Чтение 18–й страницы книги ~Человек по имени Беда~

да дверь затвори как следует.

Тетка Кандида повиновалась.

- Ну, - совсем уж неприветливо молвила она, - зачем звали-то,
барышня?

- Что в городе происходит? - жадно спросила Пиф, раскачивая пружинный
матрас.

- Для того, что ли, звали, чтобы я вам, значит, про безобразие это
рассказывала?

- Да, да. Что там грохочет с утра?

Тетка Кандида с подозрением поглядела на Пиф - не посмеяться ли
задумала младшая жрица. Все они с тараканами в голове, а эта так вообще
бешеная.

Но Пиф была совершенно серьезна.

- Ну, говори же. Меня тут взаперти держат, пока я болею после
транса...

Тетка Кандида придвинулась ближе и прошептала:

- Бунт, барышня. Настоящий бунт. Эти-то, богатеи из нынешних, власть
всю забрали и народ давят, будто виноград на винодельне... Ну вот. А
прежние-то владетели, допотопные, которых нынешние всех их богатств лишили
и в нищее состояние ввергли, - они-то за народ. И народ за них биться
пошел. Старые-то, ну, мар-бани - лучшую долю обещали... Говорят, закон
такой сделают, чтобы всех рабов непременно раскупали. Чтобы
нераскупленных, значит, не оставалось. И налог на окна отменят, а плату на
воду в прежней цене оставят...

- Врут, - отрубила Пиф.

- Ох, барышня. А вдруг не врут? Народ ведь надеется...

- А грохочет что?

- Так танки в город вошли... Правители-то сразу вызвали военных,
чтобы те, значит, народ разогнали... Ну, военные и стараются... С утра уж
стреляют, побили, говорят, народу - страсть... - Тетка Кандида скорбно
покачала головой. - Вот беда-то, вот беда какая!..

- Беда. Беда!

Пиф замолчала, широко раскрыв невидящие глаза.

...Стрекозиные крылья... Нет, это просто синий цвет - лазурит -
кафель площади Наву...

- Беда, тетка Кандида, - сказала Пиф, лихорадочно схватив старуху за
рукав. - Слушай, мне уйти надо.

- Уйти им надоть! - возмутилась старуха. - Здоровье свое беречь - вот
что им надоть! Молодые еще, чтобы себя гробить... Сказано докторшей -
лежать, значит, лежать. Нечего козой скакать. К тому же и неспокойно в
городе.

- Тетка Кандида! - взмолилась Пиф. - Ты меня только выручи, я тебя
откуплю. Как сыр в масле кататься будешь.

- Разбежалась, откупит она меня. Мне и в Оракуле хорошо.

- Ну ладно, скажи, чего хочешь, - все для тебя сделаю. Только помоги.
Очень надо уйти. И чтоб эти все, - она кивнула на дверь, за которой
скрылась сестра, - чтоб никто не знал.

- Да ничего мне и не надо, - совсем смутилась тетка Кандида. Но
устоять перед напором Пиф не могла. - Ладно, говорите, барышня, чего
удумали. Может, и помогу.

- Мне надо на площадь Наву. Там... человек один. С ним, наверное,
беда.

Тетка Кандида вдруг с пониманием сказала:

- Любовь - она, девка, самая большая беда в нашей бабьей жизни и
есть.

- Одежду принеси, а? Любую, хоть со вшами...

- Зачем со вшами? - окончательно разобиделась тетка Кандида. - Я тебе
чистую принесу. И под росточек твой... А ты пока покушай хорошенько.

Бэда стоял в храме, что в катакомбах на площади Наву. Народу на этот
раз собралось больше обычного, только Бэде это было невдомек, ибо ходил
сюда нечасто и об обычае не ведал. Стояли, почти задевая друг друга
плечами. Свечи все были погашены, чтобы люди не задыхались: хоть имелись
вентиляционные колодцы, хоть и стояли за перегородками кондиционеры
(община исхитрилась и купила на пожертвования), а все же подземелье - оно
и есть подземелье. Душно здесь было.

Из полумрака, скрытый слушателями, громыхал отец Петр.

- Что вы мне тут о мятеже да о мятеже! Вы что, политикой пришли сюда
заниматься?

Помолчал, обводя стоящих перед ним таким тяжким взором, что даже Бэда
поежился, хоть и стоял в задних рядах и Петра вовсе не видел.

- Ладно, - уронил наконец Петр. - Будет вам и о мятеже, коли просите.
- И зарычал грозно: - Чтоб в глупостях этих не участвовали, если храм свой
любите и Бога своего почитаете! Чтоб витрин не били, чтоб домов не
громили, чтоб людей не убивали, чтоб насилие над девками не чинили!
Мар-бани на вашей крови хотят свою жирную задницу в правительственных
креслах угнездить, а вы все, неразумные, и рады стараться. - Слышно было,
что Петр скорчил рожу, потому что голос зазвучал ернически: - Вот-с,
вот-с, господа, вот вам наша кровушка... - И проревел: - Дураки!!

