Ведьманкин. -- Музыкант он был... в цирке у нас... в оркестре... на
электрогитаре играл... замечательно играл... как Ростропович... на гастролях
в Саратове водопровод прорвало... электрогитару замкнуло... током его и
убило... Кирясов хотел было снова захохотать, но мигом -- интуицией
безбилетника ракетно-бутылочного транспорта -- сообразил, что существует
возможность получше. -- Ведьманкин, мы должны помянуть твоего друга, --
торжественно и строго предложил он. -- Ты этого, мелкий, не знаешь, а мы с
Пашей -- ветераны, фронтовики, мы-то знаем, как терять друзей боевых. Давай
гони на помин души друга бутыль! Лилипут безропотно достал кошелек и стал
отсчитывать мятые рубли и трешки. Кирясов рядом нетерпеливо переминался,
топотал ножищами, изнемогал от желания скорее захватить еще одно место в
ракете -- и сразу же нахамить поильцу. Нелепая история. Нелепые люди. Нелепо
живут. Нелепо умирают. Электрогитара в роли Суки, электрического стула.
Убивает здоровенного жизнерадостного лабуха. Рослого. Наверное, похожего на
Кирясова. А на алюминиевом стульчике против меня сидит печальный говорящий
лилипут, страдает. Ножки болтаются, до пола не достают. Ему было бы лучше
умереть легкой, мгновенной смертью -- удар током в разгаре гитарной
импровизации, под овации восторженных поклонников его таланта. Большего, чем
у Ростроповича. Всем было бы лучше. Да, видно, нельзя. Ведьманкин зачем-то
нужен. Наверное, бездарным Гулливерам нужны лилипуты. Рослых и так
многовато. Примчался счастливый Кирясов, быстро разлил коньяк по стаканам,
заорал: -- За Пашу выпить нам пора! Гип-гип-ура! Гип-гип-ура! За Пашу выпить
нам пора! Он уже забыл, что выпивка перепала ему на помин души замкнувшегося
электричеством гитариста. Ведьманкин затряс творожным сырком своего
желтенького лица: -- Кирясов! Мы с Павлом Егоровичем хотим выпить за
усопшего моего товарища! Густая пелена уже застилала мне глаза. Дышать
почему-то тяжело. По стеклянным стенкам кафе текут толстые ручейки вонючего
пота. Смеются микроцефалы с молотками на плакате. Локоть соскальзывает с
края стола. -- А я разве против? -- удивился Кирясов. -- Хотите выпить за
своего товарища, значит, и я вас поддержу! Сроду Кирясов не бросал друзей в
трудную минуту... Вот и появился незаметно у меня новый товарищ. Три
товарища. Три товарища. Где бы нам сыскать хорошего писателя, крепкого
социалистического реалиста, чтобы написал он про нас захватывающий роман?
Три товарища. Говорящий лилипут, усопший электролабух и профессиональный
людобой. А то, что кромсшник не знает гитариста, а карлик ничего не знает об
опричнике, -- это даже интереснее, это лучше. Интрига сильнее. Толкается в
мой стакан, чокается со мною Ведьманкин, далеко от меня сидит, на другом
конце стола, с трудом его различаю, будто вижу его безволосую мордочку
скорбящей мартышки через перевернутый бинокль, и пить хочется, но жутковато:
в руке за круглым стеклом словно мазут плещется, жирные темные разво-ды на
стенках. Может быть, бабки уже мазут в коньяк льют? Вряд ли. Мазу-том топят
котельные. А не людей. А людьми топят котельные?.. Истопник... Что притих,
страшно?.. Где затаился? Хлобыстнем мазута! Чем себя люди не подтапливают! С
ревом и грохотом, с палящим жаром рванулась в меня вы-пивка. Гори огнем! Я
хотел бы умереть, играя на электрогитаре. Сначала -- пияно, а потом уж --
форте, электрическим ударом по сжатым в просительную щепоть пальцам. Чего
там щерятся за стойкой бабки-душегубки? Почему люди плывут в потеках пота со
стеклянных стен? Чего горестно вещаешь, мелкий человек? Зачем жалуешься на
Бога, отчего зовешь его Прокрустом? -- Вы, Кирясов, вздорный, недостоверный
человек! Вы, может быть, и не человек вовсе, а просто выдумка, неинтересный
лживый каприз природы. -- От горя пьяный лилипут плакал. -- И не поверю, что
такой человек мог служить в наших органах. Вы только выпивали целую жизнь
при комнибудь! И не верю, что это ваши собственные правительственные
награды. За что вам награды? Интересно знать, где вы их взяли? -- Где взял?
