заключалась в том, что в своих попытках отвергнуть классический полис как
старомодный и не имевший возможности уместить в свои рамки разраставшееся
рабовладение они не представляли себе никакой другой социально-экономической
организации, опять-таки кроме того же самого миниатюрного рабовладельческого
полиса. Эллинизм с его действительно новой социально-экономической
организацией был еще чужд этим деятелям, и они, даже бессознательно, не
могли воспользоваться методами этого нового мышления, хотя фактически уже и
действовали накануне эллинизма. Поэтому Демокрит, софисты и Фукидид,
оказавшие столь огромное влияние на все последующее мышление, здесь
оказывались только завершителями большой эпохи самостоятельного классически
рабовладельческого полиса. И поэтому тут же возникала потребность вернуться
либо к старым временам юного полиса, либо к временам еще более древним.
и Аристотель, неизбежно отличалось некоторого рода реставрационным
характером, на чем и кончился весь историзм классического рабовладельческого
полиса. Что появилось дальше на развалинах классического полиса, об этом мы
пока не говорим, поскольку эти проблемы должны явиться предметом
специального исследования.
мысли является Геродот. "Отец истории", как и предшествовавшие ему
логографы, прежде - всего испытывает огромную потребность в описании
многочисленных и бесконечно пестрых исторических явлений. Этот ранний
полисный индивидуум, освобожденный, по крайней мере временно и условно, от
мифологии, с неистовым любопытством набрасывается на отдельные факты
общественно-исторического развития, любуется на них, не хуже того как в
эпосе любуются на отдельные вещи, часто малозначащие, и расписывают разные
подробности при характеристике героев, часто для них совершенно
несущественные. На каждом шагу Геродот говорит и о богах или судьбе, тем
самым связывая себя с той полисной и дополисной мифологией, в результате
разрыва с которой только и могла появиться самостоятельная
фактографическо-прагматическая историография. У Геродота невозможно понять,
какими объяснениями он больше всего пользуется, религиозными и
мифологическими или фактографическо-прагматическими. Кроме того, рассуждая о
воздействии богов и судьбы на человеческую историю, он каждую минуту готов
отказаться от этого воздействия, заявляя, что, может быть, действительно так
решили боги, а может быть, то или иное событие возникло само собой. В одних
местах он как будто верит оракулам, в других - определенным образом
сомневается в них. Из Геродота можно подобрать такую массу неуверенно
мифологических и даже прямо антимифологических мест, что на этом основании
Геродота можно прямо поместить в число скептиков, или, может быть, даже
просто позитивистов.
перед нами выступает мыслитель, освобожденный от родовых, а значит и от
мифологических, авторитетов, а потому он обязательно над всем рефлектирует.
Он привлекает массу всякого рода картин из истории общества, которые просто
интересны ему сами по себе, и с наивнейшим любопытством углубляется в их
рассмотрение и изображение, отрываясь от всякой сознательной методологии и
на каждом шагу готовый встать на скептическую позицию, после которой
становится непонятным, зачем же он тратил столько времени на красочное
изображение совсем посторонних событий. Это именно позиция, которую мы
характеризуем как позицию ранне-полисного индивидуума, достаточно
освобожденного, чтобы решительно все наблюдать, решительно все изображать,
решительно во всем сомневаться, а то и решительно объяснять все происходящее
волей богов и неумолимыми установлениями судьбы и рока.
укажем все-таки на три работы, ознакомления с которыми на первых порах будет
вполне достаточно для нашего читателя, чтобы он мог представить философию
истории у Геродота, пусть хотя бы только в принципиальном виде.
Геродота настолько решительному и окончательному разоблачению, что Геродот в
таком изображении выступает в виде какого-то предателя Греции и бесчестного
извратителя изображаемых им событий. Этому решительно противоречит более
ранняя работа известнейшего историка Греции Эдуарда Мейера [54], который на
основании большого числа разных материалов признает Геродота передовым и во
всяком случае честным человеком времени Перикла, входившим даже в кружок
самого Перикла. Третья работа, которую можно было бы рекомендовать в нашем
случае, принадлежит современному румынскому ученому Д.М.Пиппиди.
рода изменникам родины, к их преступлениям, предательству, или примеров
разного рода беззаботного отношения Геродота к злокозненному поведению
больших и малых греческих вождей в период греко-персидских войн и отсутствия
у него всякой попытки видеть в греко-персидских войнах образец классического
героизма, торжества демократии над тиранией и даже просто греческого
патриотизма или единства. В краткой форме читатель может ознакомиться с
этими материалами по книге С.Я.Лурье [21, с. 33 - 98].
