Чтение 18–й страницы книги ~Пароль не нужен~

играют, шепчет он ей на ухо:

- Маня, нацеди самогоночки! Такая, право, радость!

- А чего, Димочка?

- Чего, чего, - суетится отец Никодим, - ты не чегокай, а влаги
поднацеди скорей, радость сейчас во мне птицей порхает и на сердце легко.

...А чуть позже в комнату Блюхера заходит Колька-анархист. Стоит он
на пороге раскорякой - соблюдает флотский форс, хотя до моря еще идти и
идти.

- Гражданин министр, - говорит Колька с дурной улыбочкой, - наш
разведвзвод порешил подарить вам жеребчика, отбитого у белых. Крутой
жеребчик, просто министерский. Вам его, может, кто объездит, будете потом
довольны, а сейчас только взгляните.

Блюхер поднимается, идет вместе с Колькой на площадь. Там стоит
красавец жеребец. Норовистый, копытом бьет, глаза кровавые, пена с морды к
земле тянется. Партизаны его впятером держат, и то еле-еле. Блюхер берет
поводья, заглядывает жеребцу в морду, тот храпит и скалит зубы.

- Неужто сами решитесь объехать? - спрашивает Колька-анархист,
незаметно подмигивая партизанам: мол, черта с два! Министр, он на что
способен? Он только речи способен двигать про дисциплину.

- Пускай, - негромко просит Блюхер и закидывает ногу в стремя.

Пускают партизаны жеребца. Эх, чуть раньше времени пустили! Понес!
Стремя подвернулось, нога соскользнула, вторую ногу не успел забросить
Василий Константинович, только за гриву уцепился; он висит вдоль жеребца,
а тог носится по площади кругами, и нет сил его остановить, и нет никакой
возможности себя самого в седло взбросить.

А земля рядом - серая, красная, желтая, белая.

Кровь в висках стучит.

Отпустить пальцы с гривы - сомнет об землю, расплющит, раскровенит,
костей не соберешь. Ах, глупо-то как все вышло! Нет! Врешь, сволочь! А ну,
помаленьку ногу вверх. Еще. Еще малость! Самую малость бы еще! Нет. Мысок
подвернут, стремя зажато, жеребец несется - что твой цирк!

И тишина вокруг.

Не слышно Блюхеру, как партизаны кричат, винтари вскидывают, а
стрелять боятся. Зацепишь ненароком человека, или поваленный конь насмерть
задавит.

Голова кружится каруселью, а земля теперь черная, и нет на ней
зелени.

Из последних сил, отчаянно рвет Блюхер повод. На мгновение жеребец
останавливается. А больше и не надо! Василий Константинович рывком
взбрасывает свое тело в седло. Вокруг сейчас все как бы электрическое:
жутко-синее, несется кругами, и в висках стук.

Блюхер натягивает повод еще круче. Дает шенкеля, жеребец - в свечу,
ноги передние взбросил, замер так, а потом копытами об землю грох! А
Блюхер в седле, влитой, и ну еще раз шенкеля. И снова жеребец в свечу и
снова об землю грох! Так раз десять его Блюхер забирал.

И стих жеребец. Идет послушно. В мыле весь.

Блюхер спрыгивает с коня. Бросает повод Кольке-анархисту.

- Хорош конь, - только и говорит Василий Константинович.

Идет к дому не торопясь, шаги вколачивает в землю, как гвозди.

Кто-то из партизан смотрит на ошалевшего Кольку, присвистывает и
уважительно тянет:

- Да-а-а... Министр - чего там...

А поодаль, в сторонке, стоит маленький незаметный человечек в измятой
гимнастерке. Он докуривает цигарку, бросает ее под ноги, долго вкручивает
каблуком в зелень, а потом манит к себе Кольку-анархиста. Тот подходит.

- Ничего, - говорит человек. - Как говорится, лиха беда начало. Не
отчаивайся милый. Народ за собой поведешь, Коль. Реванш твой будет.

...А по дороге лесной, пустынной несется старенький "форд" министра
Блюхера. Желто-белая пыль клубится следом, висит над дорогой дымным
облаком, пронизанная тугими балками солнечных лучей.

