Чтение 18–й страницы книги ~Завещание Колумба~

сделал ли Кольяныч его сам, нашел, купил или придумал.

А иногда, именно в такие длинные вечера, когда время
утрачивало четкость, как расфокусированное изображение, мне
начинало казаться, что пожелтевший лист - настоящее
завещание Колумба, что эти неровные подслеповатые буквы
сползли с гусиного пера на волглый пергамент четыреста лет
назад в минуту душевной потерянности, утраты надежды,
разлома веры. И, всматриваясь в морщинистые блеклые кружки
- пятнышки соли от океанских брызг или оброненных слез, - я
слышал свист ветра, треск рушащихся рей, глухой стук
бондарного молотка в днище просмоленной бочки, укрывшей
внутри себя весть человечеству о том, что погибающий сейчас
Христофор Колумб пересек Океан Тьмы и открыл водный путь в
сумеречную далекую страну - Индию.

Индию, которая оказалась Америкой, - великое заблуждение,
соединившее две половины человечества.

Прикрывал глаза и слышал сиплый быстрый голос Кольяныча:

- Не торопись судить - очевидное обманчиво. Мы узнаем
себя и мир через боль рухнувших иллюзий, досаду понятых
ошибок, трудное терпение думать об одном и том же...

Я смотрел, как Надя наливает мне в чашку рубиново-красный
чай, и думал о том, что она правильно подметила главное в
общении Кольяныча с людьми - он никого никогда не заставлял,
ни на кого не напирал. Он не давил, не убеждал и не
настаивал, а только пытался мягко и весело уговорить, все
время отступая, и предлагал всем выбрать для себя наиболее
удобный, ловкий, выгодный вариант решения, поступка,
поведения. И как-то так уж получалось у него, что этот
удобный, ловкий, выгодный вариант - это поступок в чью-то
пользу, это решение для другого, это хорошо всем остальным.
Удивительный парадокс поддавков - побеждаешь, только сдавая
свои шашки. Выигрываешь, раздавая.

Будто отвечая самому себе, я неожиданно сказал вслух:

- Он знал трудное искусство жить стариком...

Надя удивленно взглянула на меня:

- Да он и стариком-то не был! Он был молодой человек.
Просто он жил в старой, немощной плоти. - И покачала
головой - Нет, нет, стариком он не был...

На стене зашипели часы, что-то в них негромко чавкнуло,
растворились дверцы, и выскочила наружу механическая
кукушка. Кукушка была странная - она не куковала, а только
нервно кивала головой, и что-то внутри часов в это время
потрескивало, тихонько скрежетало и тоненько звякало. И,
устыдившись своей немоты, кукушка дернула последний раз
головой и юркнула в укрытие. Дуся, неслышно сидевшая в углу
дивана со сложенными на коленях руками, словно оправдывая
ее, грустно сказала:

- Старая она очень... Время хорошо показывает, а вот
голос пропал...

Я сказал Наде:

- Мне кажется, что Вихоть скрывает от меня что-то
важное...

- Что именно?

- Ну как вам сказать? Я не могу поверить, что они
всерьез ссорились из- за сочинения о Швабрине и Гриневе,
что-то было гораздо серьезнее...

Надя сказала:

- Конечно, не в этом дело. Просто один из эпизодов
возникшей между ними неприязни. Точно так же, как
Коростылева начинало трясти, когда он слышал, что Вихоть,
преподаватель русского языка, говорит: "мальчуковое
пальто", "пальтовая ткань", "бордовый цвет", но не в этом
было дело...

- А в чем?

Надя подумала и медленно, будто подбирала правильные
слова, сказала:

- Мне кажется, что Николай Иванович считал ее человеком
не на своем месте, что ей нельзя заниматься воспитанием
детей...

- И что, он не скрывал этого от Вихоть? - спросил я.

- Думаю, что в последнее время не скрывал. К сожалению,
я не знаю подробностей, но на прошлой неделе разразился
какой-то глухой скандал.

- Интересно, - насторожился я. - Скандал? Между кем?

