можешь обнять
своих родных!"
тебя до конца жизни. Соскучился? А ребята, которые вернутся домой через
четырнадцать-семнадцать месяцев, не соскучились? Глупец! Ты будешь встречать
Новый год не в Центральном Доме литераторов, а на станции Восток! Ты
побываешь на всех советских антарктических станциях! Дави в зародыше это
жалкое искушение -- и в самолет бегом марш!"
поднимается в воздух.
каждой минутой полета мы на четыре километра приближаемся к центральной
части ледового континента. Там, на верхней макушке Земли, все было просто и
естественно, а здесь -- летишь, сидишь, ходишь вверх ногами. Какая-то
географическая акробатика.
пятнадцать минут. Иначе здесь нельзя: если у одною самолета откажут
двигатели и он совершит вынужденную посадку, спасти экипаж может только
второй. Поэтому радисты самолетов поддерживают друг с другом непрерывную
связь.
несколько километров толщиной. Из-за такой чудовищной тяжести под
континентом прогнулась земная кора -- нигде в другом месте она не
подвергается такому насилию. К счастью, природа в нашем лучшем из миров
устроена так гармонично, что купол не тает, а лишь сбрасывает в море свои
излишки в виде айсбергов. Если жо он вздумает растаять, то нам с вами,
уважаемые читатели, срочно придется подыскивать себе для жилья другую
планету, ибо уровень Мирового океана поднимется примерно на шестьдесят
метров. Будем, однако, надеяться, что в ближайшие сто миллионов лет этого не
произойдет.
только ради косметики: лед не выносит тепла, а снег отражает солнечные лучи.
Под ослепительныч солнцем он искрится, на него трудно смотреть, но мы
смотрим, потому что боимся прозевать санно-гусеничный поезд, "поезд Зимина",
как называли его в диспетчерских сводках. Его колея под нами, минут через
двадцать мы его увидим.
тем старожилы предупреждали, что все свойственные Востоку прелести начнут
проявляться именно в самолете. Когда я, например, спросил командира корабля
Владимира Ермакова, можно ли курить, он ответил "Пожалуйста, только ведь
будет плохо, сами не захотите". А я курю, расхаживаю по салону и беспричинно
улыбаюсь -- какая удача! Неужели я принадлежу к тем редким счастливчикам,
которые без всяких драм и трагедий акклиматизируются на Востоке? Валерий
Ульев, Саша Дергунов и Тимур Григорашвили уже сидят бледные, с посиневшими
губами, у ребят -- одышка, а я дышу свободно, полной грудью.
Она уже давным-давно законсервирована, занесена снегом, но свою роль в
освоении Антарктиды сыграла честно и посему навеки осталась на ее карте.
Километров через шестьсот будем пролетать еще и над станцией Комсомольской,
тоже не действующей, а оттуда рукой подать до Востока -- часа два полета.
которого бортмеханик сбросил в открытую дверь почту, и, спохватившись,
увидел лишь два тягача... Исключительная досада! Три часа я не спускал глаз
с колеи, держа наготове свой "Зенит", а сфотографировал поезд Нарцисс
Иринархович Барков.
бесценным кадром, -- дело поправимое. Мало ли еще поездов вы увидите в своей
жизни! Подумаешь, санно-гусеничвый поезд. Вернемся домой, экспресс
сфотографируете, "Красную стрелу".
недели. Еще три часа -- и мы будем на Востоке. Санно-гусеничный поезд придет
туда через три недели. Нет в Антарктиде ничего более трудного, чем этот
поход.
поезда. Приглашали меня, правда, на недельку-полторы -- если, разумеется, я
выдержу и не попрошусь обратно на следующий день. Ну, такого позора я,
конечно, не допущу, на карачках буду ползать, а минимум неделю проживу. Если
же акклиматизация пройдет успешно -- а теперь, сидя в самолете, я в этом не
сомневался, -- то попрошу Сидорова дать мне возможность встретить поезд. Да,
только так. И фунт соли съем с восточниками, и "Харьковчанку" увижу, и
Евгения Александровича Зимина с его "адскими водителями", как они, по
рассказам, сами себя называют.
получаю от курения обычного удовольствия. Поразмыслив, прихожу к выводу, что
"удовольствие" в данном случае вообще не то слово. "Отвращение" -- это,
пожалуй, точнее. Сделав для проверки последнюю затяжку и подтвердив свою
догадку, я гашу сигарету и начинаю чутко прислушиваться к своему организму.
песня. Минут через десять я нахожу у себя все усиливающуюся головную боль,
сухость во рту, одышку и другие столь же превосходные ощущения. Достаю
зеркальце, смотрю на посиневшую физиономию, которая с успехом могла бы
принадлежать утопленнику, и тихо проклинаю себя за бахвальство в начале
полета.
ыимо Ермаков. -- Хотите чайку? Помогает.
надеется в этот сезон отпраздновать сотый вылет на Восток. Условия для
полетов здесь несравненно сложнее, чем на Крайнем Севере: если, к примеру,
на обратном пути с Востока в Мирном испортится погода, а Восток, как это уже
бывало, тоже покроется дымкой, то ближайшая посадочная полоса на станции
Молодежная, в двух тысячах двухстах километрах. Ермакову уже приходилось
садиться без горючего в двухстах километрах от Мирного, выручил второй
самолет. Вот и приходится ограничивать полезную нагрузку до шестисот
пятидесяти килограммов: брать больше горючего жизнь заставляет.
не способен переварить поток информации. Ермаков сочувственно кивает и
уходит -- огромный и веселый, не поддающийся никакой горной болезни человек.
больными глазами на белеющую внизу пустыню, равнодушно внимаю возгласу
штурмана: "Под нами -- Комсомольская!" -- и ловлю себя на том, что
благороднейшие эмоции, которые должен испытывать любой корреспондент на моем
месте, вытесняются одной довольно-таки пошлой мечтой: "Вот завалиться бы