Блюхер - побелевший, осунувшийся - дышит тяжело, с хрипом. Шофер
поглядывает на него с опаской, жмет на педаль акселератора. Солнце,
ударяясь в ветровое стекло, выстреливает острыми синими бликами. Над
ковыльной безбрежной степью висят жаворонки, и все окрест полно
спокойствия и мира.

- Стой, - шепчет Блюхер.

Шофер тормозит. Блюхер просит:

- В портфеле бинт...

И вылезает из машины - чуть не вываливается. Он стоит на дороге в
пыли и раскачивается, будто пьян. Шофер расстегивает на Блюхере френч и
осторожно стаскивает сначала правый рукав, после левый. Грудь Блюхера
перевязана крест-накрест бинтами. Они все насквозь искровавлены: черная,
запекшаяся уже кровь чередуется с яркими пятнами. Во время
империалистической Блюхер был четыре раза ранен, из них два - смертельно,
в морге среди мертвяков валялся, волосами ко льду прирос. С тех пор он
всегда под френчем туго перебинтован, вроде как в корсете. Единственный в
мире военный министр, уволенный с "Георгиями" из рядов действующей армии
по причине полной инвалидности - "к службе не годен".

Шофер достает из портфеля чистые бинты - менять повязку.

- Туже, - просит Блюхер.

Шофер стягивает его грудь что есть силы, опасливо поглядывая в серое
лицо министра - глаза по-прежнему закрыты, на лбу холодная испарина.

- Еще туже.

И чем туже шофер забинтовывает Блюхера, тем тверже он стоит на ногах,
постепенно выпрямляется, расправляет плечи, откидывает голову назад,
выдыхает воздух и говорит:

- Теперь хорошо.

Френч он надевает сам, застегивается на все пуговицы, трет бритую
голову сильными своими пальцами, садится рядом с шофером и просит -
по-мальчишески:

- Жмем.

Тридцатилетний главком и военмин сидит возле шофера прямо, недвижимо,
словно парад принимает, только желваками поигрывает, когда машину трясет
на ухабах.

- Василий Константинович, - говорит шофер, - а вот людишки болтают,
что врачи научились железные ребра вставлять...

- Это ты обо мне беспокоишься?

- Болезненно на вас смотреть, когда бинтуешь...

- А ты жмурься, - советует Блюхер, - и не болтай про это никому.

- Так раны-то у вас боевые, героичные раны...

- Героично - это когда силен и без ран. Все остальное - жалко.

Несется "форд"; желто-белая пыль клубится следом, висит над дорогой
тяжелым облаком, и солнце в нем кажется дрожащим, расплывчатым и дымным.

РАЗВЕДУПРАВЛЕНИЕ

_____________________________________________________________________

Блюхер сидит возле шифровальщика. Тот читает ему:

- После того как атаман Семенов сбежал с теплохода и начал подготовку
к борьбе за власть против Меркуловых, японское правительство может пойти
на переговоры с ДВР хотя бы для того, чтобы утихомирить склоку среди своих
белых союзников. Генерал Оой ясно дал понять, что, если ДВР проявит
инициативу, японправительство отнесется к ней с пониманием, в то же время
на словах лишний раз провозгласит свою преданность союзническому долгу и
Меркулову. Видимо, в ближайшее время японпредставители будут зондировать
этот вопрос в Чите. 974".

- Ясно, - говорит Блюхер, - через кого шла шифровка от 974-го?

- Через Постышева.

- Сделайте, пожалуйста, три копии: в Сиббюро ЦК, в Дальбюро и для
передачи в Москву - Дзержинскому. И мою приписку дайте: я - за переговоры.
Теперь дальше. Вот этот документ в ЦК надо зашифровать срочно.

Прибыв в Читу и ознакомившись с состоянием армии, нашел, что

армия переживает катастрофическое положение. Существующие отношения

правительства и Совмина к армии можно определенно отметить как

индифферентные. Жизнью армии и ее нуждами ни правительство, ни Совет

Министров, по-видимому, не интересовались, было стремление ничего не

отпускать, урезывать и за счет армии содержать в продовольственном и

вещевом отношениях гражданские учреждения.

Порядок расходования золотой валюты, высылаемой для нужд НРА,

вынуждает меня просить вмешательства Москвы, о чем будет донесено

дополнительно с указанием цифр и фактов. В тех случаях, когда

командование пытается улучшить положение быта народармейцев,

сотрудников штабов, правительство энергично реагирует, ссылаясь на