Чтение 18–й страницы книги ~Кольцо светлой воды~

выдр, хотя у них есть любопытные варианты в его употреблении. Звуки у них
довольно разнообразны по диапазону. Самый простой из них - это зов,
который весьма схож у всех выдр, с которыми мне приходилось сталкиваться.
Это - короткий, беспокойный, пронзительный, хоть и негромкий звук, нечто
среднее между свистом и щебетаньем.

Есть у них также вопрос, применяемый на близком расстоянии. Мидж
входит, например, в комнату и спрашивает, есть ли кто-нибудь там,
воскликнув громким хриплым шёпотом: "Ха!" Если же он видел, что идут
приготовления к его купанию, то становился у двери и издавал музыкальный
булькающий звук, перемежающийся со щебетаньем. Вот это вот щебетанье в
различных комбинациях и переливах высоких и низких тонов, от одной
ворчливой ноты до беспрерывного чириканья и было основным средством
звукового общения Миджа. И ещё он издавал один звук, не похожий ни на один
из предыдущих, высокий рычащий крик, в некотором роде подвизгивающий вой,
недвусмысленно означавший, что он очень зол, и, если его дразнить дальше,
то укусит. Он кусался во гневе, в отличие от лёгких прикусов в
возбуждённой игре, четыре раза за год, что пробыл у меня. Каждый из этих
случаев запомнился очень ярко, хотя меня лично это коснулось только раз.

Челюсти выдры, разумеется, невероятно мощны, и вообще это животное
обладает силой почти несоразмерной с его величиной, а челюсти оснащены
зубами, моментально перемалывающими твёрдые, как камень, рыбьи головы.
Подобно щенку, который лижет и грызёт руки хозяина, поскольку у него так
мало других средств, чтобы выразить свои чувства, выдра также пользуется
ртом, как наиболее естественным средством общения. Уж мне-то хорошо
известна разрушительная сила их зубов, и поэтому я прекрасно понимаю,
каких усилий им стоит быть нежными в игре, так как их игривые укусы
рассчитаны на чувствительность шкуры выдры, а не человеческой кожи. Мидж
обычно обижался и удивлялся, когда его ругали за то, что ему казалось
самой деликатной нежностью, и, хотя со временем он научился обходиться со
мной как голубок, с незнакомыми он всю жизнь оставался чересчур
возбуждённым, когда был в хорошем настроении, и вёл себя совсем как
сорвиголова.

Дни наши в Басре протекали мирно, но я со страхом ожидал неумолимо
надвигавшегося переезда Миджа в Англию и конечный пункт назначения:
Камусфеарну.

Авиакомпания БОАК вообще не принимала к перевозке животных, а в то
время не было никакого другого прямого рейса на Лондон. Мне, наконец,
удалось заказать билет на рейс авиакомпании "Трансуорлд" до Парижа с
весьма сомнительной пересадкой на "Эр-Франс" в тот же вечер до Лондона.
"Трансуорлд" потребовала, чтобы Мидж был упакован в коробку размером не
более восемнадцати дюймов по ребру, чтобы эта коробка была ручной кладью и
стояла на полу у моих ног.

Мидж был тогда чуть больше фута длиной, да хвост ещё около фута. На
конструирование ящика у меня с незаменимым Ангорли ушло много тревожных
часов, и, наконец, знакомые ему мастера изготовили его. Ящик привезли в
последний день уже к вечеру, а я улетал рейсом в 21:15. Он был обит
оцинкованным железом, в нём было два отделения: одно - для сна, другое -
для отклика на зов природы, и моему неопытному глазу он представлялся чуть
ли не верхом совершенства.

Ужин был в восемь, и мне подумалось, что лучше было бы посадить его в
ящик за час до вылета с тем, чтобы он хоть немного пообвык в нём до того,
как качка путешествия начнёт на него плохо действовать. Не без труда мне
удалось заманить его в ящик, и он не проявлял признаков беспокойства,
когда я оставил его в темноте, торопясь наскоро поужинать.

Но когда я вернулся и времени оставалось ровно столько, чтобы на
консульской машине вовремя доехать до аэропорта, предо мной предстало
ужасное зрелище.

Внутри ящика было полное молчание, но из вентиляционных отверстий и
прорезей вокруг крышки на петлях сочилась кровь и запекалась на белой
древесине. Я сорвал замок, рывком открыл крышку, и Мидж, обессиленный и
весь забрызганный кровью, заскулил и попытался выбраться вверх по моей
ноге. Он изорвал жестяную подкладку в куски, и рваные ленты её торчали по
стенкам и полу коробки. Когда я удалил её остатки так, чтобы не было
острых краёв, до рейса оставалось лишь десять минут, а до аэропорта было
пять миль. Тяжело мне было заставить себя снова посадить несчастного Миджа
в этот ящик, ставший теперь для него камерой пыток, но я пересилил себя
прищемив себе при этом крышкой пальцы, не давая ему улизнуть оттуда. Потом
началась такая езда, какой, надеюсь, мне больше никогда не придется
пережить. Я сидел на заднем сиденье машины, ящик был рядом со мной, а
шофер-араб летел по улицам Басры как пуля рикошетом. Ревели ослы, дико
шарахались велосипедисты, в пригороде козы табунами бросались наутёк, а у
домашней птицы совершенно неожиданно проявились лётные качества. Мидж
беспрестанно скулил в ящике, и нас обоих бросало из стороны в сторону и
снизу вверх подобно коктейлю в смесителе. Как раз тогда, когда машина с
визгом остановилась у входа в здание аэровокзала, я услышал какой-то треск
из коробки рядом со мной и увидел нос Миджа, приподымавшего крышку. Он
напряг все силы своего маленького тельца и начисто вырвал одну из петель
крышки.

