Чтение 18–й страницы книги ~Заповедник~

Марков опять достал свой черный пакет. Мне так и не удалось потратить
четыре рубля...

Теперь мы говорили, перебивая друг друга. Я рассказывал о своих
несчастьях. Как это ни позорно, рассуждал о литературе.

Марков обращался в пространство:

-- Шапки долой, господа! Перед вами -- гений!.. Вентиляторы гоняли по
залу клубы табачного дыма. В пьяных голосах тонули звуки автомата "Меломан".
Леспромхозовские деятели разожгли костер на фаянсовом блюде. Под столами
бродили собаки...

Все расплывалось у меня перед глазами. Из того, что говорил Марков,
долетали лишь отдельные слова:

-- Вперед, на Запад!.. Танки идут ромбом!.. Дорогу осилит идущий!..

Затем ко мне приблизился нетрезвый тип с гармошкой. Меха ее интимно
розовели. По шекам гармониста катились слезы. Он спросил:

-- Зачем у меня шесть рублей с аванса вычли?! Зачем по билютню не дали
отгулять?!..

-- Выпей, Тарасыч, -- подвинул ему бутылку Марков, -- выпей и не
расстраивайся. Шесть рублей -- не деньги...

-- Не деньги? -- вдруг рассердился гармонист. -- Люди пашут, а ему --
не деньги! Да я вот этими трудовыми руками шесть лет отбухал ни за что...
Девяносто вторая без применения технических средств...

Марков в ответ задушевно пропел:

-- Не плачь, девчонка! Пройдут дожди...

Через секунду их уже растаскивали двое леспром-хозовских конюхов.
Гармошка с чудовищным ревом обрушилась на пол.

Я хотел встать и не мог.

Затем из-под меня вылетела дюралевая табуретка. Падая, я оборвал
тяжелую, коричневого цвета штору.

Встать не удавалось. Хотя Маркова, кажется, били. " Я слышал его
трагические вопли:

-- Отпустите, псы! Финита ля комедия!.. Не то чтобы меня выбросили из
ресторана. Я выполз

сам, окутанный драпировочной тканью. Затем ударился

лбом о косяк, и все померкло...

Очнулся я в незнакомом помещении. Было уже светло. Тикали ходики с
подвязанным вместо гири зубилом.

Укрыт я был все той же коричневой шторой. Рядом на полу обнаружился
Марков. Видно, уступил мне свою постель.

Болела голова. На лбу ощущалась глубокая ссадина.

От кисловатого запаха деревенского жилища слегка мутило.

Я застонал. Марков приподнялся.

-- Ты жив? -- спросил он.

-- Да вроде бы. А ты?

-- Состояние -- иду на грозу!.. Ты сколько весишь?

-- Не знаю. А что?

-- Еле тебя дотащил...

Приоткрылась дверь, вошла женщина с глиняной миской.

-- Вера, -- крикнул Марков, -- дай опохмелиться! Я же знаю -- у тебя
есть. Так зачем это хождение по мукам? Дай сразу! Минуя промежуточную эпоху
развитого социализма...

-- Попейте молока, -- сказала Вера.

Я с достоинством поздоровался. Марков вздохнул:

-- Угораздило же меня родиться в этой таежной глуши...

Вера оказалась бледной, измученной женщиной с тяжелыми руками.
Сварливой, как все без исключения жены алкоголиков.

На лице ее запечатлелось выражение глубокой и окончательной скорби.

Я чувствовал себя неловко еще и потому, что занял хозяйскую кровать. К
тому же отсутствовали брюки. А куртка была на месте...

-- Извините, -- говорю, -- за беспокойство.

-- Ничего, -- сказала Вера, -- мы привыкшие... Это было типично
деревенское жилье. На стенах пестрели репродукции из "Огонька". В углу
притаился телевизор с мутной линзой. Стол был накрыт выцветшей голубоватой
клеенкой. Над моим изголовьем висел портрет Юлиуса Фучика. Между стульями
прогуливалась кошка. Двигалась она беззвучно, как в мультипликационном
фильме...

-- А где мои брюки? -- спрашиваю.

-- Вера тебя раздевала, -- откликнулся Марков, -- спроси у нее.

-- Я брюки сняла, -- объяснила Вера, -- а жакет -- постеснялась...

Осмыслить ее заявление у меня не хватило сил.

-- Логично, -- высказался Марков.

-- Они в сенях, я принесу...

