в самом деле увидели нечто такое, на фоне чего все знание человека является
лишь бледной, немощной фантазией и жалкой легендой?
прыгающих, припадающих к земле, блеющих, -- видел эту массу вздымающейся
нечеловеческой плоти, освещаемую призрачным лунным сиянием, извивающихся в
зловещих корчах дикой сарабанды фантастического кошмара, На некоторых из них
были высокие тиары, сделанные из того неведомого, белесо-золотистого
металла... и те диковинные наряды, а один -- тот, кто возглавлял всю эту
процессию, -- был облачен в некое подобие отвратительного плаща с горбом на
спине, в полосатые брюки и фетровую шляпу, водруженную на бесформенный
отросток, который, очевидно, призван был считаться головой.
с белыми животами. Большинство из них блестели и казались осклизлыми, а края
их спин были покрыты чем-то вроде чешуи. Очертаниями своими они лишь
отдаленно напоминали антропоидов, тогда как головы были определенно рыбьи, с
выпуклыми, даже выпученными глазами, которые никогда не закрывались. Сбоку
на их шеях виднелись трепещущие жабры, а между отростками длинных лап
поблескивали натянутые перепонки, Они вразнобой подпрыгивали, отталкиваясь
то двумя, а то всеми четырьмя конечностями, и я как-то даже обрадовался, что
у них их было всего четыре. Их хриплые, лающие голоса, явно созданные для
некоего подобия речи, несли в себе массу жутких и мрачных оттенков, с лихвой
компенсировавших малую выразительность их морд.
мне совершенно незнакомыми. Я слишком хорошо знал, какими они должны были
быть, поскольку в моем мозгу отчетливо запечатлелись вспоминания о той тиаре
из музея в Ньюбэрипорте. Это были те самые рыбо-лягушки, отображенные на
драгоценном украшении -- но теперь живые и ужасные, -- и, глядя на них, я
также знал, кого именно столь зловеще напомнил мне тот горбатый, украшенный
тиарой священник, которого я видел в темном дверном проеме церкви.
понимал, что это совершенно немыслимая задача. Я просто видел перед собой
бесконечные, извивающиеся и содрогающиеся как тело червя волны -- хотя мой
испуганный, мимолетный взгляд смог выхватить лишь ничтожный фрагмент всей
представшей передо мной картины. Но уже в следующее мгновение все это
зловещее действо померкло передо мной, утонув пучине в спасительного и
милосердного обморока -- первою, который мне довелось испытать за всю свою
жизнь.
обнаружил, что по-прежнему лежу в поросшем высокой травой искусственном
ущелье, вдоль которого тянулись проржавевшие железнодорожные рельсы.
Нетвердой походкой доковыляв до пролегавшего невдалеке от меня шоссе, я не
обнаружил на нем ни малейших следов ног, ни мазков свежей грязи. Рыбий запах
также бесследно исчез. В сероватой дымке к юго-востоку от меня маячили
исковерканные крыши и безглавые колокольни Иннсмаута, однако на всем
протяжении пустынной, соляной, болотистой местности, куда простирался мой
взгляд, я не заметил ни единой живой души. Часы на руке исправно показывали
время и я понял, что проспал до самого утра.
несколько часов назад, однако не мог отрицать очевидного факта, что за всем
этим таилась некая грозная и неясная подоплека. Я должен был как можно
скорее уйти из этого Богом проклятого города и, соответственно, сразу же
стал проверять дееспособность своего двигательного аппарата. Несмотря на
усталость, голод и пережитой ужас, я обнаружил, что вполне способен
передвигаться, а потому медленно направился по грязной дороге в сторону
Роули. Уже к вечеру я добрался до деревни, где смог перекусить и обзавестись
хоть какой-то относительно сносной одеждой, Затем я успел на вечерний поезд
до Эркхама, и уже на следующий день имел долгую и обстоятельную беседу с
местными представителями официальных властей, которую позднее повторил уже в
Бостоне.
известны широкой общественности, и я очень хотел -- дабы не подвергать
излишним мучениям чувство здравого смысла, -- чтобы мне ничего не пришлось
добавлять к данному описанию. Как знать, а вдруг меня и в самом деле
постепенно охватывает какое-то безумие, а вместе с ним подступает еще
больший ужас и ощущение нового невиданного чуда?
запланированного отдыха, хотя прежде связывал немалые надежды с новыми
сценическими, архитектурными и антикварными изысканиями. Не осмелился я
также взглянуть на некий образчик ювелирного мастерства, который якобы
хранился в музее Мискатонского университета. Тем не менее, свое пребывание в
Эркхаме я использовал в целях пополнения информации cугубо генеалогического
свойства -- к сожалению, мне удалось сделать лишь самые поверхностные и
поспешные записи, которые я, однако, надеюсь все же со временем расшифровать
и сравнить с уже имеющимися сведениями. Руководитель тамошнего исторического
общества -- мистер Лэпхем Пибоди -- оказал мне в этом любезное содействие и
проявил необычайный интерес к тому обстоятельству, что я являюсь внуком
Элизы Орне из Эркхама, которая родилась в 1867 году и в семнадцатилетнем
возрасте вышла замуж за Джеймса Вильямсона из Огайо.
