Чтение 18–й страницы книги ~В случае беды~

Она стала моей любовницей, потом женой. Ее тело давало мне наслаждение,
но никогда не возникало в моих снах, было женским телом - и только. Вивиана
никак не участвовала в том, что я считаю самым важным в сексуальной жизни.

Я был признателен ей за то, что стал ее избранником, что ради меня она
пошла, как я считал, на жертвы; лишь много позже я начал догадываться, что
именно со своей стороны она называла любовью.

Разве это не было прежде всего потребностью самоутвердиться, доказать
себе и другим, что она не просто хорошенькая женщина, которую одевают,
защищают и вывозят в свет?

И, главное, разве не жило в ней острое стремление властвовать?

Так вот, она властвовала надо мной двадцать лет и все еще силится
властвовать. До истории с квартирой на Орлеанской набережной она жила без
особого беспокойства, держа меня на длинном поводке в полной уверенности,
что я вернусь к ней после более или менее шумного, но неопасного для нее
кризиса.

Во время разговора после завтрака я прочитал по ее лицу, что она сделала
внезапное открытие - ей угрожает подлинная опасность. Впервые у нее
сложилось впечатление, что я ускользаю от нее и это может привести к
окончательному разрыву.

Она сопротивляется изо всех сил. Продолжает свою игру, пристально следя
за мной. Я знаю, ей больно, она день ото дня стареет и все усиленней
прибегает к косметике. Но страдает она не по мне. Она страдает из-за себя,
страдает не только из боязни утратить положение, которое создала себе вместе
со мной, но и от мысли, что ей придется отказаться от сложившегося у нее
представления о собственной личности и значимости.

Мне жаль Вивиану, но, несмотря на ее тревожные взгляды, которые я ловлю
на себе, меня ей не жаль. Ее заботливость продиктована расчетом, и хочет она
не того, чтобы я вновь обрел душевный покой, а чтобы я вернулся к ней, пусть
даже смертельно раненный. Даже если отныне буду всего лишь бездушным телом
рядом с ней.

Как Вивиана объясняет мою страсть к Иветте? Тех женщин, что были у меня
до этого, она относит на счет любопытства, а также фатовства, сидящего в
каждом мужчине, особенно если он уродлив, его потребности доказать себе, что
он может обрести власть над женщиной.

Однако в большинстве случаев дело обстояло иначе, и я считаю себя
достаточно здравомыслящим, чтобы не заблуждаться на этот счет. Будь Вивиана
права, у меня были бы лестные для меня романы, в частности с иными нашими
приятельницами, добиться которых мне не стоило бы особого труда. Но это
происходило со мной редко, случайно и всегда в минуты сомнений и
подавленности.

Чаще всего я спал с девками, профессионалками и непрофессионалками, и
когда они вспоминаются мне, я обнаруживаю, что во всех них было что-то общее
с Иветтой, хотя до сих пор я этого не замечал.

Вероятно, мною двигал чисто сексуальный голод, если можно так выразиться;
не вызывая улыбки, я хочу сказать - желание без всякой примеси
сентиментальных и сердечных соображений. Иными словами, сексуальность в
натуральном ее виде. Или в циничном смысле.

Мне исповедовались, иногда под моим нажимом, сотни клиентов, мужчин и
женщин, и я мог убедиться, что не являюсь исключением, что в человеке живет
потребность вести себя иногда как животное.

Быть может, я был не прав, не посмев предстать перед Вивианой в таком
свете, но мне даже мысль об этом не приходила. Почем знать, не упрекает ли
она со своей стороны меня за это и не случалось ли ей искать подобного
удовлетворения на стороне?

Именно так обстоит дело с нашими приятельницами, со многими нашими
приятелями, и не будь этот инстинкт почти вселенским, проституция не
существовала бы во все времена и под всеми широтами.

Я уже давно не предаюсь с Вивианой известным забавам, и она объясняет мою
холодность усталостью, работой и, без сомнения, возрастом.

А с Иветтой я не могу провести и часа, чтобы мне не захотелось видеть ее
голой, ощупывать, ласкать.

И не только потому, что я не робею перед ней, безвестной девчонкой, и не
потому, что ничего при ней не стыжусь.

Допускаю, что завтра буду думать и писать нечто прямо противоположное, но
я в этом сомневаюсь.

Иветта олицетворяет для меня самку со всеми ее слабостями и низостями, с
инстинктом, побуждающим ее цепляться за самца и превращать его в своего
раба.

Я вспоминаю, как она была удивлена и горда, когда я впервые закатил ей
пощечину, и с тех пор ей случалось доводить меня до бешенства ради одной
цели - заставить снова проделать то же самое.

Я не утверждаю, что она меня любит. Я вообще не желаю употреблять это
слово.

Но она отказалась быть самой собой. Отдала свою судьбу в мои руки. Пусть
из лени, из вялости - не важно. Такова уж ее роль, и я, может быть наивно,
вижу нечто символическое в том, что, попросив меня быть ее защитником в
суде, она обнажила ляжки на краю моего письменного стола.

