Чтение 18–й страницы книги ~Псевдоним~

Бенджамин Во".

"Дорогой Ли!

Твое письмо позабавило меня. Сюжет, заключенный в нем,
неправдоподобен, но что, как не жизнь, дает нам образчики неправдоподобия,
составляющего тем не менее каждодневную обыденность?!

Я утешаю себя тем, что постоянно перечитываю великих (взнос в здешнюю
библиотеку невелик, всего десять долларов, зато подбор книг совершенно
поразителен). Когда человек в беде, он жадно ищет ответа на волнующие его
вопросы именно в классике, потому что в ней всегда заключено несколько
смыслов. Разница между литературой и словесным упражнительством в том-то и
заключена, что поделки от Слова описывают очевидное, герои в такого рода
книжках говорят деревянным языком, мысли отсутствуют, одна лишь интрига и
дотошное описание ландшафта. А классику каждый может примерить на себя,
найти ответы на вопросы, которые тебя тревожат, зарядить силой - даже в
том случае, если ты не согласен с трактовкой гения.

Я перечитал Ибсена и пришел к любопытному - очень для меня, кстати,
нужному сейчас - выводу: все его творчество призывает человека к тому,
чтобы успеть выразить себя, отдать то, что ему отпущено, до конца. Если уж
ты плохой, то будь до конца плохим, а коли хороший - сделайся образцом для
подражания. Только не будь посредине. Будь самим собой - злым Калигулой,
мудрым Цезарем, - но только обязательно вырази до конца свою сущность!

Неужели я был прав тогда, в пору своей зеленой юности, когда
почувствовал в Филиппе Тимоти-Аустине зло, маленькое и коварное, и
выставил его в том свете, какого он заслуживал?! Неужели мне был отпущен
дар видеть то, что не видно другим?! Браво, Портер! Я стал относиться к
тебе значительно более уважительно, чем раньше. Воистину каждый из нас
замыслен природою как неповторимое, уникальное, самобытное существо; от
нас зависит, выполним мы волю, заложенную в каждом из нас, или нам
окажется это не под силу. Возникает какой-то момент, когда человек должен
ответить себе: под силу ему с т а т ь тем, кем он стать должен, или же
следует констатировать: "Я не способен на это, не хватает сил, терпения,
знания, страсти". Огромное большинство выбирают второй путь, благородно
признаваясь самим себе в неспособности создать то, что они создать были
обязаны; это честно, не скрою, но это такое благородство правды, которое
убивает счастье.

Ты спрашиваешь меня, каков был Филипп?

Право, мне трудно ответить на твой вопрос. Я не помню его лицо. В нем
было что-то стертое, быстрое, низменное. Может быть, я пристрастен,
особенно после того, как получил твое письмо. Мне трудно совладать с
собою. Я не умею ненавидеть, наверное, в этом - мой главный недостаток. Я
боюсь обидеть человека. Я опасаюсь пошевелиться в толпе, чтобы ненароком
не ударить того, кто слабее меня или стоит сзади.

Но если это тот Филипп Тимоти-Аустин, которого я вышутил, и он
столько лет хранил в себе ненависть против меня, то, значит, он -
Личность, он - состоялся, он смог изваять из той заготовки, которой был
тринадцать лет назад, нечто цельное, чем стал ныне: никакой середины! Если
злодей - то злодей до конца! Но кто сказал, что мститель - злодей? Может
быть, он такое пережил после моей шутки, что нам с тобою и не снилось, кто
знает?!

Да, у него была родинка на правой щеке, маленькая, черная, с
волоском, который вился. Я всласть потешился над этой родинкой.

Зачем? Не знаю. Людей надо жалеть, но, увы, к этому постулату
приходишь после того, как жизнь крепко тебе самому накостыляет.

...Не знаю, чем это объяснить, но я стал ощущать вокруг себя какую-то
затаенную тревогу.

Я полагал, что смогу много писать, но мечтам моим не суждено сбыться,
поскольку репортажи, которые я подрядился делать ежедневно для газеты,
отнимают все время.

...Кто-то рассказал смешную историю: биржевой маклер сделал своей
секретарше предложение, а та ударилась в слезы. Он удивился: "Я обидел
вас?" Она ответила: "Нет, но ведь ты вчера уже женился на мне!" .

Утром я просыпаюсь с сюжетом нового рассказа в голове, а вечером сижу
в салуне, смотрю на игроков в покер, и ни мысли во мне нет, ни желания
писать, одно отчаяние.

Пожалуйста, не сердись, что я отправлю тебе грустное письмо.

Твой Билл".

"Уважаемый мистер Врук!

