начальнику стройки позвонить, разоблачить Синицына, у которого в отряде
"мертвых душ" больше, чем живых. Начальник поставил Синицыну на вид, а
девчонку перевел поближе к цивилизации, чтобы но мешала "Чичикову"
тянуть дорогу. И дорогу он протянул!
было такое, и не раз, А какую ему сдавали? Ты мне - дерьмо, а я тебе -
цветочек?
осудил - оправдался. Ворочая на стройках солидной техникой, он привык к
тому, что и приписки, и погубленная техника, и высокая себестоимость-
все ему прощалось за умение работать в суровых условиях, держать в руках
капризных, сознающих свою необходимость механиков-водителей.
антарктическая экспедиция с ее считанными по пальцам машинами. Синицын
знал, что в экспедиции нужно перестраиваться, что законы зимовки
неумолимы - нет мелочей, в Антарктиде! - знал, но ничего не мог с собой
поделать, потому что чувство ответственности человек лелеет, воспитывает
в себе годами, пока оно не проникнет в плоть и в кровь, а уж если это не
произошло, то никакие приказы и взбучки человека не изменят: где-нибудь
да сорвется.
истории с Гавриловым не нашел себе оправдания.
чемодана потертую карту, которая дважды сопровождала его в походах по
маршруту Мирный-Восток-Мирный. Он помнил ее наизусть и мысленно мог себе
представить любую точку "проклятой богом дороги", как ругали ее
водители в тяжелую минуту. За эту карту один любитель подобных реликвий
предлагал как-то Синицыну транзисторный магнитофон с десятком кассет в
придачу, но он, хоть и не был человеком романтического склада,
расставаться с ней не желал. Унты, каэшку, резиновые сапоги с воздушной
прокладкой - все готов бы отдать, а карту берег, потому что напоминала
она ему о самых трудных и славных месяцах его жизни. Карта была испещрена
надписями, пометками, бесценными для тех, кто в них разбирался: "Зона
трещин", "Пионерская в пяти километрах справа от вех", "Снег рыхлый,
глубина колеи до шестидесяти сантиметров", "Отсюда - развернутым
фронтом" и прочее.
"Зона сыпучего снега".
морозы достигали пятидесяти пяти градусов да еще с ветерком. Наглотались
холода ребята, как никогда раньше. И Синицын отчетливо помнил, как
радовался он тогда, что у него в достаточной пропорции разбавлена
солярка. Береженого бог бережет: двигатели работали бесперебойно, и
пятьсот километров от Востока до Комсомольской поезд лихо пробежал за
десять дней.
ползет все медленнее. Вчера он стоял. Синицын немигающим взглядом
уставился в карту. Много он в своей жизни халтурил, врал на бумаге и в
деле, но никому еще это вранье и халтура не стоили жизни. Неприятности
всякие были, но у кого их не бывает? Убытки можно покрыть, бумажный
котлован вырыть, выговор снять. Все поправимо, кроме смерти.
таких холодов на киселе.
вспомнил, а не послал радиограмму, не остановил, не вернул Гаврилова в
Мирный!
такие морозы?!"- робко вопрошал адвокат, но судья уже не слышал его... -
Виновен!
винт, из-за него!.. Узнают, все узнают!"-и другие столь же безотрадные и
бесполезные мысли.
недели назад он, Синицын, мог быть дома. Нет, не дома, там телефон;
посадил бы Дашу в машину и рванул бы куда глаза глядят, чтоб ни одна
душа не знала, где он и когда вернется...
подвел Гаврилова. Толком никто ничего не знал. Одни говорили: "Нечего
валить на Федора, за все годы такого припая, такой разгрузки не было..."
Другие: "Чем он раньше думал, до прихода кораблей?"
зубами, догадываясь, что в большой мере разделяют вину своего
начальника. Воскобойников, правда, проболтался, что не сменил на старых
тягачах прокладки выхлопных труб. Сварщик Приходько на вопрос Синицына,
не забыл ли он в новых тягачах выжечь отверстия для стока воды,
удивленно ответил: "А хиба мине кто приказывал?" Но главное - топливо.
Про него и ребята не знали, никому в голову не приходило, что их
начальник не предупредил Гаврилова о столь важном обстоятельстве.
нет ли чего-нибудь для него. Спросил - и сразу пожалел об этом: уж очень
странно, недоброжелательно посмотрел на него вахтенный радист Пирогов,
старый товарищ, с которым Синицын дважды зимовал в Мирном.
окрысился Пирогов.
на полбутылки, этикеткой - приятелей угостить, которые догадаются
встретить. Но после разговора с Пироговым заперся в каюте, откупорил
бутылку и напился - без закуски, вдрызг. Проспал, как убитый, часов
двенадцать, опохмелился оставшимся полстаканом, привел себя в порядок и
отправился завтракать.
каюте, принужденно пошутил насчет храпа, которым донимал его всю ночь
Синицын. Шутку не приняли, завтрак не ели, а проглатывали, поднимались и
уходили. С других столов доносилось: "Может, им лучше на Восток
вернуться?.. На таком киселе и до Востока не дотянешь... А у американцев
самолеты еще летают?.. Вряд ли, в семьдесят градусов лететь дураков
нет..."
него смотрели чужие, осуждающие глаза. Сжал зубы, обвел взглядом бывших
товарищей, быстро вышел из кают-компании.
Ленька заметил, что головка одного пальца чуть вылезла. Товарищи уже
разошлись по машинам, и Ленька, воровато оглянувшись, вбил головку
обратно - уж очень не хотелось ему сейчас махать кувалдой и ложиться на
снег. Часов пять разогревали двигатели, перемазались, устали как
черти... "А, бог не выдаст, свинья не съест, на первой же остановке
сменю",- подумал Ленька.
удачно шли, ни разу еще в этом походе такого не бывало. Радоваться бы, а
Ленька совершенно истерзался, потому что мерещилась ему распустившаяся
змеей гусеница, длительный ремонт и бешеный взгляд Гаврилова. На
двадцать пятом километре остановил тягач, вышел и убедился, что сделал
это на редкость своевременно: головка пальца держалась на честном слове,
минута-другая - и поползла бы змея. Благословляя свою удачу, Ленька
быстро вышиб сломанный палец, вбил новый, зашплинтовал, вылез из-под
тягача и замер от нехорошего предчувствия.
ней стоит его, Ленькин, тягач. То, что Никитин не просматривается, это
понятно: он уже далеко, где его увидишь в такую погоду. А почему нет
дяди Вани? На мгновение Ленька заколебался: может, догнать поезд, взять
с собой напарника, но вспомнил, что батин тягач без балка, и, не
раздумывая больше, развернулся и понесся назад на третьей передаче.
заповеди: двинулся в путь с поврежденным траком, в одиночку погнал тягач
по Антарктиде и, не получив на то разрешения, вел машину на третьей
передаче.
первое нарушение набил бы морду. А за второе и третье дай я тебя, друг,
поцелую.
а он счастливо улыбался, понимая, что именно с этой минуты окончательно
принят в их среду. И глаза его увлажнились, второй раз за три проклятые
недели, но тогда Ленькиного позора никто не видел, а сейчас эта
немужская слабость никого не удивила, потому что из спального мешка, в
котором лежал батя, доносился богатырский храп.
Лукин Евгений
Самойлова Елена
Акунин Борис
Володихин Дмитрий
Земляной Андрей
Шилова Юлия