надрываться в груди, как-будто кричал кто-то из ребят: "Как же так?!..
Почему?!.." Не выдержав взгляда детских вопрошающих глаз, Евгений
Захарович отпрянул и слепо зашагал куда-то в кусты. Дети пропали. А может
быть, пропал для них он. Во всяком случае парка уже не было, и он шагал по
улицам города - блеклым и однообразным, прислушиваясь к вспухающим и
лопающимся в груди пузырям. Каждый из них представлялся ему все тем же
паническим вопросом. Как же так? Почему?!.. Муторный сон, по всей
видимости, только начинался...
полотенцем. Ступая, как подраненный пес, проковылял в комнату, к
шифоньеру. Одежда, изодранная вчера, все еще валялась на полу, и впервые
за всю свою трудовую деятельность он решился на мятые выходные джинсы и
клетчатую рубаху. Одевшись, кругами прошелся по квартире. На серой обложке
книги, лежащей на холодильнике, прочел: "Извини, друг, взяли с комода
десятку, через неделю вернем". "...на фиг", - добавил он про себя и вяло
усмехнулся. А ведь действительно вернут, - вот что самое изумительное!
рок-н-ролла. Роковая музыка бодрила соседей, как чашка утреннего кофе.
Евгений Захарович не употреблял ни того ни другого.
горка нарезанного лука, укропа и щавеля. Кажется, это вчера удружила
Варенька. Перед тем как отправиться в гости, рискуя репутацией, нащипала в
чужом огороде.
принялся за стожок. Лук похрустывал на зубах, жег опухшее небо и язык.
Чтобы смягчить его шипучую злость, он пихал в себя, как в топку, листы
щавеля и кисточки укропа. Осилив треть стожка, поднялся. Пройдя в комнату,
хмуро оглядел себя в трюмо, ладонями расправил упрямые складки на рукавах
и груди. Клетчатая рубаха давно уже не знала утюга. Впрочем, как и джинсы.
Но тем самым они ему сейчас и нравились. Одеяние соответствовало его духу,
а он соответствовал одеянию. Без лжи и маскарада. В трюмо, правда, вместо
лица расплывалась бледное пятно, но к этому он давно привык. Зеркало по
обыкновению насмешничало.
выбравшись наконец во двор, он обессиленно плюхнулся на скамейку.
Расслабленный и опустошенный, прищурился на солнце.
его ласковой близости, дружеской и теплой опеки. Лишь сейчас он ощутил то,
что, должно быть, ощущают выбирающиеся на лавочки старушки - сморщенные
живые кубышки, в которых крохами изо дня в день скапливались болезни,
ломота и холод, не чувствующие даже своих сложенных на коленях отяжелевших
рук. Он показался себе каторжником, присевшим на землю отдохнуть,
пообщаться с глазу на глаз с единственным своим союзником и адвокатом...
сидел здесь с самого начала, но так уж получилось, что заметил он его
только сейчас. Пытаясь вникнуть в Толиковы слова, Евгений Захарович
огляделся. Во дворе творилось неладное. Возле домов и поперек детской
игровой площадки полным ходом шли земляные работы. На бельевых веревках
вместо простыней и наволочек пестрели песочного цвета гимнастерки,
одинаковые голубые майки и кожаные ремни. Бледнотелые, похожие на
заморенных подростков солдаты - все, как один, в задастых галифе -
молотили по земле ломами и лопатами, выбрасывая на газоны рыжеватый
нечистый щебень. Ломаной линией окопы протянулись уже довольно далеко, и
Евгений Захарович ошеломленно вспомнил свой давний сон: сирена и
противогазы, выброс с мебельного завода... Он взволнованно помассировал
рукой горло.
там попортил, - Толик рассеянно мял и закручивал собственное ухо.
Толиково ухо. - Вот оно, значит, как...
хитростью - чтобы, значит, не паниковали раньше времени, не распространяли
безответственных слухов. А на самом деле - война. С раннего утра и с
первых часов рассвета. И где-нибудь в Забайкалье уже тайно мобилизуют
студентов и школьников, потому что кадровые части уже истреблены и некому
садиться в танки и самолеты для ответного удара. Немудрено, что окопы роют
здесь, за центральной линией Урала. Нынешний век - век стремительный.