После этого настала тишина. Только лампа, на цепях с потолка
свисающая, вдруг еле слышно скрипнула.

Петр сказал:

- Сохраните ваши жизни для другого дела. Ступайте.

Народ пошел к выходу.

На площади Наву кое-где еще велась торговлишка. Бэда взял у лоточника
вчерашнюю плюшку с творогом (была черствая и шла по половинной цене),
принялся рассеянно жевать. Людей было мало. Рабские бараки за проволокой
безмолвствовали, как вымерли. Только солдат в проеме караульной будки
маячил, зевал.

Бэда свернул на широкую улицу Балат-Шин. Он хотел вернуться в Оракул
до того, как Беренгарий, который вчера пришел откуда-то очень пьяный,
очнется от тяжкого своего похмелья.

Народу и на улице было немного меньше обычного, хотя то и дело
встречались прохожие. Прошла даже молоденькая няня с хорошенькой, как на
картиночке, девочкой. Бэда ей сказал:

- Ты что ж в такое время с дитем по улицам бродишь, дурища?

Няня обиделась, пищать что-то стала, возмущаясь. Бэда только рукой
махнул, слушать не стал.

Город и вправду был неспокоен, точно в животе у него бурчало, но пока
что и на площади Наву, и на улице Балат-Шин было исключительно мирно.

И вдруг разом все переменилось.

Едва лишь свернув за угол, Бэда услыхал оглушительный всплеск, звон
стекол, крики - веселые, пьяные - и поневоле к стене прижался. После
разглядел: в конце улицы большая компания громила богатые магазины.
Гулянье шло вовсю. Орали песни, все разом и невпопад. То и дело
нагибались, поднимая с мостовой камни, либо пустые бутылки, чтобы
запустить ими в стекло.

Бэда дальше пошел. Ему до громил дела не было - убивали только
богатых.

Толпа и правда раба не тронула. Только покричала ему вслед, чтобы
присоединялся.

Дальше таких компаний стало встречаться больше. Разбивали все, что
билось, ломали все, что ломалось, крушили все, что крушилось. А что не
поддавалось, то покамест оставляли - до иных времен.

В спешке резали пальцы, хватая из разбитых витрин еду и одежду,
пачкали кровью добычу свою, поспешно к груди ее прижимая.

Бэда мимо шел.

И вот навстречу, из-за поворота, понеслась толпа. Не развеселая
компания пьяных, да удалых, да горластых, - нет, охваченная паникой
огромная толпа. Обильная, как воды евфратовы в половодье. Неслась, смывая
все, что только на пути ни встречалось. Налетела на пьяных, разом песни
свои позабывших, - смыла пьяных. Наскочила на мародера - тот растерялся,
остановился, глаза выпучил, жевать забыл - подхватила, поглотила мародера
и с собою потащила. А может, он не туда хотел идти? Может, он совсем в
иную сторону идти хотел? Да кто тебя спрашивает...

Закружила и няню с хорошенькой девочкой, и двух египтянок в парчовых
юбках (уж те верещали!), и домохозяйку с лицом замученным и сумками
тяжелыми, и Бэду, как тот к стене ни прижимался... Тут хоть совсем
размажься по этой стене, а все равно выковыряют и потащат.

Растворился в толпе бегущих и сам побежал.

Кого-то сильно толкнули во время бега этого (уже до улицы Балат-Шин
добрались), прямо на витрину повалили. Закричал человек страшным голосом,
когда толстое стекло под его тяжестью треснуло и начало полосовать живое
тело, будто зубами грызть.

Толпа дальше неслась, повсюду оставляя за собой кровавые следы.

А следом, рокоча, неспешно танк выехал. Постоял на перекрестке
несколько секунд, слепо пошарил в воздухе орудием и вдруг прямо по толпе
выстрелил.

Чуткое тело толпы ждало этого, заранее содрогаясь в ужасе
смертельном.

Вокруг Бэды упало несколько человек. Но толпа даже испугаться ему не
позволила. Катилась и катилась бесформенным комом, подминая все лишнее,
что катиться не могло. Упали убитые - по убитым покатилась. Упали раненые
- и по раненым покатилась. Толпа была невинна, как дитя, охваченное
страхом.

Будто пробку из бутылки, вытолкнуло толпу из улицы Балат-Шин обратно
на площадь Наву.

Теперь вся площадь кишела народом. Часть людей понесло прямо на
рабские бараки. Остановиться в этой давке было невозможно. И назад пути не