Чтение 18–й страницы книги ~Свидание с Петербургом~

Елизавета,-- пусть все видят мое добросердечие, а то, что она с мужем за
Урал поедет, где князь губернаторствует, так это тоже славно -- не будет
маячить пред глазами и напоминать о неприятном".

И вдруг Елизавета с негодованием узнает, что оная девица уже супруга --
обвенчалась тайно с каким-то безродным, нищим гвардей-цем. Это не только
глупо и неприлично -- это неповиновение! Шмидша нашептала странные
подробности этого брака. Оказывается, он был состряпан не без участия
канцлера Бестужева. Может, здесь какая-то тайна? Елизавета порасспрашивала
Бестужева, но если канцлер решил быть косноязычным, его с этого не спихнешь.
Мекая и разводя руками, он сообщил, что-де любовь была, а он-де не
про-тивился, потому как юная его родственница не могла рассчитывать на
приличную партию.

Ладно, дело сделано, и будет об этом. Анастасии ведено было жить при
государыне, но мужу строжайше запретили появляться в дворцовых покоях жены.
Приказать-то приказали, а проследить за выполнением почти невозможно. Уж на
что Шмидша проворна, но и тут не могла уследить за посещениями Белова.
Мало-помалу, шажок за шажком добивалась Анастасия признания своего супруга.
Сейчас Саше позволено приезжать к жене, но тайно, не мозоля глаза
госу-даревой челяди, чтоб не донесла лишний раз и не вызвала неудоволь-ствия
государыни. Никак нельзя было назвать Анастасию любимой статс-дамой...

А потом вдруг все изменилось. Елизавета не воспылала к Анаста-сии
нежностью, та по-прежнему не умела угодить, рассказать цве-тисто сплетню, но
была одна область, бесконечно важная для госу-дарыни, в которой Анастасия
оказалась истинно родной душой. Этой областью были наряды и все, что касаемо
для того, чтобы выглядеть красавицей.

Стоило Анастасии бросить мимоходом: "Жемчуг сюда не идет, сюда
надобны... изумруды, пожалуй",-- как немедленно приносили изумрудную брошь
бантом или в виде букета, и Анастасия сама на-калывала ее на высокую грудь
государыни.

Ни к чему Елизавета не относилась так серьезно, как к собствен-ной
внешности. Может быть, это сказано не совсем точно, потому что серьезно она
относилась к вопросам веры, к милосердию, к лейб-компанейцам, посадившим ее
на престол, а также к политике, кото-рая должна была ее на этом престоле
удержать, очень серьезным было для нее понятие "мой народ", но вся эта
серьезность была вы-звана как бы вселенской необходимостью, а любовь к
платьям, укра-шениям, туалетному столу и хорошему парикмахеру -- это было
ис-тинно ее, необходимое самой натуре. Может быть, здесь сказался
вы-нужденный отказ от этих радостей, когда она при Анне Иоанновне вела более
чем скромный образ жизни, поэтому и принялась наверстывать упущенное с
головокружительной быстротой.

Елизавета, как никто при дворе, была знакома с парижскими мо-дами, и
Кантемир, поэт и посол во Франции, до последнего своего часа перемежал
страницы политических отчетов подробным описани-ем модных корсетов, юбок и
туфель. Ни один купец, привозивший ткань и прочий интересный для женщин
товар, не имел права торго-вать им прежде чем предъявит его первой
покупательнице -- императрице. Елизавета любила светлые ткани, затканные
серебрянымии золотыми цветами. Надо сказать, они шли ей несказанно. Но
вернемся к Анастасии. Как только Елизавета узнала, что в ней есть вкус и
тонкость, и умение достичь в одежде того образца,который только избранным
виден, она в корне изменила к ней свое отношение. Отныне Анастасия всегда
присутствовала при одевании императрицы, за что получала подарки и знаки
внимания. Тяжелая это должность -- "находиться неотлучно".

Вот и сегодня, кто знает, всю ли ночь проспит императрица, или
вздумается ей часа в три ночи назначить ужинать. Но пока об этом не будем
думать, пока будем чай пить.

Анастасия накинула поверх ночной рубашки теплый платок, но-ги всунула в
туфли на меху: сквозняками продувало дворец от севера до юга. Она не стала
звать Лизу, сама вскипятила воду на спиртовке.

-- Ты знаешь, вчера на балу человека убили. Что об этом гово-рят?

-- Ничего не говорят,-- удивленно вскинула брови Анастасия.-- Наверное,
от государыни это скрыли. А важный ли человек?

Саша вкратце пересказал всю историю, как они с Никитой обна-ружили
убитого, как пришла охрана, как поспешно унесли труп, взяв с Саши клятвенное
обещание не разглашать сей тайны. Анастасия слушала внимательно, но, как
показалось Саше, без интереса. Убий-ство незнакомого человека ее не
занимало.

-- А ты что хотела рассказать? -- перевел Саша разговор.-- Ка-кая у вас
история приключилась?

-- Опять неприятности с молодым двором, вот только не пойму, в чем
здесь дело...

Саша знал, что Анастасия не поддерживает никаких отношений ни с Петром,
ни с Екатериной. Служишь государыне -- и служи, а связь с молодым двором
приравнивалась к шпионажу.

