Чтение 18–й страницы книги ~Дальше некуда!~

усиливается. Что это значит?

Может, биржевик разбился при падении? Или отказался от своей прогулки?

Я жду еще тридцать минут, после чего начинаю головокружительный спуск.

Приехав вниз, я замечаю большое скопление народу. Все мальцы станции
сгрудились вокруг Берюрье, лежащего на спине в снегу, как большая черепаха.

Мамонт ругается, как десять пьяных извозчиков.

Одна его лыжа лежит у него под задницей, вторая воткнута вертикально в
снег. Он пытается встать, опираясь на палку, но это ему не удается, потому
что острие означенной палки проткнуло его штанину и он буквально пригвожден
к земле.

Наставнику юношества совсем не до смеха, тем более что выражения Берюрье
относятся главным образом к нему. Толстяк называет его убийцей,
дипломированным костоломом и поставщиком клиентов для клиник.

Я появляюсь вовремя, чтобы перевести его в вертикальное положение.

Он отряхивается, выплевывает снег, массирует поясницу.

- Ой, как мне плохо,- завывает мой доблестный подчиненный.- Я получил
страшный удар по наследству. Такие удары могут быть смертельными...

Он хочет расстегнуть крепления, но, когда наклоняется, лыжи скользят и
Толстяк проезжает оставшуюся часть склона, вопя ругательства, которые,
должно быть, слышны по всем Альпам. Это похоже на красно-синий обвал. Я бегу
снять с него лыжи и, чтобы успокоить, обещаю двенадцать стаканов аперитива.

Очень плотный обед унял ярость Берю. Толстяк трижды просил рагу и теперь
блаженно переваривает съеденное, как удав-боа.

- Знаешь,- говорит он,- хочешь верь, хочешь нет, но я скоро начну снова.
Я теперь понимаю, что сделал глупость, пойдя к соплякам. Они надо мной
смеялись, и я постоянно ошибался. Со взрослыми людьми, хорошенько
постаравшись и точно следуя указаниям инструктора, я должен справиться. Ведь
не дурее же я остальных?

- Может, и нет. Во всяком случае не умнее. Берю возмущенно пожимает
плечами.

- Скажи, приятель, в котором часу Бержерон ушел вчера днем из отеля?

- Около трех.

Я смотрю на часы. Времени у меня полно. Я заказываю шестую рюмочку
крепкого коньяку для Толстяка, желаю ему успехов на лыжне и оставляю строить
глазки его испанке - очаровательной даме лет шестидесяти восьми с такими
усами, что ей надо бриться. Она чуть потолще, чем сам Берю, и не катается на
лыжах из-за деревянной ноги.

Я иду к автобусной станции. Служащий в синем халате встречает меня очень
любезно.

Я показываю ему удостоверение, и он выражает сильное удивление.

- О! Полиция?

- Мне нужно задать вам несколько вопросов. Но предупреждаю, что мне
необходимо быть уверенным, что вы не разгласите содержание нашей беседы.

Его герметическая физиономия меня успокаивает. Са-вояры не привыкли без
толку молоть языком, особенно о секретах, которые им доверяют полицейские.

- Вы знаете некоего месье Бержерона?

- Разумеется.

- Этот господин, кажется, получает вас много лыж?

- Когда он здесь, то почти каждый день.

- Как вы это объясняете?

- Он владеет в Париже заводом по производству лыжных креплений. Вот он и
продает их своим знакомым по себестоимости.

Я говорю себе, что пока все О'кей.

- Откуда поступают лыжи?

- Из Шамоникса. Там находится фабрика, где их выпускают.

- Вы получили для него лыжи с дневным автобусом?

- Да.

- Я бы хотел на них взглянуть. Служащий ведет меня в конец склада.

- Вот. Можете убедиться, они совершенно новые. Я их тщательно осматриваю.
Лыжи действительно как только что сделаны.

- Благодарю вас. Ни слова месье Бержерону о моем визите.

- Будьте спокойны.

Он колеблется, потом, смущаясь от своего любопытства, бормочет:

-Что-нибудь... серьезное?

- Вовсе нет. Я провожу некоторые проверки в налоговом плане, а эти
частные продажи незаконны, вы понимаете?

Он понимает. Я пожимаю ему руку и иду к подъемнику Бель-Кот.

Час спустя я вижу Бержерона с двумя парами лыж. Как и утром, он садится
на подъемник и сидит, как виртуоз, не держась за брус.

Я следую за ним. На этот раз между нами никого нет. Погода великолепная.
Гора сверкает на солнце, женщины прекрасны, яркие краски спортивных костюмов
создают чудесную симфонию.

Когда мы проделали полпути, Бержерон с такой же неловкостью, как и утром,
падает. Я говорю себе, что для опытного лыжника этого многовато и простое
совпадение слишком маловероятно. Поэтому через двадцать метров, убедившись,
что он на меня не смотрит, я отпускаю мой брус и устремляюсь вниз по лыжне.
Я описываю широкий полукруг и оказываюсь на одном уровне с биржевиком. Тот
восстановил равновесие, взвалил на плечо запасную пару лыж и трогается с
места. Но спускается он не к Куршевелю, а пересекает спуск наискось в
сторону долины Пралонг.