Может, тем он только и хорош, что не придется ждать долго. День, два, и
все будет кончено. И ничего не решит одна-единственная винтовка, ничего не
решит одно-единственное "ура". Сделав такое неожиданное резюме, Евгений
Захарович успокоился. Будь, что будет, а он попробует "не замечать"
происходящего. По мере сил. И ничего не надо сообщать Толику. У него и без
того забот хватает...
смеялся, а потом текло по балконам.
помню. Хотя праздник действительно был. Души и сердца... А сейчас вот на
работу надо. И тоже как на праздник.
устраиваюсь. Сторожем в детский сад.
Захарович с любопытством покосился на Толика. Может, так и надобно жить?
Все побоку - и в сторожа? Что он, к примеру, выгадал в своем институте?
вздохнуть, но он сдерживается. Евгений Захарович вздохнул за него.
на работу.
расставались навсегда. Впрочем, так оно и было.
ФИСов и протяжно в голос зевал. Он успел уже отоспаться и чувствовал себя
значительно лучше. К проспекту он не притрагивался, дав себе слово даже не
глядеть в его сторону. Минусов на сегодняшний день и без того хватало. На
этот раз опоздание не обошли вниманием, и телефон то и дело отрывал его от
журналов, заставляя морщиться и выслушивать чужое недовольство. Видимо,
злополучная новость доползла-таки до полчища соавторов, и каждые десять
минут кто-нибудь из них спохватывался и, набрав номер, принимался журить
Евгения Захаровича, для начала интересуясь рабочим настроем, затем выражая
недоумение по поводу случившегося и в конце концов твердо надеясь, что ЭТО
более не повторится. Евгений Захарович говорил "да", "понимаю" и,
прикрывая микрофон ладонью, продолжал зевать, глазом кося в ненавистный
потолок. Начиная удивительно скучно, они и заканчивали скучно. Уже через
какой-нибудь час - тревоги соавторов смертельно ему надоели. Он попробовал
положить трубку на стол, но в кабинет тут же заглянул Стас Иванович, один
из них, легко узнаваемый по озабоченному изгибу бровей, по увертливому и
скользкому взгляду. Торопливо подхватив трубку, Евгений Захарович стал на
ходу изобретать пространный разговор с директором института. Выждав в
почтительном молчании несколько минут, Стас Иванович деликатно замахал
руками и попятился к выходу.
кивнул.
клавишам и издал вполне звериный рык. Сгребя в охапку несчастные ФИСы,
швырнул их в угол. Поднятый шум принес ему некоторое удовлетворение. Встав
из-за стола, он попытался волевым усилием выбросить из головы Стаса и
звонки, душный объем разговоров и неизбежность прямых коридоров с их
пугающим поступательным движением. На мгновение его охватила паника. Что
угодно, только не это! Хватит с него коридоров и театральной игры!..
как-то наткнулся на весьма любопытную статейку. Как избавляться от
неприятных воспоминаний. Метод был чрезвычайно прост. Воображаемым мелом
на воображаемой доске человек должен был написать докучливую мысль и после
стереть ее к чертовой матери. Разумеется, воображаемой тряпкой.
Единственное невоображаемое заключалось в самой мысли - той самой, что
подлежала уничтожению... Евгений Захарович сел за стол. Может быть, все
так и живут? Уже давным-давно, не афишируя своего секрета, и только он
один, ни о чем не догадываясь, мучается по старинке...
вражеское горло, чуть посомневавшись, оторвал от клавиш. И тотчас
противным молоточком в ухо застучал голосок Трестсеева:
дружишь? Услышал - прямо-таки не поверил. Человек - на таком ответственном
этапе человек - и вдруг...
на колени. Заинтересованно взглянул на часы, решил, что трех минут
господину Трестсееву будет вполне достаточно. Пародируя людскую
деловитость, секундная стрелка торопилась и вздрагивала, не выходя из
положения "смирно". Он терпеливо ждал. Только после того как стрелка
отплясала три круга, снова поднял трубку.
нужен. Но ведь заграница, блин! Пристает, спасу нет. Прямо забодала, на
фиг!..
помассировал пальцами виски. Бред какой-то! Он снова послушал.
Шилова Юлия
Сертаков Виталий
Перумов Ник
Якубенко Николай
Орлов Алекс
Василенко Иван