Затем он вдруг отступил на несколько шагов, посмотрел на Катю,
которая вся сжалась, и бросился на нее, как ротвейлер на кусок сырого
мяса. Он сдирая с нее одежду, и через минуту Катя осталась абсолютно
голая. Ее крики и вопли неслись по подземелью, дробились о стены на
отдельные звуки. Но звуки сливались в страшный вой, к которому
примешивался жуткий хохот Вырезубова. То ли безудержный плач, крик, то ли
обнаженное тело возбудили Григория, и он приступил к своему гнусному делу.
Он насиловал Катю долго, при этом гнусно истязал, бил, царапал,
кусал. Он стонал и ревел.
Наконец поднялся, вытер вспотевшее лицо, осмотрел оцарапанные руки.
- Ну ты и стерва! Сейчас тобой займется...
- Не надо! Не хочу! Хватит!
- Это ты решила, что хватит? Ты здесь ничего не решаешь, здесь решаем
мы с братом. Так что лежи, приходи в себя, - Григорий взял черный шланг и
принялся обмывать холодной водой обнаженную, истерзанную девушку.
Он направлял упругую ледяную струю то в лицо, то в живот, то в пах и
при этом смеялся. Катя закрывалась, сжималась в комок, но спрятаться от
холодной воды не было никакой возможности. Она сидела на цементном полу в
луже и мелко-мелко дрожала.
Наконец Григорий аккуратно свернул шланг и направился к двери. Он
держал в руках мокрые трусы, улыбка не сходила с губ.
Через десять минут появился Илья. И все повторилось в таких же жутких
и извращенных формах. Катя вконец обессилела. Братья бросили ее прямо на
полу, даже не связывая.
- Никуда не денется, - сказал Илья, через плечо бросая взгляд на
истерзанную, изнасилованную девушку.
Катя уже не могла и плакать. Она лежала в луже, обессиленная.
Братья отправились наверх, в дом, и принялись жрать, переглядываясь и
пересказывая друг другу свои бесчинства. Они смаковали подробности,
хихикали. Затем, наевшись и отдохнув, вновь бросили пальцы, кому
спускаться первым в подвал.
И на этот раз выпало, что первым пойдет Григорий. Он вернулся на
удивление быстро. В подвал двинулся Илья. За ночь они спускались к
пленнице дважды.
Мать хорошо слышала и прекрасно знала, чем занимаются ее любимые
сыночки, но ничего не предпринимала. Она, как всякая мать, жалела своих
детей и желала им добра.
"Пусть потешатся, пусть, - думала женщина, время от времени открывая
глаза и приподнимая голову от подушки. - Это ничего, ничего, мужчины без
этого не могут. А ей, сучке, поделом! Экая мерзавка!"
Двое суток, сорок восемь часов, в холодном подвале, поливая ледяной
водой, били, мучили, истязали, насиловали Королеву братья Вырезубовы.
Возможно, это все продолжалось бы еще несколько дней, но Наталья
Евдокимовна ночью, войдя в спальню и посмотрев на своих уставших,
разметавшихся на постелях сыновей, решила: "С этим пора кончать. Эта сучка
все силы из мальчиков вытянет. И так два дня уже ничего по дому не делают,
цветы не подрезают, поливают лишь бы как. Да и мальчики исхудали, стали
бледные, и в глазах что у Ильи, что у Гриши появился нехороший блеск".
Пока ее сыновья спали, Наталья Евдокимовна в длинной, до пят, ночной
рубашке направилась в оранжерею. Она легко сдвинула два здоровенных
поддона с черной землей, подняла крышку люка, зажгла свет и неторопливо,
величаво спустилась в подземелье.
Катя сидела, зажав в руках кусок черного хлеба, размокшего и
грязного. Наталья Евдокимовна держала руки за спиной. Она посмотрела на
девушку строго - так, как участковый смотрит на бомжа, которого застал на
лестничной площадке под радиатором.
- Отпустите! - пробормотала девушка каким-то загробным голосом.
- Куда тебя отпустить, сучка? Понравилась ты моим мальчикам, ходят к
тебе, поспать им некогда, работу забросили.
- Вот и отпустите меня, отпустите! Вы же женщина... Я не виновата...
- Да, я женщина, - сказала Наталья Евдокимовна, - и мать.
- Вот и сжальтесь надо мной! Я никому ничего не скажу, только
отпустите!
Наталья Евдокимовна сделала два шага к сидящей на полу девушке.
- Нет, я тебя не отпущу, отсюда живыми не выходят, - Вырезубова
произнесла эти слова буднично и спокойно. Холод пронзил уже все видавшую и
все пережившую Королеву. - Никто отсюда живым не выходит, никто!
Из-за спины Вырезубовой появился топор с широким, остро отточенным
лезвием. Катя вскинула руки, пытаясь защититься.
