она обвивала руками мои колени и прижимала меня к себе, скрывая эту свою
увечную ножку, пока терпеть такого у меня больше не оставалось силы, и с
воплем рушился я на нее и радостно признавался в слабости своей, в толпа
же тем временем поднимался грозный ропот, а затем она растворялась в
смутном забытьи.
целовал на прощанье и разрывал на мелкие кусочки. Некоторые сопротивлялись
уничтожению, взывая ко мне жалобными голосами из туманных глубин тех
необъятных пределов, где мы любили друг друга в зловещих полуснах, и
отголоски их мольбы терялись в тенях той тьмы, которой был теперь Артуро
Бандини, удобно сидевший в остывшей ванне и наслаждавшийся окончательным
уходом того, что когда-то было, однако никогда, на самом деле, не
существовало.
уничтожать. Она единственная вынудила меня усомниться. Ее я называл
Малюткой. Она, казалось, всегда была женщиной из некоего дела об убийстве
в Сан-Диего: зарезала ножом мужа и, смеясь, созналась в этом полиции. Мы,
бывало, встречались с нею в грязи и грубости старого Лос-Анжелеса, еще до
Золотой Лихорадки. Для молоденькой девушки она казалась очень циничной -
и очень жестокой. Картинка, которую я вырезал из детективного журнала, не
оставляла никакого простора воображению.
называл.
однако я был для нее неотразим, она меня проклинала, однако любила
сказочно. И я приходил повидаться с нею в темную глинобитную хижину с
закопченными окнами, когда городская жара загоняла всех местных жителей
спать, и ни души не шевелилось на улицах в те ранние ночи старого
Лос-Анжелеса, и она лежала на железной койке, задыхаясь от духоты и
проклиная меня, а шаги мои грохотали по пустынным улицам и наконец - у
самой ее двери. Я улыбался: нож у нее в руке развлекал меня, ее
отвратительные вопли - тоже. Я был сущим дьяволом. Затем улыбка моя
лишала ее силы, рука с ножом беспомощно падала, нож лязгал о пол, и она
корчилась от ужаса и ненависти, но сходила с ума от любви. Итак, вот она,
моя Малютка, из них всех, без сомнения, - самая любимая. Я жалел, что
приходится ее уничтожить. Долго раздумывал я, поскольку знал, что в
уничтожении своем найдет она облегчение и избежит меня раз и навсегда,
поскольку не смогу я больше преследовать ее, как сатана, и обладать ею с
презрительным хохотом. Тем не менее, судьба Малютки была решена. Я не мог
оставлять в живых фавориток. Я разорвал Малютку на клочки, как и остальных.
так, что воды не было видно. Сокрушенно я перемешал их. Вода приобрела
черноватый оттенок от потекшей краски. Все осталось в прошлом.
Представление окончено. Я был рад, что решился на этот шаг и единым махом
извел их всех. Я поздравлял себя за такую решимость, такую силу воли,
такую способность довести начатое дело до конца.
пусть кто-нибудь попробует посмеяться над моими подвигами. Я встал и
окинул их прощальным взглядом прежде, чем вытащить пробку. Клочки прошлой
любви. В канализацию, вместе со всеми романтическими связями Артуро
Бандини! Плывите к морю! Пускайтесь в свое темное путешествие по трубам к
земле мертвых крабов.
пол.
фабрике сегодня надо мной смеялись, и виноваты в этом вы, ибо вы отравили
мой разум и сделали беспомощным перед натиском жизни. Теперь все вы
мертвы. Прощайте и прощайте навсегда. Любой, кто опозорит Артуро Бандини,
будь он мужчина или женщина, встретит свою кончину раньше срока. Я сказал.
Аминь.
ненавидел, и от меня постоянно воняло, как от корзины со скумбрией. Она
никогда не покидала меня - эта вонь дохлой кобылы в конце дороги. Она
волочилась за мною по улицам.
накрывала меня с головой, точно одеяло. А в снах моих была одна рыба,
рыба, рыба, скумбрия ползала в черному пруду, а меня, привязанного к
ветке, медленно опускали в него.
самое происходило с Моной и матерью. Наконец, стало так плохо, что когда
наступила пятница, на обед у нас было мясо. Сама мысль о рыбе претила
матери, несмотря на то, что обедать без рыбы в пятницу - грешно.
привыкну к этой скользкой сальной гадости с ее склизким бабским запахом.
Теперь же я пользовался им, чтобы перебить рыбную вонь. Я принимал больше
ванн, чем когда бы то ни было раньше. Однажды в субботу я залезал в ванну
дважды - первый раз после работы, второй - перед тем, как лечь спать.
Каждый вечер я сидел в ванне и читал книжки, пока вода не остывала и не
становилась похожей на ту, в которой вымыли посуду. Я втирал мыло в кожу,
пока не начинал блестеть, как яблоко.
чертям собачьим. Из ванны я каждый раз вылезал, воняя смесью мыла и дохлой
скумбрии.
приближение. То, что я - писатель, меня уже не удовлетворяло. Меня
мгновенно узнавали в автобусе и в кинотеатре. Один из этих парнишек с
консервной фабрики.
запах.
собственной вонью. Но расстояние - смешное препятствие для этой дряни.
Она покинула меня.
резинке.
Очевидно, где-то поблизости - работник консервной фабрики. Люди хмурились
и фыркали.
вставали и отодвигались подальше. Не подходите близко, он с консервной
фабрики. Поэтому в кино я больше не ходил. Но я не брал в голову. Кино -
все равно для черни.
Огюста Конта и Иммануила Канта. Принеси мне те книги, которых чернь
прочесть не сможет.
было сложно, некоторые были так скучны, что я вынужден был притворяться,
что захвачен чтением, а некоторые настолько ужасны, что приходилось читать
их вслух, как актеру, чтобы продраться сквозь строки. Обычно же я для
такого чтения слишком уставал. Немного в ванне - и хватит. Буквы плыли у
меня перед глазами, будто пряжа на ветру. Я засыпал. На следующее утро
оказывалось, что я раздет и лежу в постели, звенит будильник, и я
постоянно удивлялся, как это матери удалось меня не разбудить. Одеваясь, я
раздумывал над теми книгами, что читал вечером.
забывал.
поклялся, что никогда в жизни не буду таких читать. Я возненавидел эту
поэтессу. Ей бы на пару недель на консервную фабрику. Тогда б по-другому
запела.
большее - один раз пятьдесят долларов. Я, бывало, мял в руках листки
бумаги, делая вид, что у меня пачка тысячедолларовых банкнот. Стоял перед
зеркалом и отслюнивал их продавцам одежды, торговцам машинами и шлюхам.
Одной я дал тыщу на чай. Она предложила провести со мной следующие полгода
за так. Я был так растроган, что отсюнил еще тыщу и вручил ей из
сантиментов. Тут она поклялась мне, что оставит распутную жизнь. Я
ответил: та-та, дорогая моя, - и отдал остальную пачку:
я стоял у окна и смотрел, как нагло он выпирает из-за угла. Наконец, я
придумал способ, как ограбить его и не попасться. Рядом с банком
Мацумото Сэйте
Ильин Андрей
Громыко Ольга
Прозоров Александр
Посняков Андрей
Распопов Дмитрий