тил все остающееся от сна время любому из своих занятий. Жаль было отры-
ваться от сочинительства ради ученья, отрываться от ученья и идти в биб-
лиотеку, приходилось гнать себя из штурманской рубки знаний или из чи-
тальни, от журналов, полных секретами мастерства тех, кто сумел продать
плоды трудов своих. Что-то рвалось в нем, когда надо было встать и уйти
от Руфи, но по темным улицам он не шел, а мчался, спеша скорее попасть
домой, к своим книгам. А труднее всего было захлопнуть учебник алгебры
или физики, отложить книгу и карандаш, закрыть усталые глаза и уснуть.
Самая мысль, что надо выключиться из жизни, даже так ненадолго, была не-
навистна и утешало одно, что уже через пять часов зазвенит будильник.
Все же он потеряет не больше пяти часов, а потом трезвон вырвет его из
беспамятства, и начнется новый чудесный день длиной в девятнадцать ча-
сов.
было. Через месяц после того, как он послал в "Спутник юношества" прик-
люченческую повесть для мальчишек, рукопись ему вернули. Отказали в са-
мых деликатных выражениях, и Мартин ничуть не обиделся, решил, что ре-
дактор славный малый. Совсем иные чувства вызвал у него редактор
"Сан-францисского наблюдателя". Прождав ровно две недели, Мартин ему на-
писал. Еще через неделю написал опять. На исходе месяца поехал в
Сан-Франциско и направился к редактору. Но увидеться с этой высокой пер-
соной не удалось, помешал охранявший врата цербер - рыжий мальчишка-рас-
сыльный. К концу пятой недели рукопись вернулась по почте, без единого
сопроводительного слова. Ни письменного отказа, ни объяснения, ничего.
Так же поступили с его материалами и прочие ведущие сан-францисские га-
зеты. Получив рукописи, Мартин послал их в журналы восточных штатов, но
их вернули и того быстрей, в сопровождении печатных бланков с отказом.
вилась ему, очень нравились, он просто понять не мог, почему их отверга-
ют, пока однажды не прочел в какой-то газете, что рукописи должны быть
перепечатаны на машинке. Все стало ясно. Ну конечно, редакторы так заня-
ты у них нет ни времени, ни сил разбираться в чужом, почерке. Он взял
напрокат пишущую машинку и за один день научился печатать. Каждый день
теперь он перепечатывал написанное за день, а прежние рукописи перепеча-
тывал, как только они возвращались. К немалому его удивлению, стали при-
ходить обратно и те, что он отпечатал на машинке, Казалось, челюсть у
него стала еще упрямей, подбородок выпятился воинственней, и он отправил
рукописи в другие редакции.
отнесется к ним Гертруда. Прочел ей вслух рассказ. Глаза у нее заблесте-
ли, она посмотрела на него с гордостью и сказала:
тин.
це все ясней проступало недоумение, И он ждал.
Этот молодой, он еще все пыжится, чудно так разговаривает, досталась она
ему?
не понятно, и сестра сказала:
счастливые концы.
корыта, распрямляла спину, красной распаренной рукой отирала потный лоб,
- а только запечалилась я. Плакать охота. Печалей этих кругом и так пол-
но. Вот про чего хорошее подумаешь, тогда и самой вроде хорошо. Слышь, а
чтоб ему жениться на ней и... Ты не в обиде, Март? - опасливо спрашивала
она. - Устала я, потому, видать, и хочется хорошего. А все одно, знатный
рассказ... знатный, а как же. И куда ж ты его запродашь?
написал. Выходит, полсотни долларов в день.
дождать, пускай сперва хоть несколько напечатают, решил он, тогда она
поймет, чего ради он трудился. Тем временем он продолжал усиленно зани-
маться. Никогда еще дух приключений не манил его так неодолимо, как во
время этих поразительных странствий в царстве разума. Он купил учебники
по физике и химии и не оставлял занятия алгеброй, решал теперь и новые
задачи, вникал в опыты. Результаты лабораторных работ он принимал на ве-
ру, а могучая сила воображения помогала ему представлять реакции хими-
ческих веществ яснее, чем рядовому студенту во время опытов в лаборато-
рии. Мартин поглощал страницы, несущие груз знаний, и, ошеломленный, об-
ретал ключи к природе вещей. Прежде он воспринимал мир, не задумываясь,
а теперь постигал, как все в этом мире устроено, как связаны, взаимо-
действуют энергия и материя. В сознании постоянно вспыхивали объяснения
то одного, то другого, что было давно знакомо. Он думал, как это мудро и
просто - рычаг, блок, вспоминал корабельные лебедки, ганшпуги, тали. Те-
перь ему понятна стала теория навигации, благодаря которой корабли безо-
шибочно находят путь в морских просторах, где нет ни дорог, ни вех. Ему
открывались секреты штормов, и дождей, и приливов, и причины возникнове-
ния пассатов, и он задумался, не поспешил ли он со своим очерком о севе-
ро-восточном пассате. Сейчас-то он, конечно, написал бы лучше. Раз он
побывал с Артуром в Калифорнийском университете, затаив дыхание, испол-
ненный благоговения, прошел по лабораториям, смотрел, как делаются опы-
ты, и слушал лекцию профессора физики.