бывал в этих местах и занимался поисками, во многом схожими с теми, которые
вел я сам. Более того, мне сообщили, что семья моего деда в свое время
наделала немало шума и была объектом пристального интереса в местных кругах.
По словам мистера Пибоди, широкие дискуссии тогда вызвала женитьба отца моей
матери, Бенджамина Орне, состоявшаяся сразу после Гражданской войны,
поскольку родословная невесты была поистине прелюбопытной. Как
предполагалось, она являлась сиротой и была удочерена одним из членов
нью-гэмпширского рода Маршей, точнее -- тех Маршей, которые жили в графстве
Эссекс, -- однако образование она получила во Франции и очень слабо знала
свою новую семью. Опекун перевел на ее счет в бостонском банке солидные
средства, чтобы она могла безбедно жить со своей французской гувернанткой,
хотя фамилия этого опекуна показалась жителям Эркхама совершенно незнакомой,
а сам он на время исчез из виду, а потому со временем его права по суду
перешли к этой самой гувернантке. Француженка -- ныне уже давно покойная --
отличалась крайней неразговорчивостью, и многие считали, что на самом деле
она знала гораздо больше того, о чем рассказывала.
припомнить, чтобы законные родители молодой женщины -- Энох и Лидия (Месерв)
Марш -- когда-либо проживали в Нью-Гэмпшире. Высказывались предположения,
что на самом деле она была отнюдь не приемной, а самой что ни на есть родной
дочерью одного из членов рода Маршей -- если на то пошло, у нее были типично
их глаза. Но самое поразительное обстоятельство вскрылось лишь после ее
ранней кончины, которая наступила при рождении моей бабки -- ее
единственного ребенка. Успев к тому времени сформировать собственное и
весьма нелицеприятное мнение о человеке по фамилии Марш, я, естественно,
отнюдь не возрадовался тому обстоятельству; что он также является одной из
ветвей на генеалогическом древе нашего семейства, равно как и не
преисполнился горделивым чувством, узнав от мистера Пибоди, что и у меня
самого глаза точь-в-точь как у покойного Марша. Тем не менее, я был
бесконечно благодарен ему за предоставленную информацию, которая, в чем я
нисколько не сомневался, окажется весьма ценной, после чего попросил его
также показать мне все те отнюдь не скудные записи и перечни архивных
материалов, которые имели отношение к тщательно задокументированной истории
семьи Орне.
месяц отдыхал, зализывая раны перенесенных мною потрясений. В сентябре я
продолжил обучение на последнем, пятом курсе университета, и вплоть до июня
следующего года был всецело погружен в учебный процесс и прочие
университетские дела. 0б иннсмаутском инциденте я вспоминал лишь в тех
редких случаях, когда меня посещали представители официальных властей по
поводу моего памятного ходатайства к ним и просьбы максимально тщательно
разобраться с этим кошмарным делом. Примерно в середине июля -- то есть
спустя ровно год после моей поездки в Иннсмаут -- я провел неделю с семьей
моей матери в Кливленде, сверяя полученную мною генеалогическую информацию с
некоторыми фамильными вещами и оставшимися документами и записями, а также
размышляя над тем, какая же из всего этого получалась картина.
деятельности, поскольку атмосфера, царившая в доме Вильямсонов, неизменно
угнетала меня. Был в ней какой-то смутный отпечаток некоей болезненности, да
и моя мать при жизни также не поощряла моих визитов в свою бывшую семью,
хотя сама неизменно приглашала отца, когда он приезжал в Толидо, погостить у
нас в доме. Моя родившаяся в Эркхаме бабка неизменно производила на меня
странное, поистине устрашающее впечатление, а потому я отнюдь не горевал,
когда она неожиданно исчезла. Мне тогда было восемь лет, и люди
поговаривали, что она ушла из дома, не вынеся горя после самоубийства ее
старшего сына Дугласа -- моего дяди. Он застрелился вскоре после поездки в
Новую Англию -- несомненно, той самой поездки, благодаря которой его и
запомнили в кругах Эркхамского Исторического общества.
Мне всегда было немного не по себе, а то и просто страшновато от их
пристальных, немигающих взглядов. Моя собственная мать и дядя Уолтер никогда
на меня так не смотрели. Они вообще были очень похожи на своего отца, хотя
мой маленький бедный кузен Лоуренс -- сын Уолтера -- был почти точной копией
своей бабки вплоть до тех пор, пока какой-то серьезный недуг не вынудил его
навсегда уединиться в лечебнице в Кэнтоне. Я не видел его четыре года, но
мой дядя, регулярно навещавший его, как-то намекнул, что состояние его
здоровья -- как умственного, так и физического -- крайне тяжелое. Видимо,
именно это обстоятельство явилось главной причиной безвременной кончины его
Доставалов Александр
Шилова Юлия
Грабб Джеф
Роллинс Джеймс
Шилова Юлия
Шилова Юлия