Чтение 18–й страницы книги ~Осколки великой мечты~

трехсот, - на их сберкнижках не осталось ни гроша.

Наоборот, они сами были должниками КВП - кассы взаимопомощи - своего
"ящика", долг составлял четыреста семьдесят рублей.

Благородный местком согласился оказать родственникам погибших
единовременную материальную помощь, чтобы погасить эту немалую сумму.

К тому же заводской профсоюз организовал и оплатил похороны родителей,
после чего дал понять Вере и булечке, что какой-либо иной финансовой подмоги
ждать решительно не следует.

Не только денег, но и ровным счетом ничего солидно-вещественного после
Веселовых-старших не осталось.

Ничего, что можно было бы продать и тем обеспечить Верочке более-менее
сносное житье в Москве: ни машины, ни дачи, ни драгоценностей.

В доме имелся лишь не самый новый цветной телевизор "Рубин", старый
холодильник "ЗиЛ" и югославская стенка.

Да сама квартира - вот и все, что нажили за двадцать лет беспорочной
службы на секретном авиазаводе Верочкины родители.

Правда, государство после их трагического путешествия компенсировало
стоимость путевок, а также выделило по тысяче рублей за каждого погибшего.

Тысячу - за папу.

Тысячу - за маму.

Эти деньги поступили на сберкнижку на Верино имя.

Две тысячи - солидная сумма, однако Вероника решила, как бы тяжело ей ни
пришлось, не трогать оттуда ни копейки.

На эти деньги она будущим летом (раньше, говорят, нельзя) поставит
родителям памятник на их общей могиле. Самый лучший памятник, какой только
можно заказать в Куйбышеве.

Вера ничего, ни батона хлеба, не купит для себя за мамину и папину
смерть.

Это было решено и подписано.

С деньгами оказалось все просто, и Вера решила разобраться с иным,
вещественным следом пребывания мамы и папы на этой земле.

На антресолях в их квартире лежало заботливо упакованное отцом туристское
снаряжение: байдарка в двух брезентовых мешках, двуспальная палатка, два
спальника...

В родительской комнате в шкафу помещалась папина гитара.

Там же имелись фотоаппарат и кинокамера, а также коробки с фотографиями и
бобины с пленкой. Каждая коробка была подписана аккуратнейшим папиным
почерком: "Большой Зеленчук, 1984 год"; "Катунь, 1983 год"... И так далее,
по убывающей, вплоть до семьдесят второго года.

Верочкины родители были заядлыми туристами-водниками. Каждый отпуск
делили на две части.

Две недели проводили в заводском пансионате на берегу Волги (вместе с
маленькой Вероникой).

Две другие - в походе: вместе с друзьями сплавлялись на байдарках и
катамаранах по самым порожистым, самым бурным рекам Северного Кавказа или
Горного Алтая.

Только в прошлом году они изменили себе: подарили поступившей в вуз
Веронике круиз по Черному морю на "Нахимове"...

Какая грустная гримаса судьбы: десятки раз сплавляться по ледяным порогам
- а погибнуть в теплом, ласковом Черном море...

Итак, старая гитара, байдарка и кучи фотографий - вот и все наследство,
что оставили дочери высокооплачиваемые советские специалисты: заместитель
главного инженера оборонного завода Николай Дмитриевич Веселов и его
супруга, старший технолог цеха Надежда Андреевна Веселова...

И еще - книги.

Книги в доме занимали полный, до самого потолка, стеллаж.

Собрания сочинений: и Жюль Верн, и Майн Рид, и Борис Лавренев, и Чехов, и
Толстой, и Чернышевский, и даже Хемингуэй...

Вера нашла собрание сочинений Достоевского.

Решила назло доценту Полонскому прочесть "Братьев Карамазовых" - а заодно
уж и "Идиота", и "Игрока".

Пусть голубоглазый "преп" не задается со своими "слезинками"!..

Жаль, конечно, время терять на это прошловековое назидательное чтение.
Вон сколько у папы всего интересного, нечитаного!..

Полка с собственноручно переплетенными романами, вырезанными из толстых
журналов.

Там уживались и "Альтист Данилов", и "Алмазный мой венец", и "Челюсти", и
"Давай поженимся", и редчайшая редкость - Чейз...

А в шкафу в родительской спальне, укрытые от нескромных взоров, лежали
переплетенные ксерокопии "посевовского" издания "Мастера и Маргариты",
ахматовского "Реквиема", солженицынских "В круге первом", "Ракового корпуса"
и "Архипелага ГУЛАГ".

