неразгаданные тайны. Ведь не обманывался и султан из "Тысячи и
одной ночи" в своей погоне за чем-то бесконечно хрупким и
неуловимым, но прекрасные пленницы угасали с рассветом в его
объятиях; стоило коснуться их крыльев, и они теряли золотую
пыльцу. Мы впивали чары пустыни. А другие, быть может, выроют в
ее песках нефтяные скважины и разбогатеют, торгуя ее соками. Но
они опоздали. Ибо недоступные пальмовые рощи и нетронутая пыль
ракушек отдали нам то, что было в них всего драгоценнее: они
дарили один только час восторга -- и этот час достался нам.
1935 году я летел в Индокитай, а очутился в Египте, у рубежей
Ливии, я увяз там в песках, как в смоле, и ждал смерти. Вот как
это было.
облачность. Спустился до двадцати метров. Дождь хлещет в
ветровое стекло, море словно дымится. Как ни напрягаю зрение,
ничего в этой каше не видно, того и гляди напорешься на
какую-нибудь мачту.
Опять и опять подталкиваю рукоятку газа, держусь на двух
тысячах ста оборотах. Обвожу взглядом приборы -- мои подданные
послушны, все стрелки на своих местах. Взглядываю на море -- в
дождь от него поднимается пар, точно от огромного таза с
горячей водой. Будь у меня сейчас гидроплан, я пожалел бы, что
море так "изрыто". Но я лечу на обыкновенном самолете. Изрытое
море, не изрытое, все равно не сядешь. И от этого, непонятно
почему, у меня возникает нелепейшее ощущение, что я в
безопасности. Море принадлежит миру, мне чужому. Вынужденная
посадка здесь -- это не по моей части, это меня даже не страшит
-- для моря я не предназначен.
стелются низко, но в них неудержимой улыбкой уже сквозит свет.
Великолепны эти неторопливые приготовления к ясной погоде.
Наверно, слой белой ваты у меня над головой стал совсем тонкий.
Уклоняюсь в сторону, обходя дождь,-- уже незачем идти напролом.
И вот первая прогалина в небе...
лужайка зазеленела, словно возник щедрый и яркий оазис --
совсем как ячменные поля Южного Марокко, при виде которых у
меня так щемило сердце, когда я возвращался из Сенегала,
пролетев три тысячи миль над песками. Вот и сейчас у меня такое
чувство, словно я вступаю в обжитые края, и становится веселей
на душе. Оборачиваюсь к Прево:
бумаги. Выхожу из конторы -- и тут раздается негромкий шлепок,
словно что-то плюхнулось в воду. Глухой короткий всплеск, и все
замерло. А ведь однажды я уже слышал такое,-- что это было? Да,
взрыв в гараже. Тогда от этого хриплого кашля погибли два
человека. Оборачиваюсь -- над дорогой, идущей вдоль летного
поля, поднялось облачко пыли, два автомобиля столкнулись на
большой скорости и застыли, будто в лед вмерзли. К ним бегут
люди, бегут и сюда, к конторе.
кого-то сразил рок. Погублена красота, разум, быть может,
жизнь... Так в пустыне крадутся разбойники, ступая по песку
неслышным шагом хищника, и застигают тебя врасплох. Отшумел
вражеский набег. И опять все утопает в золотой предвечерней
тишине. Опять вокруг такой покой, такая тишь... А рядом кто-то
говорит -- проломлен череп. Нет, не хочу ничего знать про этот
помертвелый, залитый кровью лоб. Ухожу к своему самолету. Но
ощущение нависшей угрозы не оставляет меня. И скоро я вновь
услышу знакомый звук. Когда на скорости двести семьдесят
километров я врежусь в черное плоскогорье, я услышу знакомый
хриплый кашель, грозное "ха!" подстерегавшей нас судьбы.
Триполитанией я снял черные очки. И песок стал золотой. До чего
же пустынна наша планета! Быть может, и вправду реки, тенистые
рощи и леса, людские селенья -- все рождено лишь совпадением
счастливых случайностей. Ведь наша Земля -- это прежде всего
скалы и пески!
Надвигается ночь, и становишься в ней затворником, точно в
стенах монастыря. Затворником, погруженным в тайны неизбежных
обрядов, в сомнения, которых никто не разрешит. Все земное
понемногу блекнет и скоро исчезнет без следа. Расстилающийся
внизу ландшафт еще слабо озарен последними отсветами заката, но
уже расплывчат и неясен. Ничто, ничто не сравнится с этим
часом. Кто изведал непостижимое страстное самозабвение полета,
меня поймет.
я нашел бы прибежище, случись какая-нибудь поломка... Прощайте,
ориентиры, которые не дали бы мне сбиться с пути. Прощайте,
темные очертания гор на светлом небе, что помогли бы мне не
наскочить на риф. Я вступаю в ночь. Иду вслепую, по приборам. У
меня остается лишь один союзник -- звезды...
хватает света. Все трудней различить, где земля, а где небо.
Земля словно вспухает, расплывается вширь клубами пара. Будто
затонув в зеленой воде, трепетно мерцают первые светила
небесные. Еще не скоро они засверкают острым алмазным блеском.
Еще не скоро увижу я безмолвные игры падучих звезд. В иные ночи
эти огненные искры проносятся стайками, словно гонимые ветром,
бушующим среди созвездий.
Обертываем их красной бумагой.
еще слишком яркий. Словно на засвеченной фотографии, от него
лишь померкнут и без того еле уловимые очертания внешнего мира.
Пропадет тончайшая мерцающая пленка, которая порой и в темноте
обволакивает все предметы. Вот и ночь настала. Но настоящая
ночная жизнь еще не началась. Еще не скрылся серп ущербной
луны. Прево уходит в хвост самолета и приносит сандвич.
Ощипываю кисть винограда. Есть не хочется. Ни есть, ни пить. И
я ничуть не устал, кажется, могу хоть десять лет так лететь.
в кромешной тьме, нигде ни проблеска. Не замечаю города, пока
не оказываюсь прямо над ним. Ищу посадочную площадку -- и вот
вспыхивают красные огни по краям. Четко вырисовывается черный
прямоугольник. Разворачиваюсь. Точно огненный столб пожара,
взметнулся в небо луч прожектора, описал дугу и проложил по
аэродрому золотую дорожку. Опять разворачиваюсь, беру на
заметку возможные препятствия. Этот аэродром отлично
приспособлен для ночной посадки. Сбавляю газ и планирую, СЛОВНО
погружаюсь в черную воду.
Подруливаю к прожектору. Хлопочут необыкновенно учтивые офицеры
и солдаты, то возникая в слепящем луче, то исчезая во тьме, где
уже ничего не различишь. Смотрят мои документы, заправляют
самолет горючим. За двадцать минут все готово к отлету.
благополучно.
Моя машина -- "самум",-- несмотря на груз, легко отрывается от
земли, не добежав до конца площадки. Прожектор все еще светит
вдогонку и мешает мне при развороте. Наконец луч уводят в
сторону -- догадались, что меня слепит. Делаю разворот с
набором высоты, в лицо вдруг снова бьет прожектор, но тотчас,
отпрянув, длинным золотым жезлом указывает куда-то в сторону.
Да, здесь на земле все необыкновенно внимательны и учтивы.
Снова разворачиваюсь, беру курс на пустыню.
Буджолд Лоис
Березин Федор
Каргалов Вадим
Шилова Юлия
Афанасьев Роман
Зыков Виталий