сточенный карандашик с серым ластиком на конце. Внутри ранец отвратительно
пах кожей и еще, как мне показалось, воском. В первый вечер своих
бесконечных каникул Ивонна забросила его навсегда.
кровати в крошечной нежилой комнатке?
прозвонили полночь, окончательно спятив. Я встал и в полумраке увидел, как
Ивонна отворачивается к стене, решив, вероятно, уснуть. Пес лежал в позе
сфинкса на лестничной площадке, отражаясь в зеркале шкафа и глядя на себя
с высокомерной скукой. Когда я проходил мимо, он и не шелохнулся. Застыл,
вытянув шею, подняв голову, насторожив уши. Но, спускаясь по лестнице, я
слышал, как он зевнул. Я снова словно окоченел в холодном желтом свете
голой лампочки. Из приоткрытой двери столовой доносилась бесстрастная,
ясная музыка, такую всегда передают по радио ночью. Слушая ее, я всегда
вспоминаю о пустынном аэропорте. Дядя сидел в кресле. Он сейчас же
обернулся ко мне.
перед фотографом.
величайшей осторожностью поднес к сигарете. Затянулся. Мне стало как-то не
по себе, словно я курил впервые. Он вдруг нахмурился.
проговорил он, оглядев меня.
копаться в моторах? - Он взглянул на свои руки.
одновременно с английским и швейцарским акцентами, так что я даже стал
гадать, кто же он по национальности, фразу, которую я и теперь, через
много лет, во время одиноких прогулок, повторяю вслух: "Дамы и господа,
передачи радиостанции "Женева-мюзик" окончены. До свидания. Спокойной
ночи". Дядюшка и не подумал выключить приемник, сам я это сделать не
посмел, так что послышалось шипение, свист помех, похожий на шорох листвы
на ветру. Словно столовая превратилась в сад.
очень важное.
встал и отворил стеклянную дверь. - Не боитесь? - Он обвел рукой темное
пространство гаража, освещенное лишь несколькими тусклыми лампочками. -
Заодно посмотрите на мое хозяйство...
запах бензина - я всегда, сам не зная почему, любил его, так же как
сладкий запах эфира или запах серебряной обертки шоколада. Он взял меня за
руку, и мы пошли в сгущавшемся мраке.
мучительному для него вопросу, который он мог обсуждать не с каждым. И
даже, наверное, заводил о нем разговор впервые.
отчетливо, я вдруг пискнул чуть ли не фальцетом, причем фальцетом
жеманнейшим.
вдруг начал, схватив меня за руку, - что она пошла в своего отца, а брат
был человеком увлекающимся...
неверном свете отдаленных лампочек.
закурил. Почти не различая его в темноте, я теперь ориентировался на
огонек сигареты. Он прибавил шагу, и я испугался, что совсем отстану. - Я
вам это рассказываю, потому что вы мне показались очень вежливым юношей. -
Я нарочно закашлялся, не зная, что сказать в ответ. - К тому же из хорошей
семьи...
огонька. Кругом ни одной лампочки. Я вытянул руки, чтобы не налететь на
стену.
Он резко засмеялся и прибавил хрипло: - Так-то вот, братец ты мой.
оказался у самого моего лица. Мы постояли молча.
тут еще эти съемки...
такого смирения и усталости.
Он опять повел меня за руку, все сильнее ее сжимая. - Я вам это
рассказываю, потому что вы славный... Вежливый...
умудряется находить дорогу в таких потемках. Если я отстану, то заблужусь
здесь навеки.
так опасно... Так опасно. - Он отпустил мою руку, и, чтобы не потеряться,
я ухватился за полу его пиджака. Его это не смутило. - В шестнадцать лет
она ухитрялась накупать тонны косметики... - Он ускорил шаг, но я крепко
держался за его пиджак и не отставал. - С соседями не зналась, а все
ходила в "Спортинг". Вся в отца.
нащупал на стене выключатель. Щелчок - и прожекторы под потолком ярко
осветили все помещение, оказавшееся при свете еще огромней.
выстроились в ряд. Старый автобус фирмы "Шоссон" на сдутых шинах. Слева от
нас была застекленная мастерская, окруженная кадками с деревцами, похожая
на оранжерею в саду. Здесь пол был усыпан гравием, а по стене полз плющ,
обвивавший беседку со столиком и плетеными стульями.
стол, он положил подбородок на ладони. Вид у него был измученный.
Видите эти неприкаянные железяки? - Он указал на американские машины и
автобус "шоссон" у себя за спиной. И отмахнулся, словно от надоедливой
мухи. - Жуть, когда твоя работа тебе вдруг осточертеет.
поразило, как ласково он на меня поглядел при этих словах. - С
энтузиазмом... - повторил он вполголоса.
гаражом. Здесь, среди кадок с деревцами плюща, мы оказались в странном
оазисе среди общего запустения: ожидающих починки автомобилей (у одного из
них не хватало крыла) и ржавеющего автобуса. Свет прожекторов был тоже
холодным, но не желтым, как в коридоре и на лестнице, по которой мы
поднялись с Ивонной. Нет, скорее серебристо-голубым. Ледяной
серебристо-голубой свет.
графин с водой. Мы чокнулись.
ему явно хотелось излить кому-нибудь душу. - Великоват он для меня, - и он
развел руки в стороны. - Сначала исчез Альбер... Потом моя жена... А
теперь вот Ивонна...
да так, что побагровел. Еще, чего доброго, задохнется. Я хлопал его по
спине до тех пор, пока кашель не прекратился. Он посмотрел на меня с
признательностью.
не столько расслышал его слова, сколько угадал их. - Вы славный мальчик...
И вежливый.
конце гаража, далеко-далеко от нас, захлопнулась дверь гостиной. Я увидел
Ивонну, с рыжими распущенными волосами по пояс. От нас она выглядела