Папа водил дружбу со многими букинистами в городе, имел связи на
книготорговой базе и в книжных магазинах.

Переплачивал.

Реставрировал старые книги в обмен на новый дефицит. Собирал макулатуру.

Теперь библиотеку - точнее, ее "официальную" часть - можно было, конечно,
продать. И, наверное, выручить неплохие деньги. Но Вероника твердо решила
этого не делать.

Во-первых, в память о папе.

И еще потому, что она мечтала: когда-нибудь она обязательно обзаведется в
Москве семьей и огромной квартирой.

И тогда перевезет книги туда.

Чтобы ее дети - как она когда-то в своем детстве - рылись на полках,
вдыхая вместе с ароматом типографской краски запах майн-ридовских прерий и
жюль-верновских океанов...

Вероника обожала своих родителей, преклонялась перед ними и не смела
осуждать их жизнь, но после их гибели решила: она всегда должна быть готова
к тому, что на нее вдруг может свалиться беда. И когда у нее будут деньги -
а они у нее будут! - она обязательно станет откладывать на черный день.
Чтобы, если с нею что-то стрясется, ни ее саму, ни ее родных, - ни тем более
ее детей! - трагедия не застала врасплох.

"У меня, - твердо решила для себя Вера, - всегда будет "загашник".

Для того чтобы "благодарить" врачей, если я вдруг заболею.

И платить адвокатам, когда меня вдруг в чем-то несправедливо обвинят.

И, если я...

Когда я...

Словом, если меня вдруг внезапно не станет, чтобы хватило на жизнь моим
детям... Чтобы они - хотя бы не голодали..."

...Замерзшая Волга... Белесая дымка... По льду, по зимнику, трусит
лошадь, запряженная телегой... ; Пар поднимается от ноздрей лошади, от лица
седока... А Вера, назло доценту Полонскому, лежит на своей кровати,
поглядывает в окно и читает Достоевского...

Так прошел для нее январь тысяча девятьсот восемьдесят седьмого.

Таким ей запомнился.

Пришла пора расставаться с булечкой. И шестого февраля Вера, облив
слезами на обледенелом перроне бабушкино плечо, села в поезд Куйбышев -
Москва. Завтра начинался второй семестр, и Вероника не хотела упустить ни
одного дня занятий.

Уже в Москве, разбирая в своей комнате дорожную сумку.

Вера обнаружила внутри газетного свертка со своими трусиками конвертик,
аккуратно свернутый из тетрадного листка.

На листке бабушкиным мелким почерком было выведено:

"Верочке", а внутри было пять красных червонцев.

Булечка, несмотря на категорические отказы Веры, поделилась с нею крохами
от своей пенсии.

Поделилась тайком...

Пятидесяти рублей, что тайком всучила ей булечка после зимних каникул, в
принципе могло хватить надолго. Надолго - если бы Вера получала стипендию.

Но Вера стипендии не получала.

С тройкой по истории КПСС стипендии не давали.

Спасибо голубоглазому доценту Полонскому.

Она могла бы, конечно, выпросить в факультетском профкоме материальную
помощь.

Ей, сироте, вспомоществование, конечно, предоставили бы, но проблема
заключалась в том, что она не хотела и не могла заставить себя идти и
просить.

Стало быть, ей предстояло прожить на пять булечкиных червонцев пять
месяцев. Прожить на десять рублей целый месяц - задача, конечно,
малореальная.

Но выполнимая.

Вернувшись из Куйбышева после зимних каникул, Вероника постановила себе
вести строжайше аскетический образ жизни.

Накупила талонов на льготное питание в студенческую столовую.

Льготный талончик стоил тридцать копеек. На него полагался полный обед:
первое, второе, компот. Хлеба можно было брать сколько хочешь - только из
столовой запрещалось выносить.

За девять рублей проблема обедов была решена.

А для того чтобы меньше хотелось есть, Вера решила заняться чем-либо.

Чем-то интересным. Отвлекающим от голода.

Не учебой, нет.

Учеба не могла захватить ее настолько.

Сейчас, по прошествии полугода со дня катастрофы "Нахимова", ее рассудок
успокоился настолько, что она уже не испытывала, как прежде, острой боли при
одной только мысли о той ночи тридцать первого августа.

И потому она уже могла взяться за дело, которое считала своей
обязанностью. Этим делом была месть.

Тем более что пока она лежала на своей куйбышевской тахте с томиком
Достоевского, в ее голове стал вызревать план.

Смутный, малоопределенный, чрезвычайно трудоемкий, но все-таки - план.