Чтение 18–й страницы книги ~Микророманы~

-- Это же стратегические данные,-- объяснял цензор.

Если возразить, что эта цифра есть в учебнике для четвертого класса, он
бы ответил: "Значит, там она согласована". Или: "Вчера это можно было
разглашать, а сегодня уже нельзя".

По поводу каждой цифры, факта, имени, события, каждого названия Цезарь
Матвеич требовал одного: визы соответствующего компетентного ведомства. А
когда ему пытались терпеливо объяснить, что по меньшей мере в отдельных
случаях это абсурдно, Цезарь Матвеич с улыбкой отвечал:

-- До -- я верю вам. Но после -- с работы снимут меня.

Ему говорили:

-- Чего вы трясетесь?

Он в ответ:

-- Лучше трястись в теплом кабинете, чем от холода на улице.

Его стыдили:

-- Ну вы и трус!

-- По-вашему -- трус,-- спокойно возражал он.-- А по мнению моего
руководства, я бдю.

"Бдю" в редакции стало нарицательным. Его афоризмы разносили по
отделам.

Однажды он произвел на свет мысль, которая, по-моему, имела
основополагающее философское значение для земной цивилизации. А может, и для
вселенной тоже.

-- С точки зрения цензуры,-- высказался он,-- идеальная газета -- это
бумага без текста.

-- Может, хоть картинки?-- осторожно спросил я.

-- Картинки -- это уже криминал.

Обмануть цензора, подвести под монастырь считалось в редакции подвигом.
Рисковали отчаянно: подделывали разрешающие подписи, клялись, что разрешение
уже есть, только нет свободной "разгонки" -- дежурной машины, чтобы съездить
за полученной визой. Уговаривали его подписать, чтобы не срывать выпуск
газеты: через пять минут принесем. Вычеркнутое им переставляли в другое
место той же статьи в перефразированном виде в расчете на то, что он не
будет читать второй раз.

Я тоже так делал, но, может, реже других: я сам боялся очутиться на
улице.

Когда ему влепляли очередной выговор за недобдение, эта радостная весть
мгновенно облетала редакционные кабинеты. Наиболее нахальные звонили ему и
поздравляли, изменив голос, конечно. Он злился, грозил карами руководства за
оскорбление чести и достоинства органа, которому он принадлежит, и бросал
трубку. Но обиды забывал быстро и, надо отдать ему должное, мстительным не
был. А мог бы быть.

Для всякой профессии надобны природные данные, облегчающие работу. Чего
у него не было в помине, так это чувства меры в бдении. Поэтому он никогда
не расслаблялся и подвох видел во всем. Однажды, когда я дежурил по отделу,
он позвонил в десятом часу вечера по внутреннему телефону:

-- Вот тут в статеечке по вашей части я читаю о том, что завтра мы
встретим на улице лошадь-робота и не отличим от настоящей. Оч-чень
интересно. Кто ж такую лошадь проектирует?

-- Да это фантастика.

-- Понимаю. А где автор взял идею?

-- Где взял? Из головы...

-- Отлично! А в головку ему идейка эта откуда попала?

-- О, мамочка! Из воздуха.

-- Вот!-- он уличил меня в чем-то нехорошем.-- Точно! Значит, автор мог
об этой идейке услышать.

-- Допустим, мог. Какое это имеет значение?

-- Это имеет такое значение,-- торжественно проговорил Цезарь
Матвеич,-- что лошадь где-нибудь проектируют, а он слышал.

-- Ну слышал. И что?

-- То, что нужна визочка НИИ, который такую лошадь раз-ра-ба-ты-ва-ет.

Черт дернул меня ляпнуть: "Из воздуха". Дело пахло керосином. Статья
вылетала из полосы перед самым ее подписанием. Надо было это предвидеть.

-- Вспомнил!-- бодро воскликнул я.-- Автор говорил, что он сам это
придумал. Абсолютно точно, сам. Он еще уточнил, что ночью его озарило, встал
и записал.

-- Он что, лунатик? Не пудрите мне мозги, дорогуша. Мы же с вами
материалисты. Из ничего ничего не получается. Я вам гарантирую, что он как
минимум где-то подхватил. А если это еще не запатентовано и заграница,
извините за выражение, сопрет?

Он употребил другое слово, более грубое, которое я воспроизвести не
решаюсь.

-- Допустим, подхватил,-- отступал я.-- Что тут страшного?

-- Как что?! А если он подхватил идейку от людей, работающих в почтовом
ящике? Если это изобретение стратегического характера? Допустим,
какая-нибудь новая технология для конницы Буденного. Знаете, какой сие
пунктик? Подрыв обороноспособности страны. Разглашение сведений,
представляющих собой военную и государственную тайну. Во!.. Чувствуете, чем
это для нас с вами пахнет?

