Чтение 18–й страницы книги ~Чемодан~

исчерпать какие-то неопределенные шансы. А может,
бессознательно стремился к репрессиям. Такое слу-
чается. Грош цена российскому интеллигенту, не по-
бывавшему в тюрьме...

Меня поразила ее решимость. Ведь Лена казалась
зависимой и покорной. И вдруг -- такое серьезное,
окончательное решение.

У нее появились заграничные бумаги с красными
печатями. К ней приходили суровые, бородатые от-
казники. Оставляли инструкции на папиросной бума-
ге. Недоверчиво поглядывали в мою сторону.

А я до последней минуты не верил. Слишком уж
все это было невероятно. Как путешествие на Марс.

Клянусь, до последней минуты не верил. Знал и
не верил. Так чаще всего и бывает.

И эта проклятая минута наступила. Документы
были оформлены, виза получена. Катя раздала подругам фантики и марки.
Оставалось только купить билеты на самолет.

Мать плакала. Лена была поглощена заботами. Я отодвинулся на задний
план.

Я и раньше не заслонял ее горизонтов. А теперь ей было и вовсе не до
меня.

И вот Лена поехала за билетами. Вернулась с коробкой. Подошла ко мне и
говорит:

-- У меня оставались лишние деньги. Это тебе.

В коробке лежала импортная поплиновая рубаха. Если не ошибаюсь,
румынского производства.

-- Ну что ж, -- говорю, -- спасибо. Приличная рубаха, скромная и
доброкачественная. Да здравствует товарищ Чаушеску!..

Только куда я в ней пойду? В самом деле -- куда?!

ЗИМНЯЯ ШАПКА

С ноябрьских праздников в Ленинграде установились морозы. Собираясь в
редакцию, я натянул уродливую лыжную шапочку, забытую кем-то из гостей.
Сойдет, думаю, тем более что в зеркало я не глядел уже лет пятнадцать.

Приезжаю в редакцию. Как всегда, опаздываю минут на сорок.
Соответственно, принимаю дерзкий и решительный вид.

Обстановка в комнате литсотрудников -- мрачная. Воробьев драматически
курит. Сидоровский глядит в одну точку. Делюкин говорит по телефону шепотом.
У Милы Дорошенко вообще заплаканные глаза.

-- Салют, -- говорю, -- что приуныли, трубадуры режима?!

Молчат. И только Сидоровский хмуро откликается;

-- Твой цинизм, Довлатов, переходит все границы.

Явно, думаю, что-то случилось. Может, нас всех лишили прогрессивки?..

-- Что за траур, -- спрашиваю, -- где покойник?

-- В Куйбышевском морге, -- отвечает Сидоровский, -- похороны завтра.

Еще не легче. Наконец, Делюкин кончил разговор и тем же шепотом объяснил:

-- Раиса отравилась. Съела три коробки нембутала.

-- Так, -- говорю, -- ясно. Довели человека!..

Раиса была нашей машинисткой -- причем весьма квалифицированной. Работала
она быстро, по слепому методу. Что не мешало ей замечать бесчисленное
количество ошибок.

Правда, замечала их Раиса только на бумаге. В жизни Рая делала ошибки
постоянно.

В результате она так и не получила диплома. К тому же в двадцать пять лет
стала матерью-одиночкой. И наконец, занесло Раису в промышленную газету с
давними антисемитскими традициями.

Будучи еврейкой, она так и не смогла к этому привыкнуть. Она дерзила
редактору, выпивала, злоупотребляла косметикой. Короче, не ограничивалась
своим еврейским происхождением. Шла в своих по-
роках дальше.

Раису бы, наверное, терпели, как и всех других
семитов. Но для этого ей пришлось бы вести себя
разумнее. То есть глубокомысленно, скромно и чу-
точку виновато. Она же без конца демонстрировала
типично христианские слабости.

С октября Раису начали травить. Ведь чтобы ее
уволить, нужны были формальные основания. Необ-
ходимо было объявить ей три или четыре выговора.

Редактор Богомолов начал действовать. Он прово-
цировал Раю на грубость. По утрам караулил ее с
хронометром в руках. Мечтал уличить ее в неблагона-
дежности. Или хотя бы увидеть в редакции пьяной.