-- встрял я, с трудом ворочая толстым, вялым языком. -- Где взял! Купил. Он
их, Ведьманкин, чтоб ты знал, купил... -- Перетань выдумывать, -- лениво
отмахнулся Кирясов. Напиваясь, он закусывал гласными. -- Не выдумай, Пашка!
Че еще выдумывать решил? -- Как купил? -- удивился лилипут. -- За деньги. На
рынке. Ты ему не верь, Ведьманкин, что он бедный. Он нас с тобой богаче. У
него большие деньги припрятаны. -- Шутите? -- неуверенно спросил лилипут. --
Ккаки шутки -- полхрена в желудке! -- тяжело качнулся к нам Кирясов. --
Пшка, брсь, не физдипини, чет выдумвшь? Ккие деньги? -- С конфискаций! Ты
ошибаешься, Ведьманкин, он не выдумка. Он в органах служил. И занимался
конфискациями. -- Конфискациями?! Кирясов набычился тяжело, зло нахмурился,
подлез ко мне: -- И ты, Пашка, на друга без вины все валишь? Друга сдаешь?
-- Сядь, говно, -- сказал я ему устало. -- Ты мне не друг, а подчиненный. --
Был пдчинснный, а тпрь уже не пдчиненный...
теперь на всю жизнь друзья с твоим усопшим гитаристом. Кирясов после работы
не ложился спать, как все, а со своим дружком Филиппом Подгарцем ходил по
судам и слушал дела с приговором на конфискацию. На другое утро они надевали
форму и перли на квартиру к семье осужденного -- у вас-де конфискация, ну-ка
подавайте все ценные вещи! -- И отдавали? -- с ужасом спросил карлик. -- А
как же! Кому могло прийти в голову, что два таких распрекрасных капитана
работают не от Конторы, а от себя? Года два шустрили, пока пьяный Подгарец
где-то не разболтал. По миллиону на рыло срубили! -- A ты их видел, мои
мльены? окрысился Кирясов. -- Че ж их не нашли? Дурак, их не нашили потому,
что не я искал. Захоти я их найти, я бы твой миллион за сутки из тебя вышиб
вместе с позавчерашним дерьмом. А я тебя, свинюгу, по дружбе старой прикрыл,
благодаря мне пошел в суд как аферист, отделался двумя годами. Хотя
полагалось тебе как расхитителю социалистической собственности пятнадцать
сроку, пять -- "по рогам", пять -- "по ногам". А ты еще гавкаешь здесь... Не
ври, Пшка, ничего ты не по дружбе, а боялся, чтобы не расклолся я, как ты ко
мне свою девку-жидовку возил... Да-а возил, к мне, намою квартиру...
Ведьманкин спал. Он спал давно, уютно уложив мятую мордочку в тарелку с
кусками лимона. Если бы не спал, не стал бы я рассказывать ему о Кирясове.
