растопки они пользовались мебелью, но, когда огонь разгорался, в печку можно
было совать что попало, потому что хозяйственный Гуня в первый же день
прочистил дымоход, и теперь печка тянула как зверь.
раскаленную дверцу топки, поворошил дрова самодельной кочергой и бросил в
огонь пару сломанных расщепленных досок. Ровный гул пламени стал
прерывистым, сырые доски зашипели, распространяя вонь. Лыков протолкнул их
подальше с помощью кочерги и со стуком захлопнул дверцу.
рядом со второй банкой, которая уже успела разогреться и теперь источала
восхитительный мясной дух, от которого, впрочем, все они уже понемногу
начали воротить носы: все на свете рано или поздно надоедает, и тушенка
здесь не исключение. Правда, есть вещи, которые надоедают медленнее, чем все
остальное, и одна из таких вещей стояла сейчас посреди стола рядом с
наполненным водой солдатским котелком. Это была трехлитровая алюминиевая
емкость с очищенным медицинским спиртом, и, снимая с плиты разогретую банку
тушенки, Лыков сглотнул набежавшую слюну.. Он был доволен тем, как ему
удалось пристроиться здесь, в Чечне. Конечно, это было далеко не самое
приятное и безопасное место, но, по крайней мере, ему не нужно было каждый
божий день лезть под пули и бегать по горам, обвешавшись тяжеленной
амуницией. Возиться со жмуриками, которые порой уже успевали основательно
разложиться, прежде чем их находили, было неприятно, но в остальном все
складывалось наилучшим образом. Хозяйство Славина стояло особняком и
представляло собой отдельный уютный мирок наподобие тех теплых местечек,
которыми всегда изобиловала армия: каптерок, складов, подсобных хозяйств и
хлеборезок.
еще один, и почти сразу же в ответ отрывисто и гулко залаял крупнокалиберный
пулемет. ?Духи? начали ночной концерт, давно ставший привычным, как
стрекотание сверчка за печкой или приглушенное бормотание радиоточки. На
секунду Лыков представил себя сидящим в ненадежном укрытии блокпоста и
палящим в темноту из ручного пулемета. По голове у него пробежала волна
озноба, заставив шевельнуться коротко остриженные светлые волосы. Боже
сохрани... Так ведь и пулю схлопотать можно! Ильич, конечно, мужик
раздражительный, и рука у него, надо сказать, тяжелая, но за ним как за
каменной стеной. И подзаработать дает, не скупится. И, опять же, спиртягу
где-то достает. Он правильно говорит: на нашей работе не пить нельзя. Когда
почти каждый день жмуриков перетаскиваешь, дезинфекция - первое дело.
закончил кромсать штык-ножом хлеб, ладонью смел со стола крошки и одним
резким движением отправил их в рот. Стол был хороший, с полированной дубовой
крышкой, но ему уже основательно досталось: блестящая светлая поверхность
была вдоль и поперек исцарапана, на ней чернели прожженные круги,
оставленные донышками горячих котелков и консервных банок, и следы от
затушенных сигарет. Гуня, которому нравилось корчить из себя крутого вояку,
с громким стуком воткнул тяжелый штык-нож в многострадальную крышку стола и
откинулся назад, привалившись спиной к оклеенной выгоревшими обоями стене.
Он закурил и хотел было что-то сказать, но тут заменявший дверь кусок
брезентового автомобильного тента с шорохом откинулся в сторону и в кухню
протиснулась туша старшего прапорщика Славина.
щелкнув каблуками и выпучив глаза. Губы он при этом сложил куриной гузкой,
из самой середины которой торчала дымящаяся сигарета.
бушлат. - Ну как есть клоун. В агитбригаду тебя, что ли, отдать. - Погода,
сука, портится, - сообщил он, вешая бушлат на гвоздь в стене и подходя к
печке, чтобы погреть руки. - Опять тучи и холод собачий. Снова, наверное,
дождь пойдет, а то и снег, чего доброго.
сигареты себе под ноги, сказал Гуняев. - Ильич, как там насчет бани - не
слыхать?
вытирая им свой знаменитый нос.
Воин-освободитель, едрена вошь... Ладно, поговорю с Остапчуком, может,
организуем. При нашей работе гигиена - первое дело.
вторую консервную банку и вслед за Славиным подсаживаясь к столу.
дуя на обожженные пальцы. - Первое дело - дезинфекция. Ты, Ильич, очень
хорошо это все нам растолковал. Про бациллы всякие.