Стоит мне завтра бросить ее, как она вновь превратится в бродячую уличную
собаку, ищущую хозяина.

Этого Мазетти не понять. Он ошибся в выборе женщины. Не увидел, что имеет
дело с самкой.

Она лжет. Плутует. Разыгрывает комедию. Выдумывает всякие истории, чтобы
вывести меня из равновесия, и теперь, когда ей не нужно больше думать о
хлебе насущном, погрязает в лени: бывают дни, когда она даже не встает с
постели, напротив которой поставила телевизор.

От вида мимо идущего самца ее бросает в жар, и на улице она вперяется в
определенное место на мужских брюках с таким же вниманием, с каким мужчины
рассматривают женские зады. Чтобы возбудиться, ей достаточно фоторекламы
кальсон или трусов в магазине.

С Мазетти она занималась тем же, чем со мной. С другими - тоже, с тех пор
как достигла половой зрелости. Ни одна особенность самца, ни одно его
желание не возбуждают в ней отвращения.

Мне больно, когда я знаю, что она в объятиях другого; я невольно
представляю себе каждое их движение, и всетаки, веди она себя иначе, она не
была бы сама собой.

Выбрал ли бы я Иветту сам?

Я написал это нарочно: ведь можно подумать, что, когда она пришла ко мне,
я уже ждал ее, потому что принял решение в первый же вечер.

Из-за своего возраста?

Может быть. Но это не пресловутое бабье лето. Нет тут речи ни о второй
молодости, ни о старческом бессилии, ни о потребности в партнерше помоложе.

Я сознаю, что касаюсь сложной проблемы, о которой чаще всего рассуждают в
шутливом тоне - так оно легче и успокоительней. Но, как правило, люди
говорят в шутку о том, чего побаиваются.

Почему на известной степени зрелости человеку не открыть для себя, что...

Нет! Не удается мне точно выразить то, что я чувствую, а всякая
приблизительность раздражает меня.

Факты, только факты!

Главный среди них состоит в том, что я не могу обойтись без Иветты и
физически страдаю вдали от нее. Факт то, что мне нужно чувствовать ее подле
себя, видеть, как она живет, вдыхать ее запах, касаться ее живота, знать,
что она удовлетворена.

Остается еще одно объяснение, но в него никто не поверит - стремление
сделать кого-то счастливым, взвалить на себя заботу о ком-то, кто будет
обязан тебе всем, кого ты вытащишь из болота ничтожества, зная, что он вновь
рухнет туда, как только тебя не окажется рядом.

Не по этой ли причине столько людей заводят собаку или кошку, канареек
или красных рыбок, а родители не мирятся с тем, что дети живут по своему
разумению?

Не то же ли произошло с Вивианой и не оттого ли ей так больно видеть, что
я от нее ускользаю? Не потому ли каждую субботу страдал и я, представляя
себе Мазетти на улице Понтье?

И когда-то мэтр Андрие?

Сегодня суббота, и вечером я могу пойти к Понтье. Больше нет проклятых
суббот, мучительных суббот. Я вымотан, энергия моя исчерпана, я двигаюсь как
машина со сломанным тормозом, но Иветта живет в полутораста метрах от меня,
и я еще не свалился.

Это не значит, что я счастлив, но я еще не свалился.

Меня ждут неприятности, я чувствую, что они разом обрушатся на меня, как
только я сочту себя вправе расслабиться. Больше всего меня тревожит, что мой
механизм вот-вот откажет. Беспокойные или сострадательные взгляды, которые я
ловлю, начинают пугать меня. Что будет, если я заболею и слягу?

Если меня прихлопнет прямо в кабинете, мне будет трудно настоять, чтобы
меня перевезли на Орлеанскую набережную. Да и буду ли я в состоянии выразить
свою волю?

А если я свалюсь у Иветты, не заберет ли Вивиана меня домой?

Так вот, я ни за что не желаю расставаться с Иветтой. Значит, нужно
выдержать, и завтра я спрошу Пемаля, не стоит ли мне проконсультироваться у
какого-нибудь светила.

Через час мы с Вивианой едем обедать к южноамериканскому послу. Моя жена,
уже сидящая за туалетом, будет в новом платье, которое заказала специально
по этому случаю, потому что прием предстоит пышный; мне придется напялить
фрак, что вынудит меня после раута заехать домой переодеться перед уходом на
Орлеанскую набережную.

Выздоровление и теперешняя слабость Иветты не продлятся вечно. Пока
непривычное затворничество забавляет ее. Вчера она сказала, когда прислуга
Жанина подавала чай:

- Занялся бы ты любовью с ней. Получилось бы вроде как в гареме.

Жанина, уже повернувшаяся к нам спиной, не запротестовала, и я убежден,
что это позабавило бы и ее.