Чтение 18–й страницы книги ~Поворот винта~

Я и сейчас как будто слышу эту добрую женщину в ее простодушном
изумлении.

- Что она терпит адские муки!.. То, что представилось ей за этими
словами, вот эта картина и вправду ошеломила ее.

- Вы хотите сказать, - запинаясь проговорила она, - муки отверженных?

- Да, отверженных. Обреченных. И вот поэтому она хочет разделить эти
муки... - Я и сама запнулась, представив себе этот ужас.

Но моя собеседница, не столь поддававшаяся воображению, не отставала от
меня.

- Разделить муки с кем?..

- С Флорой. - Не будь я готова ко всему, миссис Гроуз, наверно,
отшатнулась бы от меня, услышав это. Но я держала ее в руках, мне надо было
убедить ее. - Как я уже сказала вам, что бы там ни было, это не имеет
значения.

- Потому что вы уже решились. Но на что?

- На все.

- А что значит "все"?

- Ну ясно, это значит, послать за их дядей.

- Ох, мисс, пошлите, ради бога, - вырвалось у моей собеседницы.

- Да, я и пошлю, пошлю! Вижу, что это единственный выход. А то, что у
меня с Майлсом, как я вам сказала, все "разладилось" и он думает, что меня
это отпугнет и он на этом выиграет, - то он увидит, что ошибся. Да, да, его
дядя все от меня узнает тут на месте, и даже, если это понадобится, в его
присутствии, потому что, если меня можно упрекнуть в том, что я так ничего и
не предприняла насчет школы...

- Да, мисс? - понукала меня миссис Гроуз.

- Так причина этому - вот этот ужас. По-видимому, для бедняжки оказалось
слишком много этих ужасов, и не удивительно, что она растерялась.

- Э-э... Но... о чем вы?

- Ну вот хотя бы о письме из его бывшей школы.

- Вы покажете письмо милорду?

- Я должна была сразу же это сделать.

- Ох, нет! - решительно ответила миссис Гроуз.

- Я скажу ему, - продолжала я, не сдаваясь, - что не могу взять на себя
такое дело, хлопотать за ребенка, которого исключили...

- Ведь мы же не знали за что! - прервала меня миссис Гроуз.

- За испорченность. За что же еще - ведь он такой умница, очаровательный,
просто совершенство? Разве он глупый? Неряха? Или калека? Разве он злой по
натуре? Он прелестный - значит, только и может быть одно, - вот это-то и
раскроет все. В конце концов виноват их дядя. Если он оставил здесь таких
людей...

- Он же и вправду их совсем не знал. Это я виновата.

Она побледнела.

- Нет, вы не должны пострадать, - возразила я.

- Дети, вот кто не должен пострадать! - воскликнула она.

Я промолчала; мы глядели друг на друга.

- Так что же я могу ему сказать?

- Вам ничего не надо говорить. Я сама ему скажу.

Я задумалась.

- Вы хотите ему написать? - И тут же спохватилась, вспомнив, что писать
она не умеет. - Как же вы дадите ему знать?

- Я поговорю с управляющим. Он напишет.

- И, по-вашему, он должен написать все, что мы знаем?

Мой вопрос, не совсем умышленно с моей стороны, прозвучал так язвительно,
что мигом сломил ее сопротивление. На глазах у нее опять навернулись слезы.

- Ах, мисс, напишите вы сами!

- Хорошо, напишу сегодня же, - наконец ответила я.

И на этом мы расстались.

XVII

К вечеру я дошла до того, что решилась уже приступить к делу. Погода
опять переменилась, поднялся сильный ветер, и я при свете лампы, рядом со
спящей Флорой, долго сидела перед чистым листом бумаги, прислушиваясь к
стуку дождя и порывам ветра. Наконец я вышла из комнаты, захватив свечу,
пересекла коридор и с минуту прислушивалась у двери Майлса. Постоянно
преследуемая неотступным наваждением, я не могла не прислушаться - не выдаст
ли он чем-нибудь, что не спит, и тут же услышала, правда, не совсем то, что
я ожидала, - звонкий голос Майлса:

- Послушайте, вы там - входите же!

Это был луч радости среди мрака!

Я вошла к нему со свечой и застала его в постели, он был очень оживлен и
встретил меня с полной непринужденностью.

- Ну, что это вы затеяли? - спросил он так дружелюбно, что, если бы
миссис Гроуз была здесь, подумалось мне, она тщетно стала бы искать
доказательств того, что между нами "все разладилось".

Я стояла над ним со свечой.

- Как ты узнал, что я здесь?