спиртом. - Сейчас мы тебя того.., продезинфицируем.
кружкой и не сводя глаз с фляги.
поставил емкость на стол, по-хозяйски завинтил крышку и поднял кружку.
Вечер у нас сегодня свободный, день прошел...
присловье, застрявшее у него в голове еще с тех пор, как он тянул срочную.
подчиненного: он не любил, когда его перебивали. - День прошел нормально.
Завтра будет работа.
кажется, что вот-вот застукают. Чего хоть в них, в этих гробах, а, Ильич?
Не любит он... А бабки ты любишь?
что? Я только говорю, что стремно. А что, если и вправду застукают?
останавливать? От нашей труповозки все шарахаются, как от долбаного Летучего
Голландца. А много ящиков, Ильич? - заинтересованно спросил он, повернувшись
к Славину.
Сашок, - продолжал он, обращаясь непосредственно к Лыкову, - запомни одно:
меньше знаешь - лучше спишь. И, опять же, кто много знает, тот мало живет.
Я, к примеру, про эти гробы ни хрена не знаю и знать не хочу. Знание, Сашок,
это не всегда сила. Иногда это не сила, а могила, понял?
спросил, для интереса. Для разговору, в общем.
устроили тут вечер вопросов и ответов, прямо слушать противно.
рожу: дурак, мол, ты, Лыков, и не лечишься. Сколько можно говорить об одном
и том же? Никто не знает, что в них, в этих гробах, и прав Славин, говоря,
что знать это им вовсе не обязательно. Они получают за это хорошие деньги, а
в случае чего с них взятки гладки: они действовали по приказу.
донеся кружку до распахнутого, как ворота пожарного депо, красногубого рта,
прислушался к раздавшемуся за занавешенной брезентом дверью тихому,
какому-то очень вороватому шороху, и осторожно поставил кружку обратно на
стол. Гуняев, не обративший на шорох никакого внимания, весь похолодел,
увидев, как рука Славина, выпустив кружку, соскользнула со стола и
потянулась к кобуре. Толстые пальцы старшего прапорщика бесшумно отстегнули
кожаный ремешок застежки, откинули поцарапанный кожаный клапан кобуры и
сомкнулись на рукоятке ?Макарова?. Гуняеву вдруг показалось, что Ильич
спятил, не выдержав напряжения военных будней, и сейчас пристрелит
любопытного Лыкова как собаку. Судьба приятеля Гуню не волновала, но заодно
с Лыковым Славин вполне мог шлепнуть и его, и поэтому он тоже поставил
кружку на стол и потянулся к автомату, немедленно похолодев еще больше,
потому что вспомнил, что в его автомате нет рожка. Днем он от нечего делать
решил почистить автомат, и вот, поди ж ты, забыл вставить обойму...
вообще ничего не заметил. Внимательно глядя в кружку, словно на ее дне
лежали невесть какие сокровища, он бережно поднес посудину ко рту и
проглотил ее содержимое одним богатырским глотком. Глаза его выпучились, и
он поспешно зашарил вокруг в поисках воды, но тут заменявший дверное полотно
брезент откинулся в сторону, образовав треугольный проем, и в этом проеме
появился незнакомый человек.
тяжело мотая белобрысой головой. Старший прапорщик потащил из кобуры
пистолет, но заколебался, вытянув его до половины, потому что на вошедшем
была военная форма с капитанскими знаками различия. Острый глаз старшего
прапорщика мгновенно засек в облике неизвестного капитана несколько
странностей, которые по отдельности казались совсем мелкими и
незначительными, а в совокупности заставляли насторожиться.
слегка притененные очки в тонкой металлической оправе, словно этот хлыщ
прогуливался по залитой солнцем набережной какого-нибудь приморского
курорта. Во-вторых, пестрая камуфляжная одежонка капитана казалась совсем
новенькой, хотя уже успела порядком извозиться в грязи. К левому плечу
офицерского бушлата прицепился серый прошлогодний листок, словно капитан
бродил по ?зеленке? или сидел там в засаде. И наконец, совершенно новая
пистолетная кобура на поясе у капитана была подозрительно плоской, наверняка
пустой, так же как и его руки. Славин удивился: кто это рискует бродить по
Корнев Павел
Афанасьев Роман
Флинт Эрик
Елманов Валерий
Посняков Андрей
Глуховский Дмитрий