Чтение 18–й страницы книги ~Мой кент~

Я представил себе ст. Зину пренебрежительно махнувшую в сторону еще
не старого Франца, который наверняка уменьшался в росте от душившей его
бессильной злобы.

- А-а-а-а... брось, для тебя полтора рубля были уже хорошие деньги, -
ее голос выражал твердую уверенность в том, что ее послушному Францу,
охваченному пламенем ярости, которая ощущалась даже здесь, наверху, во
всяком случае сегодня, на чердак не попасть.

- Та часть рукописей, которая принадлежит мне... нам, оценивается
более чем в восемьдесят тысяч долларов, - голос Франца сорвался на
фальцет, - мама, в чем дело, объясни, почему ты мне не даешь ключ от
чердака, почему мне нельзя туда подняться, что ты там прячешь, что я не
должен знать?

- Успокойся, - старуха решила зайти с другого конца, - весной у нас
был пожарный инспектор и велел убрать с чердака весь хлам, особенно он
обратил внимание на эти старые никому не нужные книги и тетради. Я знаю,
что ты все тщательно отобрал из них, все необходимое тебе, когда переезжал
отсюда, а из оставшегося кое-что отобрала Берта, но очень немного.
Остальное с сожгла, все до последнего листика. - Я поразился ее
изобретательности, с какой она обвела вокруг пальца своего Франю.

Внизу наступила долгая пауза, слышались грузные шаги: видимо Франц
ходил по комнате, переваривая столь тяжелую для него утрату.

- Ну что ж, - наконец заговорил он, убитый горем, - я сам виноват,
надо было смотреть чуть дальше своего носа, наверное только такой дурак
как я смог бросить без присмотра старинную рукопись, но кто же мог знать?
Это же Сальери!

- Не расстраивайся, сынок, ты же не умрешь ведь с голоду без этих
проклятых рукописей, черт с ними с долларами, здоровье и нервы не купишь
ни за какие доллары. Франя! Вспомни, я тебе много раз говорила: умный
еврей не должен переживать из-за потери денег, а ты ведь у меня умный, ты
же знаешь, мы все тобой гордимся, даже Гальперины.

Очень похоже на то, что Франца осенило:

- А как ты думаешь, может быть Берта забрала их себе, она ведь с
детства была такой практичной.

- Вполне возможно, - слишком поспешно согласилась ст. Зина, - я
спрошу у нее. А что ей сказать, если ЭТО у нее? Чтобы она вернула тебе?

Франц был в явном замешательстве:

- Ну... скажи ей, что рукописи стоят денег, и если она захочет их
продать... пусть она их отдаст тебе, а ты сходи к Солодчикам и позвони
мне.

По-видимому сама мысль о том, что деньги могут попасть к ненавистному
гою, уведшему у него, Франца Менциковского, единственную дочь, была
невыносима и он вскоре распрощался.

Проходя верандой он несколько замешкался, и я ощутил его огненный
взгляд, брошенный на непонятно какого дьявола запертый на замок люк, а на
чердаке долго клубилась запущенная им лютая злоба на всех этих
бездельников и дармоедов из пожарного управления шарившихся по чужим
чердакам.

Мы сидели в комнате для гостей. За окном темная августовская ночь
уверенно вступила в свои права. В соседней комнате шумно ворочалась и
вздыхала старая Зина. В комнате было традиционно темно.

Бутылка коньяка была уже наполовину пустой, но в Берте не
чувствовалось привычной блаженной расслабленности. Ее определенно что-то
беспокоило.

- Я думаю все скоро должно кончиться, Вадим, - произнесла она
приглушенным шепотом.

- Что ты имеешь в виду? - спросил я и в моей груди что-то сжалось.

- Твои, или, вернее наши проблемы, - она потянулась к пачке сигарет.

- У меня нет и не будет проблем, пока ты со мной, - не очень
убедительно заявил я.

- Ты прекрасно знаешь сам, что бесконечно все это продолжаться не
может.

Как всегда она была права. Долгое время мы старательно избегали этой
темы, но видимо пришло время спускать шлюпку и грести изо всех сил
подальше от корабля, грести в беспросветную тьму.

- Сам Бог натолкнул тебя на английский язык, а мне подсказал выход из
положения, - продолжала Берта, Которая Была Всегда Права, - да и рукопись
тоже Бог послал.

Я был уверен, что она уже все обдумала, что-то такое, к чему меня
тихонечко подводит, чтобы не слишком шокировать меня, ходит вокруг да
около, словно боится сообщить о смерти близкого человека.

- Причем здесь Бог, рукопись и английский, - спросил я смутно
догадываясь о том, что сейчас услышу от нее.