весьма глубоко корректирует общераспространенный взгляд, укоренившийся в
школах много столетий назад, что победа Греции над Персией в V в. до н.э.
есть победа идеальной, монолитной всеэллинской демократии над варварским,
бескультурным и вполне диким восточным деспотизмом. Современная наука
достаточно показала, что никакого здесь "всеэллинства" ни в каком смысле не
было, что в этой войне участвовали только некоторые греческие полисы, что
другие занимали нейтральную позицию, а третьи напрямик помогали Персии, что
демократия эта была в сущности аристократией, и притом рабовладельческой,
что примеры идеальных подвигов и патриотической самоотверженности постоянно
чередовались с прямым предательством, наглым корыстолюбием и прямым
морально-политическим разложением. Вся эта идеализация греко-персидских войн
принадлежит, собственно говоря, только Плутарху (I - II вв. н.э.), который в
период безраздельного господства римской империи захотел возвеличить
пребывавшую в те времена в полном ничтожестве древнюю Грецию и поэтически
создал идеалы греческого героизма V в. до н.э., ставшие потом
неопровержимыми на все времена. В этом смысле делается понятным и трактат
Плутарха "О злокозненности Геродота" [там же, с. 161 - 202]. Сам. С.Я.Лурье,
оценивая Геродота, занимает некоторого рода среднюю позицию, вполне
учитывая, с одной стороны, всю разоблачительную роль Геродота в отношении
классической Греции, а, с другой - и всю его огромную значимость как
подлинного "отца истории".
историков и филологов - классиков на историографию Геродота. Все эти
материалы, на которые мы сейчас смогли указать только весьма бегло,
безусловно свидетельствуют об одном. А именно, Геродота мы должны понимать
как историка, действовавшего в период ранней или средней греческой классики,
который настолько противопоставил себя рабовладельческому полису, что стал
поддаваться весьма далеко идущей рефлексии над всеми историческими лицами и
событиями и изображать богов и судьбу как виновников всякого зла,
преступлений, предательств и кровавых событий в истории общества.
просветительского и софистического скептицизма, он еще не настолько отделял
себя от него, чтобы расстаться со всей его мифологической идеологией. Отсюда
- невероятная спутанность и смешение у Геродота разных методов в изображении
исторических лиц и событий, а также роли богов и судьбы в течение всей
человеческой истории. И тут совершенно не в чем обвинять Геродота, который
был не больше и не меньше как естественным продуктом такого
рабовладельческого развития полиса, когда входившие в него индивидуумы чем
дальше, тем больше отличали себя от полиса, но еще не отрывались от него ни
экономически, ни идеологически. Отсюда и проистекает вся пестрота
философско-исторических взглядов Геродота, которая ближе к концу V в. быстро
заменится попытками фактически противопоставить себя полису методами прямого
индивидуализма и даже анархизма. Тут же откроются и новые пути исторического
исследования, не геродотовского, а фукидидовского, к чему мы и должны
перейти.
Д.М.Пиппиди [61, с. 75 - 90], отдающего себе весьма глубокий отчет в
пестроте, противоречивости и неожиданной теоретической сумбурности Геродота,
являющейся, с нашей точки зрения, естественным продуктом необузданной
рефлексии рабовладельчески-полисного гражданина, впервые почувствовавшего
себя освобожденным.
правящий Вселенной; Немезида тяготеет над человеком; человек бессилен перед
сверхъестественными силами. На деле у Геродота все гораздо сложнее. Он как
бы сознательно отказывается верить в какой-то один отдельный принцип
исторических явлений. По Геродоту, существует много разных порядков
причинности. Даже Э.Мейер, по мнению Пиппиди, делал мысль Геродота строже,
чем она есть. Неверно, что у Геродота "ревность богов" на первом месте, что
у него "нравственная" точка зрения.
глубокой религиозности - "дилогическое" сознание, при котором причинность
вообще не является чем-то необходимым. Кроме того, Геродот допускает как
естественный, так и чудесный порядок причинности. В одних случаях Геродот
ищет естественных объяснений для сверхъестественных фактов, в других он без
видимой необходимости допускает чудесное (так, лошадь у него родила зайца).
Наконец, Геродот часто говорит и об общей неустойчивости всего
человеческого, что тоже не побуждает его сводить наблюдаемую им причинность
к какому-нибудь одному типу.
воззрения на историю:
Адамов Григорий
Громыко Ольга
Шилова Юлия
Корнев Павел
Белов Вольф
Орловский Гай Юлий