Все это совершалось при единодушном молчании
окружающих. Хотя почти все наши мужчины то и
дело ухаживали за Раисой. Она была единственной
свободной женщиной в редакции.

И вот Раиса отравилась. Целый день все ходили
мрачные и торжественные. Разговаривали тихими,
внушительными голосами. Воробьев из отдела науки
сказал мне:

-- Я в ужасе, старик! Пойми, я в ужасе! У нас
были такие сложные, запутанные отношения. Как
говорится, тысяча и одна ночь... Ты знаешь, я женат,
а Рая человек с характером... Отсюда всяческие ком-
плексы... Надеюсь, ты меня понимаешь?..

В буфете ко мне подсел Делюкин. Подбородок
его был запачкан яичным желтком. Он сказал:

-- Раиса-то, а?! Ты подумай! Молодая, здоровая
девка!

-- Да, -- говорю, -- ужасно.

-- Ужасно... Ведь мы с Раисой были не просто
друзьями. Надеюсь, ты понимаешь, о чем я говорю?
У нас были странные, мучительные отношения. Я --
позитивист, романтик, где-то жизнелюб. А Рая была
человеком со всяческими комплексами. В чем-то мы
объяснялись на разных языках...

Даже Сидоровский, наш фельетонист, остановил
меня:

-- Пойми, я не религиозен, но все-таки самоубийство -- это грех! Кто мы
такие, чтобы распоряжаться собственной жизнью?!. Раиса не должна была так
поступать! Задумывалась ли она, какую тень бросает на редакцию?!

-- Не уверен. И вообще, при чем тут редакция?

-- У меня, как это ни смешно, есть профессиональная гордость!

-- У меня тоже. Но у меня другая профессия.

-- Хамить не обязательно. Я собирался поговорить о Рае,

-- У вас были сложные, запутанные отношения?

-- Как ты узнал?

-- Догадался.

-- Для меня ее поступок оскорбителен. Ты, конечно, скажешь, что я излишне
эмоционален. Да. я эмоционален. Может быть, даже излишне эмоционален. Но у
меня есть железные принципы. Надеюсь, ты понимаешь, что я хочу сказать?!

-- Не совсем.

-- Я хочу сказать, что у меня есть принципы...

И вдруг мне стало тошно. Причем до такой степени. что у меня заболела
голова. Я решил уволиться, точнее -- даже не возвращаться после обеда за
своими бумагами. Просто взять и уйти без единого слова. Именно так --
миновать проходную, сесть в автобус... А дальше? Что будет дальше, уже не
имело значения. Лишь бы уйти из редакции с ее железными принципами,
фальшивым энтузиазмом, неосуществимыми мечтами о творчестве...

Я позвонил моему старшему брату. Мы встретились около гастронома на
Таврической. Купили все, что полагается.

Боря говорит:

-- Поехали в гостиницу "Советская", там живут мои друзья из Львова.

Друзья оказались тремя сравнительно молодыми женщинами. Звали женщин --
Софа, Рита и Галина Павловна. Документальный фильм, который они снимали,
назывался "Мощный аккорд". Речь в нем шла о комбинированном питании для
свиней.

Гостиницу "Советская" построили лет шесть назад. Сначала здесь жили одни
иностранцы. Потом иностранцев неожиданно выселили. Дело в том, что из окон
последних этажей можно было фотографировать цеха судостроительного завода
"Адмиралтеец".

Злые языки переименовали гостиницу "Советскую" -- в "Антисоветскую"...

Женщины из киногруппы мне понравились. Действовали они быстро и
решительно. Принесли стулья,
достали тарелки и рюмки, нарезали колбасу. То есть
выказали полную готовность отдыхать и развлекаться
днем. А Софа даже открыла консервы маникюрными
ножницами.

Брат сказал:

-- Поехали!

Он выпил, раскраснелся, снял пиджак. Я тоже
хотел снять пиджак, но Рита меня остановила:

-- Спуститесь за лимонадом.

Я пошел в буфет. Через три минуты вернулся.
За это время женщины успели полюбить моего брата.
Причем все три одновременно. К тому же их любовь
носила оскорбительный для меня характер. Если я
тянулся к шпротам, Софа восклицала: