ханжа. Что знаешь ты об одиночестве этой маленькой модистки, которая
отважилась прийти к акушерке, погубившей ее подругу, - прийти в ту же
клинику, где подруга умерла? А сейчас она твердит лишь одно: "А что мне
оставалось?" и "Как мне за все расплатиться?.."
владельца похоронного бюро.
вмешиваться в мою личную жизнь? Иначе мне придется пожаловаться доктору
Веберу.
что на скулах у нее проступили красные пятна. - Эжени, почему набожные люди
так нетерпимы? Самый легкий характер у циников, самый невыносимый - у
идеалистов. Не наталкивает ли это вас на размышления?
об этом на всякий случай, - вдруг понадоблюсь доктору Веберу.
понадоблюсь? Пробуду там примерно до пяти. Затем отправлюсь к себе в отель.
евреем оказывается тот, о ком этого и не подумаешь. Я даже знавал одного
негра-еврея. Ужасно одинокий был человек. Любил только одно - китайскую
кухню. Вот как бывает на свете.
никелированный поднос, и без того уже начищенный до блеска.
стекло, когда внезапно заметил на улице человека. Это было словно удар
кулаком в живот. В первое мгновение он ощутил только шок, еще не понимая
толком, что произошло... Но в следующую же секунду, резко отодвинув столик,
он вскочил и опрометью ринулся через переполненный зал к выходу.
Выбравшись из толпы, он свернул направо за угол и бросился бегом по улице
Буасьер.
не привлекать к себе внимания, пошел быстро, как только мог. Это невозможно,
думал он, совершенно невозможно, я сошел с ума. Это невозможно! Лицо, его
лицо... видимо, просто случайное сходство, какое-то дьявольское, проклятое
сходство, нелепая игра больного воображения... Он не может быть в Париже!
Его лицо... он в Германии, в Берлине; оконное стекло залито дождем, ничего
нельзя было разглядеть толком - я ошибся, наверняка, ошибся...
всматривался в лицо каждого мужчины, которого обгонял, заглядывал под
шляпы... Ему отвечали кто недоуменным, кто возмущенным взглядом... Дальше,
дальше... другие лица, другие шляпы, серые, черные, синие, он обгонял их, он
оборачивался, он пристально вглядывался...
пуделем, внезапно вспомнил он. Этот шел следом за ней.
завидев женщину с собакой, он остановился на краю тротуара. Сжав в карманах
кулаки, он впивался взглядом в каждого прохожего. Пудель задержался у
фонарного столба, обнюхал его и медленно задрал заднюю ногу. Потом
основательно поскреб мостовую и побежал дальше. Равик вдруг почувствовал,
что от напряжения у него взмок затылок. Он осмотрел машины на стоянке. Они
были пусты. Тогда он возвратился на авеню Клебер и вошел в метро. Сбежав по
лестнице, взял билет и направился вдоль платформы, на которой было довольно
много народу. Прежде чем он успел пройти ее до конца, на станцию вкатил
поезд, забрал пассажиров и снова исчез в туннеле. Платформа опустела.
все еще стояла недопитая рюмка кальвадоса. Было странно видеть ее на прежнем
месте...
выпить эту?
разглядишь что-нибудь? Он уставился в окно. Сторожким взглядом, как охотник
в засаде, всматривался в каждого прохожего, а в памяти серыми, резкими
тенями проносились кадры фильма, клочья воспоминаний...
стенами без окон; яркие электрические лампы без абажуров; в красных пятнах
стол с пристяжными ремнями; ночная ясность возбужденного мозга, десятки раз
вздыбленного, вырванного из обморока полуудушающими погружениями головы в
ведро с водой; почки, совершенно отбитые и уже не чувствующие боли;
искаженное, полное отчаяния лицо Сибиллы; несколько палачей в мундирах
держат ее; и другое лицо - улыбающееся, и голос, любезно разъясняющий, что с
ней произойдет, если она не сознается... Через три дня Сибиллу вынули из
петли... Она якобы повесилась...
дрожали. Он бросил спичку на пол и заказал еще рюмку кальвадоса.
мелькнуло перед ним. Нет, видимо, он ошибся! Невозможно, чтобы Хааке был в
Париже. Невозможно! Равик отогнал воспоминание. Бессмысленно изводить себя,
раз ничего нельзя сделать. Его время придет, когда там Все рухнет и можно
будет вернуться. А пока...
вглядываться в каждого встречного.
сдавать.
пять-шесть лет. Хочу добраться еще до троих в России. Их было семеро.
больше двадцати лет. С 1917 года. Одному из троих, оставшихся в живых, - под
семьдесят. Двум другим между сорока и пятьюдесятью. Надеюсь, с ними я еще
сведу счеты. За отца.
шестьдесят.
этого стараюсь жить осмотрительнее. Пью уже не так часто. Может быть, ждать
придется еще долго. Мне надо быть сильным. Ведь я не стану ни стрелять, ни
колоть.
случая. Они недостаточно отвлекают. А шахматы - это мир в себе. Покуда
играешь, он вытесняет другой, внешний мир. - Профессор поднял воспаленные
Афанасьев Роман
Белоусов Валерий
Роллинс Джеймс
Флинт Эрик
Майер Стефани
Круз Андрей