шевелиться тело, душа лежит вся в червяках...
точно. А песня продолжалась.
бы, наверно, мог, когда бы не чужая шпора, - пожаловался Вальке Чесс. -
Так рано, Господи, так рано, так не туда и так не так меня погнал
ездок-дурак и на прицел взяла охрана...
пока не кончилась кассета.
себе в карман. Потом он отыскал взглядом жену. Татьяна царила в кругу
подруг. Ей что-то говорили, а она благосклонно слушала. Ей было с кем
оставить ребенка, на ней сверкало импортное платье, ее муж не надрался,
как некоторые, а с достоинством слушает музыку... Хотя Татьяна и вовсе ни
в чем не была виновата, Валька круто надулся и на нее.
кухню уже перетаскивали грязную посуду.
наконец ощутил ночную тишину - в пустом трамвае. Татьяна сидела с его
сумкой на коленях, а он стоял, обняв поручень, и упорно не желал садиться.
Очевидно, сказывалось спиртное...
было еще тише, еще смутнее на душе, чем этому, реальному, тот Валька сам
был частичкой тишины, которая вот-вот может стать тревожной.
пропел реальный Валька.
допивался.
претензий, потому - что с пьяного возьмешь. Она просто разделась, умылась
и быстро легла спать. А он взял "Приют обреченных" и пошел в ванную -
читать.
вежливость требовала, чтобы пользованная вещь была возвращена хозяину
выстиранной. Валька накинул свитер на плечи, сел на край ванны и так читал
стихи.
путаным и странным, оставлял на потом, даже не пытаясь вникнуть. Да и
какое там вникнуть - после шампанского, водки и токая!
ее наверняка не было - оттуда же старательно выпололи все такие мрачные
штучки. Стало быть, он, Валька, совершил открытие? На этот вопрос мог
ответить только Широков. Он возился с архивом Чесса, он знает точно, что
опубликовано, а что - нет. Но где искать Широкова? Изабо его тогда
выпроводила, своего адреса и телефона он Вальке не давал. К Верочке
обращаться вовсе не хочется - мало ли какая чушь придет ей в голову?
Валька провел рукой от лба к затылку - волосы после той головомойки до сих
пор не очухались!
его злополучная пьеса, задуманная Чессом и воплощенная Широковым.
Очевидно, не зря Изабо прозвала Анатолия Пятым. Пятое колесо в телеге...
Четверо что-то писали, творили, вот - кассеты до сих пор по городу ходят,
а Пятый - так, сбоку припека, в меру слабых силенок...
Ждет ли Пятый, что Вальке ее прочтет и скажет комплимент? Или вся компания
просто использует его как несгораемый шкаф? Чтобы Широков, Боже упаси,
опять не стал возиться с убогой пьесой?
Александра Пушкина и Марии Волконской мало подходит для сцены. Ну,
оказались в Сибири, ну, несколько лет встречались и беседовали, и больше
ничего в их жизни не происходило. А то, что сочинил за эти годы Александр
Пушкин, волей-неволей должно остаться за кадром - потому что рукописи
утеряны, и никто не знает, что было в тех трех сафьяновых портфелях, о
которых что-то туманно сказано в мемуарах то ли Пущина, то ли Бестужева. А
выдумывать, что там могло быть такое, Широков не пожелал.
он знал или придумал, чтобы получилось интересно?
зайцем, вспомнил какие-то изыскания Широкова о русских суевериях, о зайце,
не к добру перебегающем дорогу. Было уже близко, близко, горячо... а не
давалось в руки!
остановки через лес к поселку, под тройной сосной. Там, где для Вальки
звучала давняя "Баркарола". Что-то сплавило вместе романс Козлова, историю
о Пушкине, размашистый бег по тропе и прибрежному песку, старые лодки,
мимо которых шли вдвоем мужчина и женщина, смяло их и скрутило, как ком
теста, и теперь из этого кома лепится некая новая сущность - только
Валька, ощущая в себе эту лепку, никак не мог понять, что должно
получиться в результате.
он и никто другой, Валька в эту ночь не сомневался. Шампанское, водка и
токай... да, с этого может потянуть среди ночи и на тайны. Но хмель
выпустил на свободу те ощущения, которые уже давно не давали Вальке покоя.
Сейчас, на краю ванны, ему думалось легко, и он с тоской подумал, что
завтра все будет иначе - ну, воздух сгустится, что ли, и мысль, которая
летает сейчас, и память, которая преподносит то, чего в нее не
закладывали, опадут, отяжелеют, словно через кисель поплывут.
мастерскую. Дома он сказал, что собирается к Димке на огород, что-то там у
него с насосом. А вообще планировал попросить Изабо передать свитер
Верочке.
платье с серебряными полосками и широким лаковым поясом. Вся ее роскошная
стать так и заиграла. Она побывала в парикмахерской: волосы стали короче и
улеглись в прическу - густая челка на лбу, два острых угла ложатся на
щеки, сзади коротко и ровно. Это была не та женщина, которую Валька
обнимал на берегу, под причудливой сосной. Ему даже было непонятно, что
она делает в мастерской. Такой ее видеть он не желал.
свитер.
в зеркале она и увидела свитер, потому что резко повернулась и ткнула в
него пальцем.
спросила Изабо.
одолжила...
был сварливый, впору от такого голоса поскорее ноги уносить.
позвонить.
образовало брюзгливую и очень недовольную гримасу.
Что, наслушался исповедей?
Если бы я могла ей помочь, то, конечно, помогла бы. Но она зациклилась на
Чессе, ты это и сам видишь, и помочь ей может только время. Бог с ней, я
даже рада, что есть человек, который так его любит, как мне уже не дано.
себя на крошечной, крохотулечной, но все-таки ревности.
черным стальные глаза, и прямые сверкающие волосы прибавляли ей этой
дьявольщинки, что уж говорить про облегающее платье. Но эта ревность была
свеженькой, прямо со сковородки, в глубине же Валькиной души и памяти все
имело совсем другие оттенки и свойства. Там любовь Чесса к Изабо и любовь
Изабо к Чессу недавно слились во что-то целое и гармоничное, хотя и не
подвластное словам.
это был совершенно невыносимый человек. Постоянно делал из мухи слона.
Чуть на него косо посмотрели - все, мировая трагедия! Внутрииздательскую
рецензию на него заказали дураку - целый вечер будет причитать. Вот и люби
такое сокровище! Я спросила его - за что я должна расхлебывать все его
каши? Я была с ним совершенно искренна. Хочешь приезжать - приезжай.
Хочешь сидеть тут целыми днями - сиди, только без монологов. Хочешь песни
петь - пой. Ну, у каждого свои неприятности, но почему я, женщина, не
раскисаю, а он, мужчина, мечется в поисках сильного плеча? Ну, вот оно,