- Ну само собой, я вас услышал. А вы вообразили, будто совсем не шумите?
Похоже было на кавалерийский полк! - И он чудесно засмеялся.

- Значит, ты не спал?

- Да так как-то, не очень! Я лежал и думал.

Я нарочно поставила мою свечу поближе к нему и, когда он по-старому
дружески протянул мне руку, села на край его кровати.

- О чем же это ты думаешь? - спросила я.

- О чем же еще, как не о вас, дорогая?

- Хоть я и горжусь таким вниманием, но не скажу, чтобы я это поощряла.
Куда лучше было бы, чтобы ты спал.

- Так вот, знаете, я еще думаю об этих наших странных делах.

Его маленькая твердая рука была прохладная.

- О каких "странных делах", Майлс?

- Да вот о том, как вы меня воспитываете. И обо всем прочем!

На секунду у меня перехватило дыхание, и даже слабого мерцающего света
свечи было достаточно, чтобы я увидела, как он улыбается мне со своей
подушки.

- А что же это такое "все прочее"?

- О, вы знаете, знаете!

С минуту я не могла выговорить ни слова, хотя чувствовала, держа его за
руку и по-прежнему глядя ему в глаза, что мое молчание как бы подтверждает
его слова и что в действительности в целом мире сейчас, может быть, нет
ничего более невообразимого, чем наши подлинные взаимоотношения.

- Конечно, ты опять отправишься в школу, - сказала я, - если только это
тебя беспокоит. Но не в прежнюю - мы найдем другую, получше. Откуда мне было
знать, что тебя это беспокоит, ты же мне ничего не говорил, ни разу даже и
не заикнулся об этом?

Его ясное, внимательное лицо, обрамленное белизной подушки, показалось
мне в эту минуту таким трогательным, как если бы передо мной был больной
ребенок, истосковавшийся в детской больнице; и это сходство так поразило
меня, что я поистине готова была отдать все на свете, чтобы быть сиделкой
или сестрой милосердия и помочь ему исцелиться. Но даже и теперь вот так,
как оно есть, может быть, я могу помочь ему!

- А знаешь, ведь ты никогда не говорил мне ни слова о твоей школе - я
хочу сказать, о старой твоей школе; никогда даже и не вспоминал о ней?

Он как будто был удивлен; он улыбнулся все так же подкупающе. Но он явно
старался выиграть время; он тянул, он ждал, чтобы ему подсказали.

- Не вспоминал?

Не от меня он ждал подсказки, нет, от той твари, с которой я встретилась!

Что-то в его тоне и в выражении лица заставило меня почувствовать это, -
сердце мое сжалось такой мукой, какой я еще никогда не испытывала; так
невыразимо больно было видеть, как он напрягает весь свой детский ум и как
пускает в ход все свои детские увертки, пытаясь разыгрывать навязанную ему
каким-то колдовством роль невинности и спокойствия.

- Да, ни разу, с того времени как ты вернулся. Ты никогда не говорил ни о
ком из твоих учителей или товарищей, ни хотя бы о чем-нибудь самом
пустяковом, что могло с тобой случиться в школе. Ни разу, мой маленький
Майлс, ты даже не обмолвился ни словом, ни разу хотя бы намеком не дал мне
понять, что там могло случиться. Поэтому, ты можешь представить себе, я
просто впотьмах. До тех пор пока ты сам не открылся мне сегодня утром, ты с
того дня, когда я тебя первый раз увидела, никогда ни о чем не вспоминал из
твоей прежней жизни. Ты как будто совсем сжился с теперешней.

Удивительно, как моя глубокая убежденность в его тайном преждевременном
развитии, или как бы там ни назвать эту отраву страшного воздействия,
которое я не решаюсь именовать, позволяла мне, несмотря на еле прорывающуюся
у него тайную тревогу, обращаться с ним как со взрослым, говорить с ним как
с равным по уму.

- Я думала, что тебе так вот и хочется жить, как ты живешь.

Меня поразило, что мои слова заставили его только чуть-чуть покраснеть.
Но все же, как выздоравливающий и немножко уставший человек, он медленно
покачал головой.

- Нет, не хочу, не хочу. Я хочу уехать отсюда.

- Тебе надоел Блай?

- О нет, я люблю Блай.

- Тогда что же тебе?..

- Ах, вы сами знаете, что нужно мальчику!

Я чувствовала, что вряд ли я знаю это так хорошо, как Майлс, и временно
прибегла к увертке.

- Ты хочешь поехать к дяде?

И тут опять его головка с кротко-ироническим личиком слегка шевельнулась
на подушке.

- Нет, этим вы не сможете отделаться!