Чтение 18–й страницы книги ~Этюд в багровых тонах~

все более упругой делалась походка. И не в одном путнике,
проезжавшем по дороге мимо фермы Ферье, оживали вдруг давно
заглохшие чувства при виде стройной девичьей фигурки,
мелькавшей на пшеничном поле или сидевшей верхом на отцовском
мустанге, которым она правила с легкостью и изяществом
настоящей дочери Запада. Бутон превратился в цветок, и в тот
год, когда Джон Ферье оказался самым богатым из фермеров, его
дочь считалась самой красивой девушкой во всей Юте.

Конечно, не отец был первым, кто заметил превращение
ребенка в женщину. Отцы вообще замечают это редко. Перемена
совершается так постепенно и неуловимо, что ее невозможно
определить точной датой. Ее не сознает даже сама девушка, пока
от звука чьего-то голоса или прикосновения чьей-то руки не
затрепещет ее сердце и она вдруг с гордостью и страхом не
почувствует, что в ней зреет что-то новое и большое. Редкая
женщина не запомнит на всю жизнь тот пустяковый случай, который
возвестил ей зарю новой жизни. Для Люси Ферье этот случай был
отнюдь не пустяковым, не говоря уже о том, что он повлиял на ее
судьбу и судьбы многих других.

Стояло жаркое июньское утро. Мормоны трудились, как пчелы,
-- недаром они избрали своей эмблемой пчелиный улей. Над
полями, над улицами стоял деловитый гул. По пыльным дорогам
тянулись длинные вереницы нагруженных тяжелой поклажей мулов --
они шли на запад, ибо в Калифорнии вспыхнула золотая лихорадка,
а путь по суше проходил через город Избранных. Туда же
двигались гурты овец и волов с дальних пастбищ, тянулись
караваны усталых переселенцев; нескончаемое путешествие
одинаково изматывало и людей и животных.

Сквозь эту пеструю толчею с уверенностью искусного
наездника скакала на своем мустанге Люси Ферье. Лицо ее
раскраснелось, длинные каштановые волосы развевались за спиной.
Отец послал ее в город с каким-то поручением, и, думая лишь о
деле и о том, как она его выполнит, девушка с бесстрашием
юности врезалась в самую гущу движущейся толпы. Охотники за
золотом, обессиленные долгой дорогой, с восторженным изумлением
глазели ей вслед. Даже бесстрастным индейцам, обвешанным
звериными шкурами, изменила их привычная выдержка, и они
восхищенно разглядывали эту бледнолицую красавицу.

У самой окраины города дорогу запрудило огромное стадо
скота, с ним еле справлялись пять-шесть озверевших пастухов.
Люси, горевшей нетерпением, показалось, что животные
расступились, и она решила ехать напрямик сквозь стадо. Но едва
она успела въехать в образовавшийся проезд, как ряды животных
снова сомкнулись, и она очутилась в живом потоке, со всех
сторон окруженная длиннорогими быками с налитыми кровью
глазами. Девушка привыкла управляться со скотом и, ничуть не
растерявшись, при каждой возможности подгоняла лошадь, надеясь
пробиться вперед. К несчастью, один из быков случайно или
намеренно боднул мустанга в бок, и тот мгновенно пришел в
неистовство. Храпя от ярости, он взвился на дыбы, загарцевал,
заметался так, что, будь Люси менее искусной наездницей, он
непременно сбросил бы ее с седла. Положение становилось
опасным. Каждый раз, опуская передние копыта, взбешенный
мустанг снова натыкался на рога и снова вставал на дыбы,
разъяряясь еще больше. Девушка изо всех сил старалась
удержаться в седле, иначе ее ждала страшная смерть под копытами
грузных, перепуганных быков. Она не знала, что делать; у нее
закружилась голова, рука, сжимавшая поводья, ослабела.
Задыхаясь от пыли, от запаха разгоряченных животных, она в
отчаянии чуть было не выпустила из рук поводья, как вдруг рядом
послышался ободряющий голос, и она поняла, что ей пришли на
помощь. И тотчас же смуглая мускулистая рука схватила
испуганного мустанга за уздечку, и незнакомый всадник,
протискиваясь между быков, вскоре вывел его на окраинную улицу.

-- Надеюсь, вы не пострадали, мисс? -- почтительно
обратился к Люси ее спаситель.

Взглянув в его энергичное смуглое лицо, она весело
рассмеялась.

-- Я ужасно струсила, -- наивно сказала она, -- вот уж не
думала, что мой Пончо испугается стада быков!

-- Слава Богу, что вы удержались в седле, -- серьезно
произнес всадник, высокий молодой человек в грубой охотничьей
куртке и с длинным ружьем за спиной. Лошадь под ним была
крупная, чалой масти.

