Чтение 18–й страницы книги ~Продавец фокусов~

справа. Ближе к железной дороге. Слева от дачи, во дворе которой стоит
бульдозер.

- Щас буду, - пообещал благородный бандит и отключился.

От радости мы с Любашей бросились друг другу в объятия и еще немного
поревели.

- Ты кому звонила? - немного успокоилась сокамерница.

- Тому, кто назвал тебя "бабкой", - объяснила я.

- Этому хаму!!! - заорала она. - Ты с ума сошла! Да я выцарапаю ему
глаза за оскорбление моей легко ранимой личности.

- Вот только попробуй! - погрозила я ей кулаком в темноте. - Он нас
сейчас спасать будет от твоих "куртуазных" знакомых. И не вздумай свой
характер показывать, а то и второе ухо распухнет, - твердо пообещала я.

Тут Любаша вспомнила о своей травме.

- Посмотри, что с ним? Очень плохо выглядит?

Я почиркала последними спичками и сообщила:

- Пельмень - что надо!

Любаша совсем опечалилась.

- Ну, вот, как же я теперь с таким ухом на работе появлюсь? Я и так
больше недели прогуляла, пока с Тенгизом в Сочи ездила, а если нас никто не
спасет, и мы здесь умрем от холода, голода или запаха, то меня с работы
выгонят...

Секунды ожидания складывались в минуты, минуты - в часы, а часы - в
столетия. Время тянулось невыносимо медленно. Мы пристроились у одной из
стен. Стояли, прислонившись к кирпичам, сидели на корточках, ходили по
периметру. Я на ощупь набрала свой домашний номер и бодрым голосом
отрапортовала бабе Вере, что у нас все в порядке, мы культурно отдыхаем на
зимней даче, здесь тепло и хорошо пахнет.

По нашим прикидкам, мы сидели в темнице уже дня три, не меньше. Мы
обсудили все свои проблемы, поклялись страшной клятвой, что больше никогда
ни в какие сомнительные ситуации влипать не будем, замерзли до посинения и
здорово проголодались. Для укрепления морального духа мы вполголоса спели
"Орленок, орленок, взлети выше солнца" и взбодрились. Чуть громче исполнили
"Взвейтесь кострами синие ночи" и прочувствовали небывалую сплоченность
рядов. Затем с воодушевлением настоящих революционеров-подпольщиков грянули
"Наш паровоз вперед летит, в коммуне остановка". Получилось очень слаженно и
бодро. Затем по странной ассоциативности мышления вспомнили "Стою на
полустаночке в цветастом полушалочке" и почувствовали первые признаки
грусти. Неожиданно для самих себя затянули "Ой, мороз, мороз, не морозь
меня" и нас одолела черная меланхолия. Подчиняясь душевному порыву, мы
исполнили "Миленький ты мой, возьми меня с собой", отчего и разревелись.

- Ну, где твой спаситель? - шмыгнула носом Любаша.

И тут наверху что-то забухало, послышался шум отодвигаемой мебели, и
крышка подпола откинулась. В ярком прямоугольнике показалась голова Скелета.

- Маша, ты здесь? - поинтересовалась голова.

- Здесь, здесь! - истошно заорала я. - Лестницу скорей давай!

Хлипкое сооружение спустилось в подвал, и я, задрав богемную юбку выше
колен, взлетела наверх со сноровкой юнги.

- Витя! - бросилась я ему на шею. - Ты - прелесть!

- Да ладно, чего там... - скромно потупился бандит. - Лаврентий
Палыч-то в порядке?

Он аккуратно отлепил меня от своей шеи и поставил на ноги. За его
спиной маячили еще три братка с укороченными автоматами, небрежно
перекинутыми через плечи.

И вдруг я заметила, как глаза нашего спасителя округлились, а нижняя
челюсть отвисла. Его взгляд был прикован к открытому люку подпола. Из
темноты показалась сначала одна рука, затем другая, голова с оттопыренным
ухом и, наконец, остальные части тела Любаши. Черная тушь под глазами
растеклась и придавала ее лицу некоторую полосатость. Серые брючки в обтяжку
с грязными пятнами на коленях и пушистый свитер смотрелись в меру
трогательно. Вообще, она мне чем-то напомнила Лаврентия. Возможно, роковую
роль в ее образе сыграли серый цвет, полоски и болезненный вид левого уха.

Любаша похлопала ресницами и поняла, что произвела на Витю неизгладимое
впечатление. Она приосанилась, протянула ему руку и томно представилась:

- Любовь...

Скелет по-гусарски звякнул несуществующими шпорами, изогнулся в
полупоклоне и припал губами к ее руке.

- Виктор... - выдохнул он сдавленным от избытка чувств голосом.

Один из братков заржал, другой нечаянно выронил из рук фомку, третий
шумно лязгнул затвором автомата. У всех троих непроизвольно вырвалось:

- Во дает, блин!

Наш спаситель скосил на сотоварищей глаз, выразительно дернул щекой, и
тех как ветром сдуло.

- Что ж так долго, Витя? - не удержалась я от упрека. - Мы чуть не
задохнулись там.

- Ты чего? - изумился он. - Мы ж из Нахабино добирались, всего за
полтора часа долетели. На Кольцевой пробка была из-за аварии, а то бы раньше
приехали.