Наталья Евдокимовна нанесла первый удар. Сильный удар пришелся по
рукам и по плечу. Хрустнула перерубленная, разломанная ключица. Девушка
отшатнулась к стене, а Наталья Евдокимовна принялась рубить, нанося удар
за ударом. Она искромсала тело так, словно хотела уничтожить саму память о
Королевой. Ее ночная рубаха, руки, лицо были забрызганы кровью. Кровь
заливала даже стены, потолок. Королева уже давным-давно была мертва, а
Вырезубова все еще продолжала рубить искромсанное тело.
Наконец остановилась, держа топор в правой руке. Вытерла вспотевшее
лицо, поправила волосы и неторопливо, торжественно, с топором в руках
направилась по лестнице вверх. Она вошла в спальню своих сыновей, зажгла
свет. За окном уже брезжил рассвет.
- Вставайте, - сказала женщина. Братья тут же открыли глаза, оторвали
головы от подушек. Такой свою мать они еще не видели.
- Мама, что с вами? - выкрикнул Григорий.
- Сиди, - строго прикрикнула на него женщина, - я эту сучку зарубила.
- Правильно сделали, - сказал Илья.
- Сама знаю, что правильно. Пойдете и все уберете, а завтра с утра за
работу. Оранжерею запустили, мерзавцы! Не могу же я одна за всем смотреть,
по дому управляться, все в чистоте содержать, еду вам готовить, кормить
живоглотов, за цветами ухаживать. Кусты скоро совсем товарный вид потеряют.
- Мама, мы все исправим, исправим, - испуганно заговорил Григорий, -
Вот и исправляйте. А я посмотрю. Кстати, мясо сложите в холодильник и
аккуратно, чтобы нигде ни капельки крови не осталось и чтобы все было
чисто. Проказники, - уже ласково произнесла Вырезубова и с окровавленным
топором в руке пошла в столовую.
Братья переглянулись.
- Пошли, - сказал Григорий, - Давай наденем фартуки, думаю, работы
там часа на два.
Но то, что братья увидели в подвале, потрясло даже их, безжалостных
садистов. Но приказ матери - это приказ, который не обсуждают, а
беспрекословно выполняют. И братья, хоть им и хотелось спать, принялись за
работу.
Повезло этим утром и ротвейлерам, которые нажрались человечины до
отвала. Так наелись, что не могли двигаться. Они смотрели на братьев с
благодарностью - псы-людоеды на своих хозяев-людоедов.
В восемь утра Вырезубовы уже работали в оранжерее. Илья подрезал
кусты, а Григорий ходил с большой железной лейкой и поливал цветы, охая и
восхищаясь красотой распускающихся бутонов.
- Завтра надо везти в город.
- Да-да, завтра. Встанем на рассвете, срежем все, которые созрели, и
повезем. Думаю, штук триста наберется, а может, и больше. Посчитай, -
сказал Илья, обращаясь к брату.
- Не хочу. Настроения нету. Посчитаем, когда срежем. А ничего была
девчонка.
- Ничего, - ответил Григорий, - только укусила меня, стерва, видишь?
- Григорий закатал рукав, показывая синяк на предплечье.
- Ого! - удивился брат. - Надо смазать, а то как бы чего плохого не
вышло.
- Не надо, мать увидит, заругает.
- Правильно, лучше ей не показывай, а то разволнуется, бранить нас
начнет. Слушай, а ты кольцо снял? - спросил Илья.
- Нет, не снимал, так с кольцом и положил руку в холодильник.
- Это не страшно, мать сама снимет. Будет разделывать, снимет.
- Как я взберусь на платформу? - причитала Варвара, прекрасно
понимая, что Дорогин ее поднимет. Ей хотелось почувствовать сильные
мужские руки. Немного могло найтись мужчин, способных оторвать Белкину от
земли.
Муму лицом в грязь не ударил. Он легко вскочил на платформу сам,
затем наклонился, взял Варвару под мышки и, даже не охнув, с первого раза
сумел ее поднять. Бережно поставил на асфальт.
- Можно еще? - засмеялась Белкина.
- Можно. Но в другой раз, Варвара.
- Буду ждать этого раза, как ждут гонорара. Куда сейчас?
- К Киевскому.
- Кого ищем?
- Героя афганской войны.
- А что герой?
- Герой должен знать, где найти двух галичан.
- Кого?
- Галичан - западных хохлов.
- Я уже ничего не понимаю и всецело доверяюсь тебе. У меня голова
идет кругом: эфиопы, галичане... Не хватает только индейцев в уборах из
разноцветных перьев. Москва все-таки страшный город, настоящий Вавилон.
- В Вавилоне не был, - ответил Муму, раздвигая толпу, чтобы дать
дорогу Белкиной.
Особо усердствовать не приходилось: при виде крепко сложенного
Семенова Мария
Шилова Юлия
Перумов Ник
Махров Алексей
Шилова Юлия
Жюль Верн