Его это не касается. Это из нашей жизни, отдельной от них, опричь их
представлений, отношения у нас особые, им непонятные. Кромешные. Они все --
мелкие и рослые -- нам чужие. Мы -- опричнина. Пусть спит Ведьманкин, видит
свои маленькие короткие сны. Малы его радости, и кошмары невелики. Ему,
наверное, снится, что он играет на электрогитаре, как Ростропович. Пусть
спит. Так и не узнает, что его друг Кирясов, вздорный недостоверный человек,
сказал сейчас правду: тридцать лет назад я возил на его квартиру свою
девку-жидовку, самую прекрасную женщину на свете. И может быть, именно тогда
-- в отместку за мою нечеловеческую, противоестественную, преступную радость
-- превратил Господь детскую кроватку Ведьманкина в прокрустово ложе? Ведь
кто-то же должен быть наказан за чужие грехи! Рослые рождают лилипутов. Как
хорошо, Ведьманкин, что никогда ты не видел девку-жидовку, которую я возил
на квартиру к Кирясову. Римму Лурье. Как хорошо, что ты, мелкий, не
притаился тогда где-нибудь на шкафу или под диваном, не подглядел, как я ее
первый раз раздевал, а она вяло и обреченно сопротивлялась. Иначе в те же
времена рухнула бы твоя безумная надежда, что в лучезарном будущем
как-нибудь устроится ваша лилипутская судьба. Ты бы не плутал бесплодно и
мучительно в нелепых размышлениях, а сразу же уткнулся бы в краеугольный
камень, межевую веху, исторический пупок человечества -- точку возникновения
нашей всепобеждающей идеи обязательного равенства. Ее придумал лилипут,
подсмотревший, как Рослую Красавицу раздели, разложили, загнули ножки, с
хрустом и смаком загнали в ее бархатистое черно-розовое лоно член размером с
его ногу! Лилипут увидел, и сердце его взорвалось криком о мечте
недостижимой и нереальной: на это имеют право все! Я не хочу лилипуток! Я
тоже имею право на Рослую! Так безнадежно, яростно и прекрасно грезит кот,
обоняющий тигрицу в течке. Лилипуты и ошалевшие коты посулили мир Рослых
всем. Этот великий миф бессмертен. Пока не разрушит землю дотла. Ведьманкин
не может отказаться от мечты взгромоздиться на Римму Лурье. А имею на нее
право только я. Рослых, жалко, остается все меньше, лилипуты заполоняют
землю. О Господи, какая ты была красивая тогда! Как пахло от тебя дождем,
горячей горечью, гвоздикой! Нежная дурочка, ты хотела говорить со мной
строго, ты изо всех сил подчеркивала, что у нас только деловая встреча,
вроде беседы клиента с адвокатом -- надо, мол, только оговорить транши
услуги и ее стоимость. Глупышка, придумала игру, где решила вести себя, как
королева. Только на шахматной досочке твоей тогдашней жизни у тебя больше не
было ни одной фигуры, кроме охраняемого офицерами короля. Смешная девочка,
ты понятия не имела о ровном давлении пешек, угрозах фианкетированных
слонов, безнадежности отрезанных ладьями вертикалей, о катастрофе вилок
конями, неудержимом движении моего короля. Королевна моя? Ушедшая
безвозвратно, навсегда! Любимая, ненавистная, пропавшая! Я сейчас пьяный,
слабый, мне все равно сейчас, мне даже перед собой выламываться не надо. Все
ушло, все истаяло, ничего больше не повторится. Никогда больше, никто -- ни
Марина, ни все шлюхи из Дома кино, ни все штукатуры мира -- не дадут мне
большей радости, чем соитие с тобой. Ты была одна на свете. Такие больше не
рождаются. Может быть, только твоя дочурка Майя. Ну и моя, конечно, тоже.
Эх, Майка, глупая прекрасная девочка, ты тоже не в силах понять, что
единственный основной закон людской -- это Несправедливость. Ведь
справедливость -- всего лишь замкнутая на себя батарея: ток жизни сразу
останавливается. И наши с тобой отношения -- огромная несправедливость. Хотя
я не ропщу. Я знаю про основной закон, а ты -- нет. Ты появилась на свет, ты
родилась в эту безумную жизнь только потому, что я смог заставить твою мать
тебя родить. Совратил, запугал, заставил -- она-то не хотела тебя всеми
силами души. Я заставил. Теперь меня ты ненавидишь, а ее -- любишь. Это
справедливо? Если бы ты знала все, ты бы мне сейчас с пафосом сказала, что
сначала я изнасиловал твою мать, а потом не давал ей сделать аборт, чтобы
крепче привязать ее. А о тебе самой я в то время не думал. Ну что ж, это
правда. Правда твоей матери. Но любовь к ближнему -- пустая красивая
выдумка, потому что если начать копаться в ней все глубже и глубже, то в
конце концов дороешься до мысли, что каждый человек на земле --
один-одинешенек и самый близкий-наиближайший ему -- враг, и распорядитель
его судьбы, и вероятный его убийца. Подумай сама, Майка, -- ведь мама твоя,
Римма, которую ты так любишь, на которую так похожа, уже хотела однажды
убить тебя. Ведь ты уже была -- только очень маленькая, меньше Ведьманкина,
-- ты уже жила в ее чреве, а она наняла убийцу в белом халате, который
Корнев Павел
Посняков Андрей
Быков Василий
Каргалов Вадим
Сапковский Анджей
Махров Алексей