Я даю ему оторваться на приличное расстояние и мчу по его следам.
Бержерон действительно мастер. Теперь я нисколько не сомневаюсь, что его
падения были намеренными.

Он летит к пихтовому лесу, выделывает два или три виража и подкатывает к
притулившемуся у склона горы домику.

На пороге этого шале он снимает лыжи, втыкает их в снег и входит,
по-прежнему держа вторую пару на плече.

Ваш любимый Сан-Антонио не колеблется. Его окружает белое безмолвие, но и
сам он производит шума не больше, чем гусеница, ползущая по полированному
столику. Он в свою очередь снимает лыжи, вытаскивает из кармана куртки пушку
и медленно подходит к двери дома.

Внутри игра света и тени. Пахнет коровами и их экскрементами. С потолка с
толстыми суковатыми балками свисает паутина. Я вытягиваю шею и с огромным
удовольствием вижу месье Бержерона за работой. И знаете, что он делает?
Колет лыжи на дрова. Ну, каково? Признайтесь, что вы озадачены. Месье
получает в день по две пары лыж и уединяется, чтобы развести из них
костерок.

Неподвижно стоя в дверном проеме, я не упускаю ни одного его движения.
Бержерон работает энергично. Может, он чокнулся? Только ненормальный может
топить печку лыжами.

Получив солидную кучку щепок, он бросает ее в старый камин, чиркает
спичкой, поджигает валяющуюся тут же газету, и лыжи красиво вспыхивают! Если
вы хотите, чтобы в ваших каминах горел красивый огонь, мой вам совет: топите
их лыжами. В почерневшем очаге начинает трепетать пламя. Бержерон, словно
демон, смотрит на свои необычные дрова.

- Очень красиво, правда?- любезно осведомляюсь я и шагаю через порог.

Можно подумать, что биржевик сел на улей, спутав его с пуфом, так он
подскакивает.

Он похож на затравленного зверя. Надо его понять: избушка не имеет
другого выхода, кроме низкой двери, а в ней стоит Сан-Антонио со шпалером в
руке.

- Кто вы такой?- спрашивает он. Он не может меня узнать из-за моей шапки,
солнечных очков и из-за того, что я стою против света.

- Вы перестали узнавать старых приятелей, Бержерон? Должно быть, мой
голос вызывает у него какие-то воспоминания. Он у меня просто неподражаем:
какая теплота (сорок градусов по Цельсию), какой тембр! А сила! Уверен,
после Карузо... Ну ладно, замнем для ясности, я здесь не затем, чтобы себя
расхваливать.

- Кто вы?- квакает он.

Я делаю шаг вперед, чтобы подставить свое мужественное лицо свету очага,
потом снимаю очки. Бизнесмен снова подпрыгивает.

- Комиссар...-бормочет он.

- Ну да,- весело подтверждаю я.- Любуетесь огоньком, месье Бержерон?

- Я...

- Вы?

- Это были старые лыжи...

- Из тех новых, что вы получаете дважды в день9 Вижу, он бледнеет.

- Думаю, самое простое для вас - это начать колоться. Место, конечно, не
самое удобное, но природа имеет свой шарм. По крайней мере, здесь нам будет
спокойно.

- Но я... клянусь вам, что я...

Не переставая держать его под прицелом шпалера, я нагибаюсь и поднимаю с
пола крепления, которые Бержерон снял, прежде чем сжечь лыжи.

Когда я поднял одно из них, биржевик пытается броситься ко мне, но моя
пушка быстро останавливает его порыв.

- Спокойнее, мой дорогой друг, спокойнее! Я беру топорик, которым он
рубил лыжи, и несколько раз бью им по креплениям, после чего отступаю на
шаг, чтобы взглянуть на рубцы.

- Браво,- говорю,- так я и думал. Хромированное золото. Обычно туфту
пытаются выдать за сокровище, а у вас все наоборот.

Больше я ничего сказать не успеваю. Горящая деревяшка приземляется на
угол моего портрета. Ожог хлещет по правой щеке. Боль настолько сильная, что
несколько секунд я не способен реагировать. Прижимаю руку к лицу. Чувствую,
меня толкают, пушку вырывают из руки. Это было нетрудно, потому что я держал
ее только одним пальцем, а остальные прижимал к обожженной щеке.

- Ни с места, или я выстрелю!- бросает Бержерон.

Судя по голосу, он вполне способен это сделать. Я опускаю руки вдоль тела
и смотрю на биржевика. Он уже поднял крепления и сунул их в нагрудный карман
своей куртки. От этого у него возник тяжелый горб, который тянет одежду
вперед. Этот горб вызывает в памяти полишинеля - не хватает только дурацкого