чувствовала, как эти синие, красные и желтые цвета растворяются
в ее крови и в ее легких, как будто ее телесная оболочка и
сознание -- то, что отделяло ее от окружающего мира, -- исчезли
и всю ее, подобно рентгеновским лучам, пронизывает свет, с той
лишь разницей, что рентген обнажает кости, а свет раскрывает ту
таинственную силу, которая заставляет биться сердце и
пульсировать кровь. То было великое утешение, она никогда не
забудет этот день, -- пусть ее жизнь, все, что ей еще предстоит
прожить, станет таким же, как этот зал, похожий на улей, полный
легчайшего меда -- лучей, пусть ее жизнь будет подобна свету
без тени, счастью без сожаления, горению без пепла.
лицо. Секунду она была не в силах понять, что этому человеку
недоступны ее чувства.
хватает. Все из-за инфляции.
каким чудом был этот свет, или по привычке воспринимал его как
что-то обыденное, так же как многие здесь, в Париже,
воспринимали жизнь. Она порылась в сумочке и достала деньги.
Глаза старика заблестели, Лилиан поняла, что его нельзя
осуждать -- ведь для него в этой бумажке было заключено все
колдовство жизни, она сулила ему хлеб, вино и плату за жилище,
где он мог преклонить голову.
прятать их в шкаф. Она развесила их по всей комнате. Бархатное
повесила над кроватью, а рядом с ним -- серебристое, так чтобы,
пробуждаясь ночью от кошмаров, когда ей казалось, что она с
приглушенным криком падает и падает из бесконечной тьмы в
бесконечную тьму, она могла протянуть руку и дотронуться до
своих платьев -- серебристого и бархатного, -- до этих
спасительных канатов, по которым она сумеет подняться из
смутных серых сумерек к четырем стенам, к ощущению времени, к
людям, к пространству и жизни. Лилиан гладила платья рукой и
ощупывала их ткань; встав с постели, она ходила по комнате,
часто голая; временами ей казалось, что она в окружении друзей:
вешалки с платьями висели на стенах, на дверцах шкафа, а ее
туфли на тонких высоких каблуках -- золотые, коричневые, черные
-- выстроились в ряд на комоде. Она бродила ночью по комнате
среди своих сокровищ, подносила парчу к бесплотному лунному
свету, надевала шляпку, примеряла туфли, а то и платье;
подходила к зеркалу и при бледном свете луны пытливо
всматривалась в его тусклую, фосфоресцирующую поверхность. Она
глядела на свое лицо и на свои плечи -- неужели они ввалились?
-- на свою грудь -- неужели она стала дряблой? Она глядела на
свои ноги -- неужели они так похудели, что на бедрах уже
появились глубокие складки?
безмолвную призрачную игру.
нее -- так она изменилась. И дело было не только в платьях; он
знал много женщин, которые хорошо одевались. Лидия Морелли
разбиралась в туалетах не хуже, чем унтер-офицер в строевой
службе. Лилиан изменилась сама по себе, она изменилась так, как
меняется девушка, с которой ты расстался, когда она была еще
неуклюжим, несформировавшимся подростком, и встретился вновь,
когда она стала молодой женщиной: эта женщина только что
перешагнула через мистическую грань детства и хотя еще
сохранила его очарование, но уже приобрела тайную уверенность в
своих женских чарах. Клерфэ вдруг перестал понимать, почему он
так долго задержался в Риме и почему хотел, чтобы Лидия Морелли
приехала с ним. Боясь потерять себя, он преувеличивал все, что
делало Лилиан несколько провинциальной; несоответствие между
интенсивностью ее чувств и формой их выражения он склонен был
воспринять как своего рода истерию, -- в действительности все
оказалось не так; Лилиан была словно форель, брошенная в
слишком тесный для нее аквариум, форель, которая беспрерывно
натыкается на стенки и баламутит на дне тину. Теперь форель
была не в аквариуме, она попала в свою стихию и уже ни на что
не натыкалась; она забавлялась своими быстрыми движениями и
любовалась гладкой, сверкавшей всеми цветами радуги чешуей,
словно пронизанной маленькими шаровыми молниями.
-- сказала Лилиан.
и он разорится, если я не перестану покупать платья.
им эклеры с жареным миндалем, которые они, как и в тот раз,
запивали молодым монтраше.
Лилиан.
сюда?
возьми, принесло именно сюда? Она была с Джонсоном, с одним из
воротил авиационной промышленности, крупным богачом; Лидия
Морелли поистине не теряла времени зря, ведь он только этим
утром сказал, что не сможет встретиться с ней вечером. Клерфэ
понял также, почему она пришла именно сюда: несколько лет назад
он иногда водил ее в ран Вефур. Впредь надо быть осторожнее со
своими любимыми ресторанами!
что она уже успела с точностью до ста франков оценить все, что
было надето на Лилиан, узнать, где это куплено и за какую цену.
Он был убежден, что она знает, сколько стоят туфли Лилиан, хоть
и не может их разглядеть. В этом отношении Лидия была прямо
ясновидящей. Конечно, если бы он подумал заранее, этой ситуации
можно было бы избежать, но раз уж так получилось, Клерфэ решил
ее использовать. Ведь самые простые чувства -- это и есть самые
сильные чувства. И одно из них -- ревность. Лилиан начнет
ревновать его -- тем лучше. Он и так уже упрекал себя в том,
что отсутствовал слишком долго.
Лидии. Лидии было сорок, днем ей можно было дать тридцать, а
вечером, при надлежащем освещении, -- двадцать пять. В тех
ресторанах, куда ходила Лидия, освещение всегда было
надлежащим.
роман?
ревнуешь?
этого нет времени.
женщины такой ответ показался бы ему банальностью, но в устах
Лилиан он так не звучал, и Клерфэ понял это. Она говорила