-- Какая же вам требуется виза?-- сдаваясь, спросил я.-- Министерства
обороны?

-- Так... Это, голуба, деловой разговор. Сейчас запросим руководство.
Не вешайте трубочку, ждите.

Из трубки доносилось жужжание диска городского телефона.

-- Варвара Николавна? Цукерман беспокоит. Передо мной статья,
разглашающая сведения о том, что завтра выведут на улицу искусственную
лошадь. Так-так... Сейчас узнаю.

Теперь Цезарь Матвеич говорил в мою трубку:

-- Какая тут у вас лошадь? Электронная?

-- Черт ее знает! Наверно, электронная, какая ж еще?

-- Электронная, Варвара Николавна... Ага... Уловил... Я и сам точно так
полагал.

-- Ну что?-- нервничал я.

-- То, дорогуша моя, что нужна визочка Министерства электронной
промышленности, что они эту лошадь не разрабатывают.

-- Где же я возьму такую визу в десять вечера?

-- И не надо сегодня! Зачем спешить, паниковать, нервничать? Гипертония
этого не обожает. В суете можно просмотреть еще что-нибудь важное. Сегодня
мы эту лошадь спокойненько снимем. Ну ее к лешему вашу лошадь!

-- А завтра, с визой министерства, можно поставить в номер?

Все же у меня были кое-какие связи с неглупыми людьми в министерствах,
которые могли помочь. Без таких связей они бы согласовывали визы годами.

-- Завтра что?-- насторожился цензор.

-- То!-- злился я.-- Может, это делают в Министерстве приборостроения и
средств автоматизации?

-- Во, молодой человек! И меня это беспокоит. Знаете что, голуба, для
подстраховки добывайте визочки обоих министерств. Тогда я снова позвоню
руководству, и они укажут, куда еще обращаться.

На мое несчастье, газета печатала фантастику, и этим занимался мой
отдел. Если в очередном рассказе на Землю летели представители иной
цивилизации, вечером звонил внутренний телефон и хрипловатый голос Цукермана
вежливо интересовался:

-- Роднуля моя, а в Генштабе в курсе, что к нам летят из созвездия
Андромеды?

-- Не только в курсе, Цезарь Матвеич, но и ничего не имеют против
этого.

-- Вот и добро! Значит, никаких трудностей у вас не будет. Давайте-ка
мне визочку военной цензуры с улицы Кропоткина.

Но была обширная категория сведений, по которым ни виз, ни согласований
не требовалось. Цезарь Матвеич начинал хрипло мурлыкать себе под нос
какую-то невнятную мелодию и под нее уходил в соседнюю комнату.

-- Так я и думал!-- он появлялся в дверях и поднимал указательный палец
вверх.-- Все в порядке. Не надо визы, не надо согласовывать. Это, голуба,
просто нельзя упоминать в открытой печати, и все. Вам же легче, меньше
хлопот.

И правда, за годы работы опыт "чего нельзя" накапливался. К цензору
ходили все реже.

-- Жизнь не мила, когда надо идти к Его Величеству Кастратору,--
жаловался Аванесян.

Возвращался он счастливый:

-- Эта тема тоже обрезана. Я, ребята, становлюсь евнухом.

Фантастика захирела. Наука вымерла. Мысли зачахли. В газете становилось
все меньше даже невинных новостей. Ведь на публикацию их каждый раз
требовались визочки. При этом никто подчас не знал, в каком учреждении их
взять. Вскоре появилось инструктивное письмо, требующее представлять
одобрения соответствующих ведомств в цензуру за несколько дней до
предполагаемого опубликования -- для регистрации в специальном журнале и
уведомления центрального руководства.

Цезарь Матвеич с термосом в руках гулял по коридору удовлетворенный:

-- Чем больше визочек, тем меньше нервочек.

В отпуск он не ходил. Когда его с приступом гипертонии неожиданно
положили в больницу, в редакции появилась симпатичная девушка лет двадцати
пяти, коротко стриженая, строго одетая, но со славной мордашкой. Ее прислали
с Китайского проезда от Варвары Николавны на временную замену.

-- Литснегурочка из Гавлита,-- сказал Аванесян, ухитрившись заодно
слегка смешать с дерьмом слово "Главлит".-- Будто мы не могли воспитать
цензора в нашем собственном коллективе.

Аванесян всегда, к месту и не к месту, вспоминал, что он незаконный
потомок Пушкина. Что его прапрабабушка согрешила, когда поэт бродил по
Кавказу. Этого нельзя было ни доказать, ни опровергнуть. Он носил такие же
бакенбарды, и звали его, между прочим, тоже Александр Сергеевич. Словом,