подставляет лицо ветру, глядит вверх - и правда, звезды четко видны на
огромном куполе неба.
На самом деле арена - огромна.
- Я знаю: когда-нибудь мы обязательно увидимся снова.
пропасть из виду в черной тени листвы, она оглядывается еще раз, и Люба
улыбается в ответ, потому что верит, что снова разглядела во тьме ее
прощальную чарующую улыбку.
один уютный клубок, над ними поднимается ветер и сыпет свежие золотые
листья на волосы Жанны, обхватившей обеих девочек своими изящными руками,
Жанна не спит, только смотрит остановившимся взглядом, как мертвая, вверх,
где в просветах шелестящих лип постепенно исчезают звезды, и добровольно
стоит на страже, слившись с древесным стволом, пришедший покойник,
спившийся до смерти сварщик Саша Коньков, пиджак которого истлел в гробу до
дыр, а лицо почернело от космической доброты, от любви к сырой земле, ее,
землю, Саша Коньков раньше не имел времени по-настоящему любить, а себя
считал человеком плохим и неудачным, после смерти же, будучи опущен в
могилу, даже заплакал от трогательных чувств, потому что земля приняла его,
как любого другого своего сына, сжалилась над ним, засыпала, укрыла собой
от дождей и палящего солнца, злых трупоядных собак и противно гудящих мух.
Земля выделила Конькову целое место в себе, как доверчивая женщина, а чтобы
Коньков не чувствовал себя одиноко от безличья земли, от несхожести ее с
человеческим существом, земля исторгла из себя ему подругу, женщину
спокойную и хорошую, Анну Мотыгину, а до того женщины только ругали и били
Конькова, и он тоже ругал и бил их в ответ, Анна же только молчала и
глядела на Конькова крупными, и плоскими, как черные лужицы, глазами, она
все время, казалось, думала о чем-то, но отнюдь не казалась при этом
серьезной, так как можно было заметить, что она никак не может ничего
придумать, не приходит ни к какой мудрости, мысль ее, наверное, движется
где-то в области удаленных звезд, в безвоздушном пространстве, где нет
места никаким аналогам полезного знания. И Коньков тогда полюбил Анну, как
не любил никого на свете, а когда на кладбище пришла хозяйка, о которой так
много говорили между собой мертвецы, даже самый старый на кладбище
покойник, никогда не покидавший своей заросшей травой могилы иногда скрипел
об этом ветками дуплистой липы, Коньков сразу полюбил ее, так поразило его,
что страшная хозяйка, вольная одним взглядом обрекать на вечную
невообразимую муку, - всего лишь маленькая живая девочка с овсяными
волосами, такая худенькая и беззащитная. Увидев Любу, Коньков усомнился в
самом существовании на свете любого смертного ужаса, если эта девочка и
захочет его погубить - пусть, значит так нужно для ее игры, ради того,
чтобы доставить радость ребенку, Коньков готов был принять что угодно, для
этого не обидно было погибнуть. И вот он пришел, и стал на страже, чтобы
девочка могла спать и не думать ни о чем страшном - он, Коньков, станет с
улыбкой думать об этом за нее.
вокруг могилы стал собираться мертвецкий народ, пришел дед Григорий в
поеденной земляными насекомыми шапке-ушанке, что нахлобучила ему в морге на
голову безумная жена Анисия Федоровна, до сих пор еще здравствующая, и
Виктор Севрюгин пришел, обходчик железнодорожных путей, которому тепловозом
отрезало левую руку по локоть и сломало позвоночник, в усы Виктору неясно
как постоянно набивается земля, будто он роет ее ртом, а он вовсе не роет;
пришел и мальчик Костя, попавший под автобус, когда перебегал улицу, лицо
его совершенно стерлось после того, как тяжелая машина несколько секунд
терла мальчика головой об асфальт; пришли старушки: Настасия Павловна,
Мария Петровна и Серафима Антоновна, все маленькие, сухонькие, в черных
платьицах и платочках, совсем почти не изгнившие, потому что с постной
жизни в них и гнить-то было нечему; пришла Валентина Горлова,
воспитательница детского сада, что умерла от рака, которая всю жизнь
испытывала тягу ко всему извращенному и немому, а после смерти - уверовала,
да так сильно, что едва могла опомниться от вожделения к Господу Богу, даже
выла по ночам из могилы в сторону церквей, высовывая из земли один только
сложенный будто в поцелуе рот; явился даже Алексей Яковлевич, ветеран
Великой Отечественной, озлившийся после смерти на своих родных за то, что