Ваш сотрудник Бенджамин Во обратился ко мне с предложением обнаружить
место пребывания сбежавшего из-под суда кассира "Первого Национального
банка".

Мне непонятна бестактность такого рода. Я никогда не встречался с
этим господином, его судьба меня совершенно не волнует, однако меня не
может не тревожить преступление закона, совершенное м-ром Портером в том
банке, который входит в орбиту интереса корпораций, с которыми я связан.

Поэтому, если вашей конторе известно местонахождение преступника,
соблаговолите поставить об этом в известность полицию и прокуратуру, а
своему сотруднику разъясните, что негоже предавать интересы того босса,
которому служишь.

Поскольку м-р Бенджамин Во намекнул, что вы приняли заказ клиента,
заинтересованного в судьбе м-ра Портера, советовал бы вам немедленно
уведомить власти и об этом человеке, потому что он вполне может знать, где
находится преступник, уклоняющийся от ответственности и наносящий этим
урон Справедливости, Морали и Долгу.

Филипп С. Тимоти-Аустин,

президент "Скотопромышленного банка".

"Любимая!

Ты не представляешь себе, как славно движутся мои дела! Я много
работаю в газетах, но все свободное время пишу, обложившись книгами, в
моем тихом, удобном кабинетике.

Я отправил несколько вещей в "Детройт фри пресс" и сейчас жду отзыва.
Помнишь, как они купили мои юморески, прислали чек на шесть долларов и
предложили работать на них постоянно?!

Убежден, что и на этот раз они купят несколько вещиц, и я смогу
переправить тебе денег. Мне так стыдно перед тобой, родная, что пришлось
обречь тебя на незаслуженный позор и постоянную зависимость от родителей!

Я теперь спокоен, как никогда раньше, ощущение невиновности дает мне
радостную силу творить; единственное горе - это разлука с тобою и
Маргарет.

Чем труднее я думаю о прошедшем, тем явственнее понимаю необходимость
того вихря, который сметет старье и даст людям единственно им нужное:
определенное равенство в распределении благ. При этом я понимаю, что
равенство есть некий вызов природе, которая не признает равенства,
поскольку в прериях живет лев и коза, то есть тиран и жертва. Но ведь если
не верить в чудо, которое рано или поздно принесет счастье каждому (только
потому - всем), стоит ли жить на земле?! Всегда надо быть героем в мыслях,
только это позволит человеку в его деяниях соблюдать мало-мальски
достойную порядочность. Вокруг нас так много плохих людей, которые алчно
гасят те огни, которые мы зажигаем в своей душе и в душах наших близких...

Ты должна быть уверена в нашем завтрашнем дне, Этол. Какие бы
испытания ни выпали на нашу долю, Правда победит. Нам осталось ждать
встречи всего восемьсот девяносто семь дней, они пролетят как миг.

Нас, словно острова, бьет волнами страшный океан неизвестного, но
ведь именно эти постоянные пенные удары и дают нам право на веру. Мы
окружены беспроглядной тайной; даже минута, которая наступит, может
изменить нашу жизнь, но кто сказал, что надо бояться Времени, таинственно
спрессованного в секунды и доли секунд?! Когда я ощущаю усталость, в
голове моей возникают вопросы, которые я гоню прочь, ибо они безжалостны,
а человек, прикасающийся к перу, обязан быть милосердным, иначе он злодей
и коварный обманщик. Да, я отдаю себе отчет в том, что землетрясение
равнодушно и силам, вызывающим его, совершенно безразлично, если под
осыпающимися кирпичами дома погибнет новый Шекспир или зачатый накануне
Моцарт. Да, правда жизни такова, что тайфун одинаково беспощаден и к
пророку и к лжецу, но это не дает право литератору считать, что
бессовестность стихии обрекает его на унылое бытописательство знакомой ему
маленькой правды. Ироничная вера в чудо даст людям успокоенную надежду и
чуть-чуть веры в свою силу. Это именно мне и хочется выразить в тех
рассказах, которые разрывают голову.

Любовь моя, береги себя и Маргарет.

Вы, словно маяки в ночи, когда с рейда Нового Орлеана выходят корабли
и берут курс в океан, навстречу ветрам и судьбе.

Я нарисовал эти маяки на рейде, но они вышли смешными, а потому
жалкими, и я не стал отправлять тебе этот рисунок. Воистину человек - это
стиль, а когда начинается совмещение несовместимого, делается стыдно за
автора.

Майкл Сноу, мой коллега по газете, пишет рассказы, в которых с
невыразимой тоской рассказывает о праздничном шуме французского квартала,
где чуть не до утра звучит музыка негритянских музыкантов, о веселье,