денег не зарабатывал. Большевики банки брали, и при этом ведь кто-то
невинный погибал, кто ни при чем... А эти деньги, они как с неба,
считайте, что вы их нашли или как-нибудь по-другому... Только возьмите...
свалку багажника.
из-за дождя. А дождь все такой же проливной, и уже темнеет. Мы сидим
молча. Никто ни на кого не смотрит, словно все устали друг от друга.
пучок, придерживая левой, правой рукой натягивает парик и мгновенно
становится чужой, а я успеваю подумать, что если бы она произносила свои
монологи в этом парике, они меня задели или тронули бы лишь чуть-чуть. Она
поворачивается ко мне, придвигается.
в образ странной приятной болью откликается в душе. Мои руки каким-то
образом оказываются на ее плечах, впрочем, не мог же я убрать их за спину
или засунуть в карманы. Прощальный поцелуй получается взаимно нечист, и мы
оба понимаем это, но я списываю нечистоту на прощальность, а на что она -
Бог знает... Ее губы где-то около уха. Она шепчет.
Любого можно пожалеть, как ужалить.
уже не смотрю, как Людмила натягивает парик.
покидаю машину и захлопываю дверку. Уже обходя, задерживаюсь у шоферского
стекла. Стекло опускается, я наклоняюсь.
дороги. "Жигули" выруливают и без остановки исчезают в дожде. Никого
рассмотреть не успеваю. Никаких прощальных жестов. И я один на шоссе, если
не считать проносящихся машин и моря за спиной.
морю. Мне кажется, что в моей крадущейся походке должно быть что-то
угрожающее, ведь очень возможно, что я намерен кое с кем свести счеты или
по крайней мере высказать нечто весьма нелицеприятное. Во всяком случае, в
человеке, под нелепым зонтом подбирающемся к морю, не должно быть ничего
смешного и тем более жалкого. Море штормит, но как-то вяло и уныло.
породила и обрекла? Радуйся! И я ранен. Мне тошно. И долго, очень долго
все будет валиться у меня из рук, потому что я усомнился в своем опыте...
считать объектом личной инициативы. А деталей не будет.