Самолёт уже был готов к взлёту. В то время как рассвирипевшие служащие
протаскивали меня через таможню, я старался прижимать одной рукой крышку
ящика, а другой, в которой держал "позаимствованную" у шофера отвёртку,
пытался вогнать шурупы в потрескавшиеся доски. Но я понимал, что всё это,
в лучшем случае, лишь временная мера, и у меня голова шла кругом от мысли
о том, что предстоит мне в ближайшие сутки.

Мне повезло лишь в том, что заказанное мне место оказалось в самом носу
самолёта и передо мной вместо спинки сиденья была перегородка. Остальные
пассажиры, весьма красочная смесь запада и востока, с любопытством взирали
на всклокоченного опоздавшего, который пробирался по проходу с огромной
коробкой, из которой доносились какие-то ужасные звуки. Зная о том, как
недолго можно будет держать коробку закрытой, мне очень не терпелось
увидеть, кто же будет моим непосредственным соседом. И у меня совсем упало
сердце, когда я увидел, что им оказалась элегантно одетая, ухоженная
американка средних лет. Мне подумалось, что у неё не очень-то найдешь
сочувствия и понимания к взъерошенному и грязному выдрёнку, который вскоре
неизбежно окажется с ней рядом. Крышка пока ещё держалась, и пока я
усаживался на место и пристёгивал ремень, внутри ящика всё было тихо.

Взревели двигатели по левому борту, затем по правому, самолёт задрожал
и задёргался под напором пропеллеров и покатился по рулёжной дорожке. Я
подумал, что бы теперь не случилось, от этого не уйдёшь, потому что
следующая остановка была в Каире. Десять минут спустя мы уже летели на
запад над огромными болотами, где когда-то был дом Миджа и, вглядываясь
вниз в темноту, я видел мерцанье их вод при свете луны.

У меня был с собой портфель, набитый старыми газетами и сверток с
рыбой, и с этими скудными ресурсами я собирался выдержать осаду. Я
разостлал газеты по полу у себя под ногами, позвонил стюардессе и попросил
её положить рыбу в холодное место. У меня до сих пор сохранилось чувство
глубокого восхищения этой женщиной, и в последующих осадах и стычках с
выдрами в общественных местах мысли мои всегда обращались к ней, как мысли
человека в пустыне обращаются к воде. Она была просто королевой в своём
деле. Я доверился ей, события последнего часа а также перспектива
ближайших суток несколько пошатнули моё душевное равновесие, и надо
сказать, что речь моя была не очень-то членораздельной, но она, вся в
нейлоне, всё распрекрасно поняла и приняла кое-как завёрнутый пакет в свои
изящные руки так, как будто бы я был путешествующей особой царского дома и
отдавал ей на хранение ларец с драгоценностями. Она поговорила со своей
землячкой, сидевшей слева, а затем спросила меня, не хочу ли я посадить
зверька к себе на колени. Животное, разумеется, будет чувствовать себя
гораздо уютнее, а соседка не возражает. Я был так за это благодарен, что
готов был расцеловать ей руки. Но не зная выдр, я был совсем не
подготовлен к тому, что произошло потом.

Я снял замок и открыл крышку, и Мидж выскочил оттуда как молния. Как
угорь он вывернулся из моих дрожащих рук и со страшной скоростью исчез в
салоне самолёта.

Я попытался выбраться в проход и лишь заметил его передвижение по
суматохе, возникшей среди пассажиров, что весьма походило на появление
хорька в курятнике.

То тут, то там раздавался то крик, то визг и хлопки пальто, а посредине
салона какая-то женщина вскочила с ногами на кресло и завопила: "Крыса!
Крыса!" Затем к ней подошла стюардесса, и буквально через несколько секунд
та уже сидела на своём месте и благодушно улыбалась. Я думаю, что эта
богиня могла бы свободно справиться с охваченной паникой толпой.

Я теперь уже выбрался в проход и, заметив, как хвост Миджа исчез под
ногами солидного индийца в белом тюрбане, сделал бросок и растянулся во
весь рост на животе. Хвост поймать мне не удалось, но зато я крепко
ухватился за обутую в сандалии ногу его соседки, к тому же совсем
непонятно почему всё лицо у меня оказалось вымазано каким-то мясным
соусом. Я с трудом поднялся на ноги, бессвязно бормоча извинения, а индиец
удостоил меня таким долгим и совершенно невыразительным взглядом, что даже
в своём сверхвозбуждённом состоянии я не смог разобрать в нём никакого
смысла. Однако я с радостью отметил: что-то в моём облике, возможно соус,
покорило сердца основной массы пассажиров, и они теперь смотрели на меня
как на безобидного клоуна, а не на опасного лунатика. И тут снова
вмешалась стюардесса.

- Может было б лучше, - сказала она с исключительно обворожительной
улыбкой, - если бы вы сели на своё место, а я найду зверька и принесу его
вам. - Она, пожалуй, сказала бы то же самое, если бы Мидж был заблудшим
слоном-отшельником.

Я объяснил ей, что Мидж, потерявшись, с перепугу может укусить
незнакомого человека, но она скептически отнеслась к моим словам, и я