Чтение 18–й страницы книги ~Прощай, оружие!~

На рукаве у него была звездочка в окаймлении, потому что он был в чине
майора.

Глава шестнадцатая

В ту ночь летучая мышь влетела в комнату через раскрытую дверь балкона, в которую нам видна была ночь над крышами города. В комнате было темно, только ночь над городом слабо светила в балконную дверь, и летучая мышь не испугалась и стала носиться по комнате, словно под открытым небом. Мы лежали и смотрели на нее, и, должно быть, она нас не видела, потому что мы лежали очень тихо. Когда она улетела, мы увидели луч прожектора и смотрели, как светлая полоса передвигалась по небу и потом исчезла, и снова стало темно. Среди ночи поднялся ветер, и мы услышали голоса артиллеристов у зенитного орудия на соседней крыше. Было прохладно, и они надевали плащи. Я вдруг встревожился среди ночи, как бы кто не вошел, но Кэтрин сказала, что все спят. Один раз среди ночи мы заснули, и когда я проснулся, Кэтрин не было в комнате, но я услышал ее шаги в коридоре, и
[94]
дверь отворилась, и она подошла к постели и сказала, что все в порядке: она была внизу, и там все спят. Она подходила к двери мисс Ван-Кампен и слышала, как та дышит во сне. Она принесла сухих галет, и мы ели их, запивая вермутом. Мы были очень голодны, но она сказала, что утром вое это нужно будет из меня вычистить. Под утро, когда стало светать, я заснул снова, и когда проснулся, увидел, что ее снова нет в комнате. Она пришла, свежая и красивая, и села на кровать, и пока я лежал с градусником во рту, взошло солнце, и мы почувствовали запах росы на крышах и потом запах кофе, который варили артиллеристы у орудия на соседней крыше.

- Сейчас хорошо бы погулять, - сказала Кэтрин. - Будь тут кресло, я могла
бы вывезти тебя.

- А как бы я сел в кресло?

- Уж как-нибудь.

- Вот поехать бы в парк, позавтракать на воздухе. - Я поглядел в
отворенную дверь.

- Нет, сейчас мы займемся другим делом, - сказала она. - Нужно
приготовить тебя к приходу твоего друга доктора Валентини.

- А правда замечательный доктор?

- Мне он не так понравился, как тебе. Но он, должно быть, хороший врач.

- Иди ко мне, Кэтрин. Слышишь? - сказал я.

- Нельзя. А как хорошо было ночью!

- А нельзя тебе взять дежурство и на эту ночь?

- Я и буду дежурить, вероятно. Но только ты меня не захочешь.

- Захочу.

- Не захочешь. Тебе еще никогда не делали операции. Ты не знаешь, какое у
тебя будет самочувствие.

- Знаю. Очень хорошее.

- Тебя будет тошнить, и тебе не до меня будет.

- Ну, тогда иди ко мне сейчас.

- Нет, - сказала она. - Мне нужно вычертить кривую твоей температуры,
милый, и приготовить тебя.

- Значит, ты меня не любишь, раз не хочешь прийти.

- Какой ты глупый! - Она поцеловала меня. - Ну вот, кривая готова.
Температура все время нормальная. У тебя такая чудесная температура. [95]

- А ты вся чудесная.

- Нет, нет. Вот у тебя температура чудесная. Я страшно горжусь твоей
температурой.

- Наверно, у всех наших детей будет замечательная температура.

- Боюсь, что у наших детей будет отвратительная температура.

- А что нужно сделать, чтобы приготовить меня для Валентини?

- Пустяки, только это не очень приятно.

- Мне жаль, что тебе приходится с этим возиться.

- А мне нисколько. Я не хочу, чтобы кто-нибудь другой до тебя
дотрагивался. Я глупая. Я взбешусь, если кто-нибудь до тебя дотронется.

- Даже Фергюсон?

- Особенно Фергюсон, и Гэйдж, и эта, как ее?

- Уокер?

- Вот-вот. Слишком много здесь сестер. Если не прибудут еще раненые, нас
переведут отсюда. Здесь теперь четыре сестры.

- Наверное, прибудут еще. Четыре сестры не так уж много. Госпиталь
большой.

- Надеюсь, что прибудут. Что мне делать, если меня захотят перевести
отсюда? А ведь так и будет, если не прибавится раненых.

- Я тогда тоже уеду.

- Не говори глупостей. Ты еще не можешь никуда ехать. Но ты поскорее
поправляйся, милый, и тогда мы с тобой куда-нибудь поедем.

- А потом что?

- Может быть, война кончится. Не вечно же будут воевать?

- Я поправлюсь, - сказал я. - Валентини меня вылечит.