-- Вы, должно быть, дочь Джона Ферье? -- спросил он. -- Я
видел, как вы выезжали из ворот его фермы. Когда вы его
увидите, спросите, помнит ли он Джефферсона Хоупа из
Сент-Луиса. Если он тот самый Ферье, то они с моим отцом были
очень дружны.

-- Почему жеее вам не зайти и не спросить об этом самому?
-- спокойно спросила девушка.

Молодому человеку, очевидно, понравилось это предложение
-- у него даже заблестели глаза.

-- Я бы с удовольствием, -- сказал он, -- но мы два месяца
пробыли в горах, и я не знаю, удобно ли в таком виде делать
визиты. Придется принять нас такими, как есть.

-- Он примет вас с огромной благодарностью, и я тоже, --
ответила Люси. -- Он очень любит меня. Если бы меня растоптали
эти быки, он горевал бы всю жизнь.

-- Я тоже, -- сказал молодой охотник.

-- Вы? Но вам-то что до меня? Ведь мы с вами даже не
друзья.

Смуглое лицо охотника так помрачнело, что Люси Ферье
громко рассмеялась.

-- О, не принимайте это всерьез, -- сказала она. --
Конечно, теперь вы наш друг. Приходите к нам непременно! А
сейчас я должна торопиться, иначе отец ничего не станет мне
поручать! До свиданья!

-- До свиданья! -- Он снял свое широкое сомбреро и
наклонился к ее маленькой ручке. Люси круто повернула мустанга,
стегнула его хлыстом и поскакала по широкой дороге, вздымая за
собой облако пыли.

Джефферсон Хоуп-младший вернулся к своим спутникам. Он был
угрюм и молчалив. Они искали в горах Невады серебро и
возвратились в Солт-Лейк-Сити, надеясь собрать денег для
разработки открытых ими залежей. Он был увлечен этим делом не
меньше остальных, пока внезапное происшествие не отвлекло его
мысли совсем в иную сторону.

Образ прелестной девушки, чистой и свежей, как ветерок
Сьерры, до глубины всколыхнул его пылкую, необузданную душу.
Когда она скрылась из виду, он понял, что отныне для него
началась новая жизнь и что ни спекуляции с серебром, ни любые
другие дела не могут быть для него важнее, чем это неожиданное
и всепоглощающее чувство. Это была не юношеская мимолетная
влюбленность, а бурная, неистовая страсть человека с сильной
волей и властным характером. Он привык добиваться всего, чего
хотел. Он поклялся себе, что добьется и теперь, если только
удача зависит от напряжения всех сил и от всей настойчивости,
на какую он способен.

В тот же вечер он пришел к Джону Ферье и потом навещал его
так часто, что вскоре стал своим человеком в доме. Джон целых
двенадцать лет не выезжал за пределы долины и к тому же был
настолько поглощен своей фермой, что почти ничего не знал о
том, что делается в мире. А Джефферсон Хоуп мог рассказать
немало, и рассказчик он был такой, что его заслушивались и отец
и дочь. Он был пионером в Калифорнии и знал много диковинных
историй о том, как в те безумные и счастливые дни создавались и
гибли целые состояния. Он был разведчиком необжитых земель,
искал в горах серебряную руду, промышлял охотой и работал на
ранчо. Если что-либо сулило рискованные приключения, Джефферсон
Хоуп всегда был тут как туг. Вскоре он стал любимцем старого
фермера, который не скупился на похвалы его достоинствам. Люси
при этом обычно помалкивала, но горячий румянец и радостно
блестевшие глаза ясно говорили о том, что ее сердце ей уже не
принадлежит. Простодушный фермер, быть может, и не видел этих
красноречивых признаков, но они не ускользнули от внимания
того, кто завоевал ее любовь.

Однажды летним вечером он подскакал верхом к ферме и
спешился у ворот. Люси, стоявшая на пороге дома, пошла ему
навстречу. Он привязал лошадь к забору и зашагал по дорожке.

-- Я уезжаю, Люси, -- сказал он, взяв ее руку в свои и
нежно глядя ей в глаза. -- Я не прошу вас ехать со мной сейчас,
но согласны ли вы уехать со мной, когда я вернусь?

-- А когда вы вернетесь? -- засмеялась она, краснея.

-- Самое большее месяца через два. Я приеду и увезу вас,
дорогая моя. Никто не посмеет стать между нами.

-- А что скажет отец?

-- Он согласен, если дела на рудниках пойдут хорошо. А я в
этом не сомневаюсь.

-- Ну, если вы с отцом уже столковались, что же мне