- Коростылев мне не рассказывал об этом, но, как я
слышала, он решил выставить двойку за год и не допустить к
выпускным экзаменам Настю Салтыкову...

- И почему это могло быть причиной скандала с завучем?

- Вы понимаете, Станислав Павлович, я бы очень не хотела,
чтобы у вас возникло ощущение, будто я пересказываю сплетни.
Я просто хочу сказать вам все, что я знаю, а знаю я не так
уж и много, во всяком случае, все, что могло бы вам
помочь...

Я мягко прижал ладонью к столу ее подергивающуюся от
нервного напряжения руку.

- Надя, поверьте мне, я ненавижу сплетни, но в таких
драматических обстоятельствах тайный фон отношений между
людьми порождает не сплетни, а версии. Скорее всего, эта
Настя Салтыкова - любимица Вихоть? Так?

Надя досадливо кивнула:

- Да! Она всячески протежирует этой способной, но очень
ленивой и дерзкой девочке - десятикласснице.

- А в чем причина такой любви Вихоть к этой девице?

- Да не к девице! Она подруга ее матери. Клавдия
Салтыкова - человек влиятельный, директор Дома торговли.
Дружат они с Вихоть много лет. И, конечно, Вихоть
заинтересована, во - первых, в том, чтобы дочка ее подруги
получила аттестат зрелости, а во - вторых, чтобы не был
зафиксирован грубый брак в работе - это ведь неслыханное
дело, чтобы десятиклассницу не выпустили на экзамены...

- А почему Коростылев так возражал против нее?

- Потому, что девочка совсем ничего не знает. Девочка
совершенно не хочет учиться, она уверена, что ей место в
жизни и так обеспечено. Я боюсь утверждать, я этого не знаю
наверняка, но мне кажется, что у Коростылева были
принципиальные возражения против того, чтобы выпускать с
аттестатом зрелости Настю...

- А у матери Салтыковой были столкновения с Коростылевым?

- Я знаю, что когда-то давно она оскорбила Николая
Ивановича, и он просто не разговаривал с ней. Я
подробностей точно не знаю, но я и сейчас не уверена, имеет
ли это отношение к случившейся печальной истории.

- Скажите, Надя, а вы знаете Салтыкову? что она за
человек-то?

Надя задумалась, и по мелькнувшей по лицу тени я видел,
что ей не хочется говорить об этом. Она сделала над собой
усилие и сказала:

- Я затрудняюсь вам сказать, что-нибудь определенное. Я
таких людей боюсь - то, что называется "бой - баба", она
кого хочешь в бараний рог скрутит...

- А если не скрутит?

- Тогда обманет, задарит, заласкает! Не люблю таких.
Она да Вихоть - два сапога пара...

Я поставил чашку на блюдце и попросил разрешения
позвонить по телефону.

- Да, конечно, пожалуйста...

Я набрал 07 и услышал чуть санный голос Ани
Веретенниковой:

- Междугородная слушает...

- Добрый вечер, Анечка. Это Тихонов вас беспокоит...

- Да - да, я ждала вашего звонка. Вам звонили из Москвы.
Я обещала, как только вы появитесь, сразу вас соединить.

- Спасибо, Анечка, окажите любезность.

Ее голос исчез из трубки, слышались какие-то шорохи,
электрические толчки, затем раздался протяжный гудок, и в
телефоне возник голос Коновалова:

- Дежурная часть Главного управления внутренних дел.

- Коновалов, Серега, это я - Тихонов.

- А, привет. Я тут хотел тебя поставить в курс дела. Я
связался с Мамоновом. Дежурные послали опергруппу на почту,
опросили всех, кого возможно. Они, как ты и предполагал,
сделали вилку из тех, кто посылал телеграмму до и после той,
что отправили в Рузаево. Люди более - менее одинаково
описывают молодого человека: блондин, выше среднего роста,
одет в серый летний костюм. Никаких конкретных сведений о
нем нет.

- Ты не узнавал - они опрашивали местных жителей? Может
быть, кто- нибудь его знает?

- Конечно, узнавал. Никто его не опознает. Это
микрорайон. Там все друг друга знают, и судя по тому, что