они не захоронили вместе с ним орденов и медалей, чтобы предстать ему перед
темной силой при полном параде, а так вышло, будто Алексей Яковлевич
непонятно кто. Еще явилась маленькая девочка Раечка, умершая пяти лет от
роду от порока сердца, такая несчастная, что и в могилке часто плачет,
бывает, и день целый напролет, покоя не даст старухам, что приходят за
могилами ухаживать, ноет и ноет де-то в глубине земли, и до того она всем
опротивела, что милиция уже несколько раз бралась перекапывать могилы, да
без толку, Раечку не сыщешь - как почует, что лопаты скребут - затихнет и
уползет норой подальше - боится, что поймают и снова станут уколы в
больнице делать, снова будет доктор с бородой приходить и над подушкой
стоять, когда Раечке было плохо, стоял себе молча и стоял, смотрел на
оцепеневшую в смертельном страхе девочку, иногда еще пальцем поту немного с
лица у нее брал - и на язык пробовал, боится ли Раечка по-настоящему, или
только притворяется. А однажды, когда она совсем дрожала, как осиновый
листик, ручками вцепилась в одеяльце, чтобы хоть за него удержаться, так
бородатый доктор палату на ключ запер, достал из штанов толстого волосатого
червя и показал Раечке, а она поняла, что этот червь и есть ее смерть,
которая страшная и непонятно зачем нужна. Тогда доктор червя обратно в
штаны засунул и ушел, Раечку попустило, но целую ночь не могла она потом
спать, все снились ей волосатый червь, выползающий у доктора из штанов или
из-под бороды, а она все пыталась понять: зачем он его носит с собой?
спит Люба, собралась целая толпа мертвецов, а перед рассветом приволоклась
даже Евдокия Карповна, почившая лет восемьдесят назад, со своей внучкой
Зинаидой Ивановной, некрасивой сорокалетней женщиной в мышиного цвета
пуловере, покончившей собой от одиночества при помощи горсти таблеток
против крыс, сама Евдокия Карповна усохла уже по самые кости, но не
распалась, потому что загодя поперевязывала себе каждый суставец швейной
ниткой, а Зинаида Ивановна и вовсе не гниет, потому что сосет кровь у одной
бродячей собаки, посещающей на кладбище в безысходной надежде утолить свой
невыносимый голод.
Любу, но никто не смел нарушит покой маленькой хозяйки, а если бы кто и
посмел, его разодрали бы в клочья. Люба просыпается сама и, увидев
зловонное сборище на фоне красочной листвы, сразу испуганно дергает локоть
Жанны, но та только улыбается ей в ответ и принимается выбирать листья из
волос, при этом многие из покойников падают на краю могилы мордами в землю,
а один старичок, - судя по всему, из научной интеллигенции, - так тот даже
начинает скулить и мелко кланяться, близоруко сощурив глазенки.
Серафима Антоновна, - пощади, не допусти нас пропасть навеки.
земли к Любиным ногам.
ушанку долой с язвенной головы. - Пропадаем без тебя, кормилица! Без света
надежды единой!
- она с любовью оглядывает Любу. - И кушать хочет.
счастья. - А ну, Мишка, принеси хлебца, и яблочек, у нас, хозяюшка, все
припасено, чтоб ты не имела сомнения! Для того и существуем, чтобы тебя,
родимую, дождаться!
ботинках и с черными кучерявыми волосами.
голосить Настасия Павловна, Мария Петровна и Серафима Антоновна.
Измаялся ведь народ.
покойники плачут, особенно дед Григорий, а Виктор Севрюгин хрипло хохочет,
сложив руки у груди, словно стоял на сцене и собирался запеть. Сквозь толпу
проталкивается горбатый выродок Мишка с буханкой хлеба и сеткой яблок.
только из продмага уперли! Чуяли, что придешь! Чуяли, свет родной, что
почтишь присутствием!
становится сразу так легко и весело на душе, словно нет позади этого
наполненного ужасами вчерашнего дня. Мертвецы удаляются к соседнему ряду
могил и оттуда с умилением наблюдают, как она ест, как расчесывает руками
волосы и даже как она мочится, застенчиво присев за мраморным памятником.
Уже начав мочиться, она вдруг замечает Сашу Конькова, с любопытством
глядящего на нее, и Любе только и остается, что виновато улыбнуться, а Саша
Коньков улыбается ей радостно, во весь свой оборванный разложением рот, и
Анна Мотыгина, выглянувшая из-за его спины, тоже улыбается, скромно и
немного грустно.
оправить на себе платье.
Может - ты вместо меня?
- теперь будь добра, суди своих подданных. Да не волнуйся так, можешь