он начал писать стихи попроще, какие встречал в журналах, но однажды,
потеряв голову, попусту потратил две недели - написал белыми стихами
трагедию и был огорошен, когда ее тотчас отвергли шесть журналов. Потом
он открыл для себя Хенли и по образцу его "Больничных зарисовок" написал
цикл стихов о море. Незамысловатые эти стихи полны были света, красок,
романтики, приключений. Он назвал их "Голоса моря", и ему казалось, ни-
чего лучше он еще не писал. Стихотворений было тридцать, Мартин написал
их за месяц, сочиняя по одному в день, после окончания дневной работы
над прозой, а прозы он за день писал столько, сколько обычный преуспева-
ющий автор пишет за неделю. Труд не пугал его. Да это разве труд! Он об-
ретал дар речи, и вся красота и чудо, что годами копились в его немой
доныне, косноязычной душе, теперь полились живым неукротимым потоком.
доверял. Но не от недоверия не представил он "Голоса" на их суд. Такими
прекрасными казались ему эти стихи, что он хотел приберешь их до того
далекого лучезарного дня, когда решится прочесть их Руфи и разделить их
с ней. А пока он хранил их у себя, читал вслух, возвращался к ним снова
и снова и под конец уже знал на память.
все эти пять часов ум его бунтовал против передышки и претворял мысли и
события дня в нелепые, немыслимые сновидения. В сущности, он никогда не
отдыхал, и организм менее выносливый, мозг не столь уравновешенный, не
выдержали бы, сломились. Он теперь реже бывал вечерами у Руфи: прибли-
жался июнь, скоро ей сдавать экзамены на степень бакалавра и она окончит
университет. Бакалавр искусств! Он думал о ее ученой степени, и ему ка-
залось, она слишком далеко умчалась, не догнать.
тавался обедать, а потом слушал, как Руфь, играла на фортепьяно. То были
праздники. Атмосфера дома Морзов, так резко отличающаяся от той, в какой
жил Мартин, и сама близость Руфи укрепляли решимость взобраться на те же
высоты. Не красота, живущая в нем, двигала им, не острое желание творить
- он сражался ради нее. Он прежде всего и, превыше всего любил. Все ос-
тальное он подчинил любви. Отвага любящего затмила отвагу искателя зна-
ний. Ведь мир изумлял не столько тем, что состоял из атомов и молекул,
движимых необоримой силой, сколько тем, что в нем жила Руфь. Она была
изумительнее всего, что он знал, о чем мечтал, о чем догадывался.
Руфь, он не знал, как к ней подступиться. У девушек и женщин своего кру-
га он пользовался успехом, но ни одну из них никогда не любил, а ее лю-
бил, и она была не просто из другого мира. Сама его любовь вознесла ее
над миром. Она совсем особенная, она так на всех не похожа, что, подобно
всякому влюбленному стремясь к близости с ней, он совершенно не знал,
как это сделать. Правда, обретая знания и дар речи, он становился ближе
к ней, говорил на ее языке, находил общие с ней мысли и радости, но это
не утоляло острую любовную тоску. Воображение влюбленного окружало ее
ореолом святости - слишком она святая, чистый, бесплотный дух, и не мо-
жет быть с ней близости во плоти. Как раз его любовь и отодвигала ее в
недосягаемую даль. Сама любовь отказывала ему в том единственном, чего
жаждала.
перекинут мост, и с той поры пропасть стала не такой широкой. Они ели
вишни, огромные, сочные, черные вишни, исходившие темно-красным соком. А
после она читала ему вслух "Принцессу" Теннисона, и вдруг Мартин заметил
у нее на губе вишневое пятнышко. На миг она перестала быть божеством.
Она же из плоти и крови, из обыкновенной плоти, как он и как все люди,
те же законы правят и ее телом. У нее такие же губы как у него, и их то-
же окрасила вишня. А если так с губами, значит; и с ней со всей. Она
женщина, вся как есть, просто-напросто женщина. То было внезапное откро-
Березин Федор
Андреев Николай
Афанасьев Роман
Роллинс Джеймс
Херберт Фрэнк
Зыков Виталий