-- Сегодня утром,-- продолжала Анастасия,-- вернее не утром, часа три
было, я причесывала государыню. Она как бы между прочим велела позвать к
себе великую княгиню. Та пришла... И тут началось! "Вы безобразно вели себя
в маскараде! Что за костюм? Назвались Дианой, так и одевайтесь Дианою. А что
это за прическа? Кто вам дал живые розы? Зачем вы их прикололи?"

-- По-моему, Екатерина прекрасно выглядела!

-- За это ее и ругали. И еще Екатерина имела дерзость сказать, что
потому украсилась розами, что у нее не было подобающих дра-гоценностей, мол,
к розовому мало что идет. Государыня здесь прямо взвилась. Оказывается, она
хотела подарить Екатерине драгоценный убор, но из-за болезни, у той была
корь, государыня не поторопила ювелира.

-- Вот как описывает Елизавету Петровну Болотов, наш уважаемый
писатель, историк и агроном: "Роста она нарочито высокого и стан имеет
пропорциональный, вид благородный и величественный, лицо имела круглое с
приятной и милостивой улыбкой, цвет лица белый и живой, прекрасные голубые
глаза, маленький рот, алые губы, пропорциональную шею, но несколько
толстоватые длани..."

К тридцати девяти годам Елизавета была уже полновата, грузновата, но на
Руси дородность не считалась недостатком.

-- А вдруг бы великая княгиня умерла? Зачем же зря тратить-ся? --
усмехнулся Саша.

-- Ну уж нет! Государыня не мелочна. Здесь другая причина. Екатерине бы
оправдываться, а она молчит, словно не слышит. Тут государыня и крикнула:
"Вы не любите мужа! Вы кокетка!" Тут вели-кая княгиня расплакалась, а нас
всех выслали вон. Они еще минут пятнадцать разговаривали, а потом государыня
вдруг уехала в Троице-Сергиеву пустынь. Меня с собой хотела взять, да щеки
мои пыла-ли, как от жара.

-- Эти ваши дворцовые дела,-- поморщился Саша.-- Отчитать так жестоко
женщину только за то, что она молода и лучше тебя выглядит! С души воротит,
право слово.

Анастасия мельком взглянула на мужа, поправила платок, потом
задумалась. Она пересказала предыдущую сцену тем особым тоном, каким было
принято сплетничать при дворе; с придыханием, умест-ной поспешностью,
неожиданной эффектной паузой. А потом вдруг забылась дворцовая напевка, и
она стала говорить простым домаш-ним голосом, исчезла "государыня", ее место
заняла просто жен-щина.

-- Никогда нельзя понять, за что Елизавета тебя ругает. При-вяжется к
мелочи, а причина совсем в другом. Я знаю, если она мне говорит с гневом:
"...У тебя руки холодные!" или "Что молчишь с утра?" -- это значит, она мать
мою вспомнила и ее заговор... Гневает-ся! Разве поймешь, за что она ругала
Екатерину? Может, провинился в чем молодой двор, а может, бессонница
замучила и живот болит.-- Она устало провела рукой по лицу, словно паутину
снимала.-- Ладно. Давай спать...

Еще только начало светать, трех ночи не было, когда Анастасия вдруг
проснулась, как от толчка, села, прислушалась. По подоконни-ку редко, как
весенняя капель, стучал дождь, ему вторили далекие, слышимые не более, чем
мушиное жужжание, звуки. Но, видно, она правильно их угадала, вскочила и
крикнула Лизу.

-- Что? -- спросил Саша, просыпаясь.

-- Прощаться, милый, пора.-- Шепот ее был взволнованным. Она уже успела
облачиться в платье на фижмах, а Лиза торопливо укла-дывала ей волосы.

Саша ненавидел эти секунды. Ласковое, родное существо вдруг исчезало, а
его место занимала официальная, испуганная, нервиче-ская дама. Говорить с
ней в этот момент о каких-либо серьезных вещах было совершенно невозможно,
потому что все существо ее бы-ло настроено на восприятие далеких, только ей
понятных звуков. По коридору протопали вдруг тяжелые шаги, видно, гвардейцы
бросили играть в фараона и поспешили куда-то по царскому зову.

-- Когда увидимся? -- спросил Саша.

-- Я записку пришлю.-- Она вслепую поцеловала Сашу.-- Вый-дешь после
меня минут через десять. И только, милый, чтоб тебя ни-кто не увидел,
позаботься об этом.

-- Это как же я позабочусь?

Но она уже не слышала мужа. Осторожно, чтобы не было слышно щелчка, она
отомкнула дверь, кинула Саше ключ -- "Лизе от-дашь!" -- и боком, чтобы не
задеть широкими фижмами дверной ко-сяк, выскользнула в коридор.

Минут через десять явилась Лиза и, взяв Сашу, как ребенка, за руку,
безлюдными, неведомыми коридорами вывела его из дворца. Он постоял на
набережной, поплевал в воду, посчитал волны, а потом пошел в дом к
Нарышкиным, где во всякое время дня и ночи -- тан-цы, веселье, музыка, дым
коромыслом, а в небольшой гостиной, укра-шенной русскими гобеленами, до
самого утра длится большая игра.

¶-11-§

Главная вина юной Екатерины перед Елизаветой и троном состо-яла в том,
что за четыре года жизни в России она не сделала глав-ного, для чего ее