- За эти доллары я купила для тебя возможность уехать туда, где ты
будешь в полной безопасности.

Уже купила! Опять за меня все решают, за меня думают.

- И когда это произойдет? - полюбопытствовал я, стараясь скрыть
легкое раздражение.

- Дней через десять-двенадцать. Давай пока обсудим детали. Тебе
недолго там быть одному, я приеду почти следом за тобой. - Она и не
старалась скрыть своего возбуждения.

За всем этим слышался тихий, но отчетливый колокольный звон тревоги.

Я закрыл ей ладонью рот и прошептал в ухо:

- У нас еще есть время, детали подождут, а вот я больше ждать не
хочу...

Она тихонько отстранилась и предложила:

- Давай выпьем за удачу, только принеси мне, пожалуйста, холодной
воды.

Я тихонько отправился на кухню за холодной водой, было слышно как из
бутылки булькая лился коньяк...

Они нашли меня и здесь.

Я лежал в одних трусах спеленутый по рукам и ногам прочной капроновой
тесьмой. В залитой светом комнате пахло хлороформом, наверное им отключили
меня перед тем как связать.

Берта лежала на второй кровати совершенно голая лицом вверх, с
раскинутыми руками и ногами связанными тесьмой, пропущенной под кроватью,
ее рот был заклеен широкой полосой лейкопластыря.

Я застонал от унижения, ярости и бессилия.

Их было трое и среди них я сразу узнал доктора, который меня лечил.
Он был как всегда элегантен, лицо было бесстрастно. Он снял джинсовую
куртку, под которой оказалась майка с надписью на английском языке,
которую можно было перевести приблизительно так: ЛЮБИ МЕНЯ, КАК Я ТЕБЯ, И
БУДЕМ ЛУЧШИЕ ДРУЗЬЯ.

Второй, белобрысый, стриженый почти наголо в темно-синей рубашке с
погончиками и закатанными выше локтя рукавами. Он не мог отвести глаз от
распятой обнаженной Берты и весь его облик выражал звериное желание
овладеть столь доступной плотью.

Третий, постарше, в длинном светлом плаще стоял прислонившись к
косяку открытой двери, держа под контролем комнату и холл, медленно двигая
челюстями, пережевывая жевательную резинку. В его левой руке удобно
примостилась Беретта армейского образца. Правая рука покоилась в кармане
плаща. Этот был наиболее опасен. И не из-за Беретты. В его расслабленном
спокойствии угадывалась молниеносная реакция, а узкий лоб с низко
растущими густыми волосами и глубоко посаженные глаза начисто отметали
малейшее предположение о каких-либо эмоциях.

Доктор поставил на стол свой походный медицинский несессер, отодвинув
высокую вазу с гладиолусами, открыл крышку и на мгновение задумался.

- Ну, что, эскулап, - услышал я свой хриплый голос, - так это ты
правишь бал? Свои тридцать сребреников тоже в чемоданчике носишь? Они
греют твою подлую душонку... Могу показать хорошее, надежное место, где их
спрятать.

- Причем здесь тридцать сребреников, - искренне удивился он
полуобернувшись в мою сторону, - я никого не предавал.

- Ты самый мерзкий и подлый предатель. Иуда по сравнению с тобой
невинный агнц. Ты предал своих товарищей по благородной профессии. Ты не
из тех, кто рискуя собственной жизнью идут в очаги, зараженные чумой или
холерой. Нет. Ты пошел прямо в противоположную сторону, чтобы работать на
чуму, за лишнюю десятку. На чуму двадцатого века, наводнившую землю
наркотиками, проституцией и разъедающей коррупцией, на чуму похуже
настоящей. Ты самая настоящая отвратительная тварь, криттер.

- У тебя самого руки по локоть в крови, - он вновь повернулся к
несессеру.

Я все-таки его достал - на его скулах едва заметно играли желваки.
Белобрысый приблизился к моей кровати и сильно ударив по ней ногой
произнес:

- Верни быстренько все деньги и все остальное, что было в дипломате,
и не попадайся нам больше на глаза.

- Ага. И ты на прощанье дашь пожать свою грязную лапу, оставив меня и
ее, - я посмотрел в сторону извивающейся и мычавшей Берты, - в целости и
сохранности. Да еще пожелаешь доброго здоровья и долгих и счастливых лет
жизни. И мило помашешь ручкой.

Отойди отсюда, мразь, с шестерками у меня никакого разговора не
будет.

Его лицо перекосилось от злобы, он склонился надо мной и сильно,
кулаком, ударил меня в лицо. Он было занес другую руку, но доктор
перехватил ее:

- Оставь, сейчас он все расскажет. И очень подробно, даже маленькие