Чтение 18–й страницы книги ~Циники~

В Словенке Пугачевского уезда крестьянка Голодкина разделила труп
умершей дочери поровну между живыми детьми. Кисти рук умершей похитили
сироты Селивановы.

36

Откормленный, жирный самовар мурлычет и щурится. За окном висит снег.

- Это вы, Владимир Васильевич, небось сочинили?

- Что сочинил, Илья Петрович?

- А вот про славян про древних. Неужто ж сии витязи, по моим поняти-
ям, и богатыри подряд геморроем мучились?

- Сплошь. Один к одному. А еще рожей. "Опухоли двоякого рода".

- У кого вычитали?

- У кого надо. А боярыни - что красотки с Трубы.

Румян - с палец, белил - с два... Один англичанин так и записал:
"Страшные женщины... цвет лица болезненный, темный, кожа от краски мор-
щинистая... "

- Ну вас, Владимир Васильевич.

- Про Рюриковичей же, Илья Петрович, могу доложить, что после испраж-
нений даже листиком зелененьким не пользовались.

Докучаев обеспокоено захлебал чай.

Илья Петрович имеет один очень немаловатоважный недостаток. Ему по
временам кажется, что он болеет нежным чувством к своему отечеству.

Я полечиваю его от этой хворости. Надо же хорошего человека отблаго-
дарить. Как-никак, пью его вино, ем его зернистую икру, а иногда - впро-
чем, не очень часто - сплю даже со своей женой, которая тратит его
деньги.

Докучаев мнет толстую мокрую губу цвета сырой говядины, закладывает
палец за краешек лакового башмака и спрашивает:

- А хотели бы вы, Владимир Васильевич, быть англичанином?

Отвечаю:

- Хотел.

- А ежели арабом?

- Сделайте милость. Если этот араб будет жить в квартире с приличной
ванной и в городе где больше четырех миллионов жителей.

- А вот я, Владимир Васильевич, по-другому понимаю.

И заглядывает на себя в зеркало:

- Носище у меня, изволю доложить, вразвалку и в рыжих плюхах.

Ольга приоткрывает веко и смотрит на его нос.

- ...а ведь на самый что ни есть шикарный, даже с бугорком греческим,
не переставлю-с.

Ольга потягивается:

- Очень жаль.

- Совершение справедливо.

И продолжает свою мысль:

- По бестолковству же, Ольга Константиновна, на англичанина в обмен
не пойду. Горжусь своей подлой нацией.

На "подлость нации" не противоречу. Капитан Мержерет, храбро сражав-
шийся под знаменами Генриха IV гетмана Жолкевского, императора Римского,
короля Польского, имевший дело с турками, венграми и "татарами, служив-
ший вероломно царю Борису и с завидной преданностью самозванцу, расска-
зал с примерной правдивостью и со свойственной французам элегантностью о
нашем неоспоримом превосходстве невежливостью, лукавством и вероломством
над всеми прочими народами.

Илья Петрович раздумчиво повторяет:

- Го-о-оржусь!

Тогда Ольга поднимает голову с шелковой подушки:

- Убирайтесь, Докучаев, домой. Меня сегодня от вас тошнит.

За окном дотаивает зимний день. Снег падает большими редкими
хлопьями, которые можно принять за белые кленовые листья.

Докучаев уходит на шатающихся ногах. Я вздыхаю:

- Такова судьба покорителей мира. Александр Македонский во время Пер-
сидского похода падал в обморок от красоты персианок.

37
Только что я собирался нажать горошинку звонка, когда заметил, что дверь не заперта. Тронул и вошел. В передней
пошаркал калошами, пооткашлялся, шумно разделся.
Ни гугу.
В чем , собственно, дело? Друг мне Докучаев или не друг?
И я без церемоний переступаю порог.
В хрустальной люстре, имеющей вид перевернутой сахарницы, горит тонюсенькая электрическая спичка. Полутемень
жмется по стенам.
У Докучаева в квартире ковры до того мягки, что по ним стыдно ступать. Такое чувство, что ты не идешь, а крадешься.
Стулья и кресла похожи на присевших на корточки камергеров в придворных мундирах.
Красное дерево обляпано золотом, стены обляпаны картинами. Впрочем, запоминается не живопись, а рамы.
Я вглядываюсь в дальний угол.
Мне почудилось, что мяучит кошка. Даже не кошка, а котенок, которому прищемили хвост.
Но кошки нет. И котенка нет. В углу комнаты сидит женщина. Она в ситцевой широкой кофте и бумазеевой юбке
деревенского кроя. И кофта и юбка в красных ягодах. Женщина по-бабьи повязана серым платком. Под плоским
подбородком торчат серые уши. Точно подвесили за ноги несчастного зайца.
Я делаю несколько шагов.
Она сидит неподвижно. По жестким скулам стекают грязные слезы.
Что такое?
На ситцевой кофте не красные ягоды, а расползшиеся капли крови.
- Кто вы?
Женщина кулаком размазывает по лицу темные струйки.
- Почему вы плачете? Возьмите носовой платок. Вытрите слезы и кровь.
Меня будто стукнуло по затылку.
- Вы его жена?
Я дотрагиваюсь до ее плеча:

- Он вас...

Ее глаза стекленеют. - ...бил?

38

- В прошлом месяце: раз... два... четырнадцатого - три...

Ольга загибает пальцы:

- На той неделе: четыре... в понедельник - пять... вчера - шесть.

Докучаев откусывает хвостик сигары:

- Что вы, Ольга Константиновна изволите считать?

Ольга поднимает на него - темные веки, в которых вместо глаз холодная
серая пыль:

- Подождите, подождите.

И прикидывает в уме:

- Изволю считать, Илья Петрович, сколько раз переспала с вами.

Горничная хлопнула дверью. Ветерок отнес в мою сторону холодную пыль:

- Много ли брала за ночь в мирное время хорошая проститутка?

У Докучаева прыгает в пальцах сигара.

Я говорю:

- Во всяком случае, не пятнадцать тысяч долларов.

Она выпускает две тоненькие струйки дыма из едва различимых, будто
проколотых иглой ноздрей.

- Пора позаботиться о старости. Куплю на Петровке пузатую копилку и
буду в нее бросать деньги. Если не ошибаюсь, мне причитается за шесть
ночей.

Докучаев протягивает бумажник ничего не понимающими пальцами.

Если бы эта женщина завтра сказала:

"Илья Петрович, вбейте, в потолок - крюк... возьмите веревку... сде-
лайте тхетлю... намыливайте... вешайтесь - он бы повесился. Я даю руку
на отсечение - он бы повесился.

Надо предложить Ольге для смеха проделать такой опыт.

39

В селе Андреевке в милиции лежит голова шестидесятилетней старухи.
Туловище ее съедено гражданином того же села Андреем Пироговым.

40

Спрашиваю Докучаева:

- Илья Петрович, вы женаты?

Он раздумчиво потирает руки:

- А что-с?

Его ладонями хорошо забивать гвозди.

- Где она?

- Баба-то? В Тырковке.

- Село?

- Село.

Глаза становятся тихими и мечтательными: