больше всего -- властная, неумолимая верность малейшей черточке
своего облика.
чернилами (и чернилами она пользуется прежними), все еще слегка
поблескивают.
туман проступила одна из ее улыбок, я увидел ее глаза,
склоненную голову: когда я сидел, она с улыбкой становилась
передо мной. Моя голова оказывалась на уровне ее талии, Анни
вытягивала руки, хватала меня за плечи и встряхивала.
страниц. Каракули моей бывшей консьержки наползают сверху на
прекрасный почерк.
я от разочарования молодею на шесть лет.
конверты, -- внутри в них никогда ничего нет".
трудом, как сегодня, отлепить от подкладки конверта клочок
бумаги в клетку. Подкладка конверта -- темно-зеленое
великолепие, усеянное золотыми звездами, -- похожа на плотную,
накрахмаленную ткань. Она одна составляет три четверти веса
всего конверта.
мне в отель "Испания" 20 февраля. Прошу тебя (слова "прошу
тебя" надписаны над строкой и соединены забавной спиралью со
словами "ко мне"). Мне НЕОБХОДИМО с тобой увидеться.
кровати нахожу записку: "Хочу тебя видеть немедленно". Бегу,
Анни открывает мне дверь, удивленно вздернув брови: ей больше
нечего мне сказать, ее даже немного злит, что я пришел. Пойду и
теперь. Быть может, она откажется меня принять. А может, портье
в отеле мне скажет: "Особа с таким именем у нас не
останавливалась". Впрочем, вряд ли она так поступит. Зато через
неделю она может написать мне, что передумала.
канун поста. На улице Инвалидов Войны, как всегда к дождю,
резко пахнет сырым деревом. Не люблю эти странные дни: в
кинотеатрах утренние сеансы, у школьников каникулы; на улицах
смутное подобие праздника, оно требует к себе внимания, но
стоит в него вглядеться, оно тает.
предстоящей встрече меня радует. С тех пор как я получил ее
письмо, я как неприкаянный. По счастью, сейчас уже полдень; я
не голоден, но пойду поем, чтобы убить время. Захожу к Камилю
на улице Часовщиков.
кислую капусту или рагу. Сюда приходят поужинать после театра:
полицейские дают этот адрес голодным приезжим, которые прибыли
ночным поездим. Восемь мраморных столиков. Стены опоясывает
скамья с обитым кожей сиденьем. Два зеркала, изъеденных рыжими
пятнами. Два окна и дверь из матового стекла. В углублении
стойка. Есть еще одна комната, сбоку. Но я там никогда не
бывал, она для парочек.
мужчиной, не может удержаться от смеха.
заперта -- ее нарезает только сам хозяин.
мужлан.
меня в бумажнике письмо Анни. Ложный стыд мешает мне его
перечитать. Я стараюсь припомнить фразы одну за другой.
"дорогой Антуан".
согласию -- я решил уехать в Токио. Я написал ей несколько
слов. Я уже не мог называть ее "любимая" и в простоте душевной
написал: "Дорогая Анни".
ответ. -- Я никогда не была и не буду "твоей дорогой Анни". И
поверь, ты мне вовсе не "дорогой Антуан". Если не знаешь, как
ко мне обращаться, не обращайся никак, это куда лучше".
Антуан". Нет в конце и обычной формулы вежливости: "Мне
необходимо с тобой увидеться". Ничего, что может навести на
мысль о ее чувствах. Жаловаться не приходится -- я узнаю в этом
ее любовь к совершенству. Она всегда стремилась воплощать
"совершенные мгновения". Если минута этому не поддавалась, Анни
теряла интерес к окружающему, глаза ее мертвели, она лениво
слонялась с видом рослой девочки переходного возраста. Или
придиралась ко мне:
откашливаешься, самодовольно прикрываешь рот платком".
какой-то неуловимый для меня звук, она вздрагивала, томные
черты ее прекрасного лица отвердевали, и она начинала свою
кропотливую работу. В ее чародействе была пленительная
властность. Она что-то напевала сквозь зубы, потом с улыбкой
выпрямлялась, подходила ко мне, встряхивала меня за плечи и в
течение нескольких мгновений, казалось, раздавала приказания
окружающим ее предметам. Тихими быстрыми словами она объясняла,
чего ждет от меня.
раз ты вел себя так глупо. Ты видишь, каким прекрасным может
стать что мгновение? Посмотри на небо, посмотри, какого цвета
солнце на этом ковре. А я как раз в зеленом платье и не
накрашена, я совсем бледная. Отодвинься, сядь в тени, ты понял,
что тебе надо делать. Сейчас поглядим. Ох, как ты глуп! Говори
же со мной".
обладало скрытым смыслом, который надо было вылущить из него и
довести до совершенства; нужно было сделать определенные
движения, произнести определенные слова -- меня сокрушало бремя
ответственности, я глядел во все глаза, я ничего не видел, я
барахтался среди обрядов, которые Анни придумывала тут же на
ходу, и, словно паутинку, разрывал их своими грубыми руками. В
эти минуты она меня ненавидела.
всем сердцем. Я желаю, чтобы другой оказался счастливей и
ловчее меня в этой игре в совершенные мгновения.
что прикажешь делать с рыжим мужчиной?"
потом об ее удлиненном теле. Дольше всего я старался сохранить
воспоминание об ее улыбке, потом, три года назад, стерлось и
оно. Недавно, когда я взял письмо из рук хозяйки отеля, оно
вдруг вернулось: мне показалось, что я вижу улыбающуюся Анни. Я
и сейчас пытаюсь вспомнить ее улыбку, мне нужно почувствовать
всю ту нежность, что я питаю к Анни, -- эта нежность здесь,
рядом, совсем близко, она вот-вот прорежется. Но нет, улыбка не
возвращается -- кончено. Внутри у меня пустота и сушь.
пальто. Потирает одну о другую руки, переплетая длинные пальцы.
зеркале, можно подумать, что она спит. На самом деле глаза ее
открыты -- но это маленькие щелки. Такой уж у нее характер, она
не торопится обслужить клиента, она всегда должна поразмышлять
над его заказом. Ей надо представить себе бутылку, которую она
сейчас снимет с полки над стойкой, белую этикетку с красными
буквами, густой черный сироп, который из нее польется, -- она
словно бы пьет его сама.
что оно могло мне дать, -- мне не удается оживить женщину,
которая держала его в руках, сложила, запечатала в конверт.
Возможно ли вообще думать о ком-нибудь в прошедшем времени?
Пока мы любили друг друга, мы не позволяли даже самому
ничтожному из наших мгновений, самой пустяковой из наших
горестей отделиться от нас и остаться в минувшем. Запахи,
Свержин Владимир
Прозоров Александр
Курылев Олег
Прозоров Александр
Майер Стефани
Никитин Юрий