-- Ты лучше принеси опохмелиться!.. Марков слегка возвысил голос.
Апломб и самоунижение постоянно в нем чередовались. Он говорил:

-- Надо же русскому диссиденту опохмелиться, как по-твоему?!.. Академик
Сахаров тебя за это не похвалит...

И через минуту:

-- Вера, дай одеколону! Дай хотя бы одеколону со знаком качества...

Вера принесла брюки. Я оделся. Натянул ботинки, вытряхнув сосновые
иглы. С отвращением закурил...

Утренняя горечь заслоняла вчерашний позор.

Марков чувствовал себя прекрасно. Стонал он, как мне показалось, для
виду.

Я спросил:

-- А где пакет с деньгами?

-- Тес... На чердаке, -- ответил Марков и громко добавил, -- пошли! Не
стоит ждать милостей от природы. Взять их -- наша задача!..

Я сказал:

-- Вера, извините, что так получилось. Надеюсь, мы еще увидимся... в
другой обстановке...

-- Ты куда? -- спросила Вера. -- Опять?!.. Вы уж присмотрите за моим
буратиной.

Я кривовато улыбнулся в том смысле, что педагог из меня -- плохой...

В тот день мы обошли четыре шалмана. Возвратили с извинениями
коричневую штору. Пили на лодочной станции, в будке киномеханика и за
оградой монастыря.

Марков опорожнил шестую бутылку и сказал:

-- Есть мнение -- воздвигнуть тут скромный обелиск!

И поставил бутылку на холмик...

Несколько раз мы теряли пакет с деньгами. Обнимались со вчерашним
гармонистом. Были замечены всеми ответственными работниками турбазы. Как
утверждает Натэлла, выдавали себя за Пушкина и Баратынского...

Даже Михал Иваныч предпочел быть от нас в стороне. Хотя мы его
приглашали. Но он сказал:

-- Я Валеру знаю. С ним поддашь -- опохмеляться будешь в милиции.

Митрофанов и Потоцкий, к счастью, уехали на экскурсию в Болдино...

Заснули мы на чужом сеновале в Петровском. Наутро повторился весь этот
кошмар. От нас шарахались даже леспромхозовские конюхи.

К тому же Марков ходил с фиолетовым абажуром на голове. А у меня был
оторван левый рукав.

Логинов подошел к нам возле магазина и спрашивает:

-- Как же это вы без рукава?

-- Мне, -- отвечаю, -- стало жарко, и я его выбросил. Хранитель
монастыря задумался и перекрестил нас. А Марков говорит:

-- Это вы напрасно... У нас теперь вместо Бога -- ленинский центральный
комитет. Хотя наступит и для этих блядей своя кровавая ежовщина...

Логинов смущенно перекрестился и быстро ушел.

А мы все шатались по заповеднику.

Домой я попал в конце недели. И сутки потом лежал, не двигаясь. Михал
Иваныч предлагал вина. Я молча отворачивался лицом к стене.

Затем появилась девица с турбазы -- Люда.

-- Вам, -- говорит, -- телеграмма. И еще вас разыскивает майор Беляев.

-- Что за Беляев? Откуда?

-- Наш батька говорит, что с МВД...

-- Этого мне только не хватало!.. Скажите, что я болен. Что я уехал в
Псков и заболел...

-- Он знает.

-- Что он знает?

-- Что вы который день болеете. Сказал: пускай, как выспится, зайдет.

-- Куда?

-- В контору рядом с почтой. Вам любой покажет. А вот и телеграмма.

Девица стыдливо отвернулась. Затем вытащила из лифчика голубоватый
клочок бумаги, сложенный до размеров почтовой марки.

Я развернул нагретую телеграмму и прочел:

"Улетаем среду ночью. Таня. Маша".

Всего пять слов и какие-то непонятные цифры...

-- Какой сегодня день?

-- С утра был вторник, -- пошутила Люда.

-- Когда вы получили телеграмму?

-- Ее Марьяна привезла с Воронича.

-- Когда?

-- Я же говорю -- в субботу.

Я хотел сказать: "Так где вы были раньше?" -- но передумал. Они-то были
на месте. А вот где был я?..

Уехать я мог не раньше вечера -- автобусом. В Ленинград попасть --
часам к шести...

-- Он и про телеграмму знает, -- сказала Люда.

-- Кто?

-- Товарищ Беляев.

Люда чуточку гордилась проницательностью и всеведением злосчастного
майора.