- Еще бы, с такими-то усами! Только знаешь, милый, когда тебе дадут эфир,
думай о чем-нибудь другом - только не о нас с тобой. А то ведь под наркозом
многие болтают.

- О чем же мне думать?

- О чем хочешь. О чем хочешь, только не о нас с тобой. Думай о своих
родных. Или о какой-нибудь другой девушке.

- Нет. [96]

- Ну, тогда читай молитву. Это произведет прекрасное впечатление.

- А может быть, я не буду болтать.

- Возможно. Не все ведь болтают.

- Вот я и не буду.

- Не хвались, милый. Пожалуйста, не хвались.

Ты такой хороший, не нужно тебе хвалиться.

- Я ни слова не скажу.

- Опять ты хвалишься, милый. Совсем тебе ни к чему хвалиться. Просто,
когда тебе скажут дышать глубже, начни читать молитву, или стихи, или еще
что-нибудь. Тогда все будет хорошо, и я буду гордиться тобой. Я вообще
горжусь тобой. У тебя такая чудесная температура, и ты спишь, как маленький
мальчик, обнимаешь подушку и думаешь, что это я. А может быть, не я, а
другая? Какая-нибудь итальянская красавица?

- Нет, ты.

- Ну конечно, я. И я тебя очень люблю, и Валентини приведет твою ногу в
полный порядок. Как хорошо, что мне не придется быть при этом.

- А ты будешь дежурить ночью?

- Да. Но тебе будет все равно.

- Увидим.

- Ну, вот и все, милый. Теперь ты совсем чистый, и снаружи и внутри.
Скажи мне вот что: сколько женщин ты любил в своей жизни?

- Ни одной.

- И меня нет?

- Тебя - да.

- А скольких еще?

- Ни одной.

- А скольких - как это говорят? - скольких ты знал?

- Ни одной.

- Ты говоришь неправду.

- Да.

- Так и надо. Ты мне все время говори неправду. Я так и хочу. Они были
хорошенькие?

- Я ни одной не знал.

- Правильно. Они были очень привлекательные?

- Понятия не имею. [97]

- Ты только мой. Это верно, и больше ты никогда ничей не был. Но мне все
равно, если даже и не так. Я их не боюсь. Только ты мне не рассказывай про
них. А когда женщина говорит мужчине про то, сколько это стоит?

- Не знаю.

- Ну конечно, ты не знаешь. А она говорит ему, что любит его? Скажи мне.
Я хочу знать.

- Да. Если он этого хочет.

- А он говорит ей, что любит ее? Скажи. Это очень важно.

- Говорит, если хочет.

- Но ты никогда не говорил? Верно?

- Нет.

- Нет, верно? Скажи мне правду.

- Нет, - солгал я.

- Ты не говорил, - сказала она. - Я так и знала, что ты не говорил. Ты
милый, и я тебя очень, очень люблю.

Солнце высоко стояло над крышами, и я видел шпили собора с солнечными
бликами на них. Я был чист снаружи и внутри и ожидал прихода врача.

- Значит, так? - сказала Кэтрин. - Она говорит все, что ему хочется?

- Не всегда.

- А я буду всегда. Я буду всегда говорить все, что ты пожелаешь, и я буду
делать все, что ты пожелаешь, и ты никогда не захочешь других женщин,
правда? - Она посмотрела на меня радостно. - Я буду делать то, что тебе
хочется, и говорить то. что тебе хочется, и тогда все будет чудесно,
правда?

- Да.

- Ну, вот ты и готов к операции. А теперь скажи, чего бы тебе хотелось
сейчас?

- Иди ко мне.

- Хорошо. Иду.

- Ты моя очень, очень, очень любимая, - сказал я.

- Вот видишь, - сказала она. - Я делаю все, что ты хочешь.

- Ты у меня умница.

- Я только боюсь, что ты еще не совсем мной доволен. [98]

- Ты умница.

- Я хочу того, чего хочешь ты. Меня больше нет. Только то, чего хочешь
ты.

- Милая.

- Ты доволен? Правда, ты доволен? Ты не хочешь других женщин?

- Нет.

- Видишь, ты доволен. Я делаю все, что ты хочешь.

Глава семнадцатая

Когда я проснулся после операции, было не так, словно я куда-то исчезал. При этом не исчезаешь. Только берет удушье. Это не похоже на смерть, это просто удушье от газа, так что перестаешь чувствовать, а после все равно" как будто был сильно пьян, только когда рвет, то одной желчью и потом не делается лучше. В ногах постели я увидел мешки с песком. Они придавливали стержни, торчавшие из гипсовой повязки. Немного погодя я увидел мисс Гэйдж, и она спросила:

- Ну, как?

- Лучше, - сказал я.