Он потянул носом в сторону открытого подпола.

- И впрямь, попахивает... Колька, - зычно гаркнул Скелет, и один из
братков возник в горнице. - Глянь, кто там еще томится.

Колька проворно спустился вниз, зажимая нос. Витя все еще держал
Любашины пальчики в своей ладони и застенчиво шаркал ногой, не сводя с моей
подруги изумленного взора. Любаша милостиво улыбалась.

Не прошло и минуты, как дозорный Колька пулей выскочил наверх,
брезгливо вытирая дуло автомата о штанину.

- Старый жмурик, недели две уже пухнет, - отрапортовал он.

- Ну, девушки, кажется, нам пора, - галантно подтолкнул нас к двери
Витек.

- Какой жмурик? - пролепетала Любаша, закатила глаза и повалилась на
руки Скелета.

Тут и до меня дошел смысл сказанного. Я зажала рот рукой и рванула под
звезды.

Вернув природе обугленный шашлык, я обнаружила рядом одного из братков.
Тот деликатно протягивал мне бутылку водки. Прополоскав рот и отдышавшись, я
помогла Вите привести в чувство Любашу с помощью того же напитка. Моя
впечатлительная подруга еще немного повсхлипывала на плече у Скелета для
закрепления достигнутого успеха и великодушно позволила отнести себя в
"Ленд-Крузер" с тонированными стеклами. И мы, наконец, покинули
негостеприимную дачу.

Машина мчалась по ночному шоссе. Световые пятна фонарей кометами
пролетали мимо. Редкие в этот час автомобили шарахались от нашего
снарядоподобного средства передвижения. Витя сидел за рулем и напряженно
всматривался в мчащуюся нам навстречу осевую линию. Я устало откинулась на
спинку сидения рядом с ним. Любаша спала сзади, заботливо укрытая курткой
нашего спасителя. В динамиках радио тихо грохотал "Танец с саблями"
Хачатуряна. Клонило в сон. По моим подсчетам, в темнице мы провели всего
около пяти часов. Трудно было в это поверить. Казалось, что там, в
подземелье, время течет совершенно по другим законам. От мысли, что могло
случиться с нами, если бы великодушный Скелет не согласился спасти нас,
бросало в холодный пот. От чувства неизъяснимой благодарности к бандитам на
глаза наворачивались слезы. Остальные участники спасательной операции
поспевали следом за нами на "Джипе".

- Мне, конечно, и Лаврентий Палыч по душе, - вдруг произнес Скелет,
продолжая какую-то свою думу. - Но против девушки я тоже ничего не имею. Как
ты думаешь, он ее обратно в кота превращать не будет?

- Что? - очнулась я от полусонного оцепенения.

- Я говорю: хорошо бы Любовь осталась девушкой, - покосился он назад
через плечо. - От тебя, я понимаю, мало, что зависит, но ты при случае шепни
ему, я заплачу, сколько скажет.

- Кому шепнуть-то? - все еще не могла я взять в толк, о чем он говорит.

- Ему. Продавцу фокусов... - Скелет негодующе дернул щекой и пролетел
перекресток в районе Китай-города на красный свет светофора, игнорируя
отчаянный визг чужих автомобильных покрышек.

Вот тогда я и услышала впервые это странное прозвище - "Продавец
фокусов", однако не придала этому никакого значения. В голове плыли неровные
строчки из ученической тетради: "И тут произошло непредвиденное событие.

Накануне Пасхи огромная толпа в течение трех дней внимала проповедям
Христа в пустынном месте. Запасы продуктов иссякли. Кормить людей было
нечем. Пожалев голодных соплеменников, Иисус велел Своим ученикам рассадить
всех в ряды, человек по пятьдесят, и накормил страждущих "пятью хлебами
ячменными и двумя рыбками"... Как происходило умножение хлебов, никто
никогда не узнает. Однако эффект получился ошеломляющий. Ликующая толпа,
восклицая: "Воистину Он Пророк, который грядет в мир!", готова была силой
увести Его и провозгласить своим повелителем.

Боже! Какую бурю чувств должен был пережить Он при виде этого
ликования! Горькое разочарование, крушение надежд, обида, гнев, бессилие,
опустошенность! Дело всей Его жизни, два года самоотверженного труда, два
года нечеловеческого напряжения обернулись ФАРСОМ! Когда казалось, что цель
уже близка, что Ему удалось достучаться до людских сердец, наставить их на
путь Истины, вложить в них Мудрость, Милосердие, Любовь к ближнему, вдруг
выясняется, что все усилия были напрасны! Его окружали не духовно
перерожденные ученики, а толпа равнодушных к Его учению людей, жаждущих от
Него лишь земных благ, хлеба и исцелений.

Вот она истинная трагедия Иисуса: ОН ОСТАЛСЯ НЕПОНЯТЫМ! "Истинно
говорю, не потому вы ищете Меня, что увидели чудесные знамения, а потому,
что съели хлеб и насытились".

Я ясно вижу, как растерян Он, увидев, чем обернулось Его сострадание,
как горькая правда открывается Ему со всей жестокостью. Я вижу, как он
бежит, зажимая уши ладонями, чтобы не слышать восторженных криков галилеян,
как потерянно бредет по камням, как стоит в одиночестве на высоком холме...