дорогу забудь! У меня ртов, пищащих с голодухи, хватает.
и разродилась сдавленным, тягучим: да-а! Наташка швырнула трубку. Нечего
миндальничать, чем грубее, тем больше толка. Без Наташкиных поставок пусть
хавает плавленные сырки, да зеленый горошек.
за пуговицу, той же ладонью, также легко, что и Пачкуна час-другой назад,
погладила.
глаза к потолку, веки блеснули слезами. Эх, охочи дряхлюки мокрость
разводить, Наташка подпихнула дядю к кухне и, чтоб не замечать слабости
старика, загомонила:
Хорошо, что дядя не видел ее глаз, а только спину и белую шею, и крепкие
ноги, но не глаза, подернутые влагой так же, как у него, у немощного -
понятное дело, а Наташке-то с чего бы?
ждал долго, женщина в упор, без стеснения разглядывала соседа, наконец,
губы дрогнули подобием улыбки и воспоследовал кивок.
Апраксин и себе не мог ответить, чего добивается: любопытство своим
чередом, но загадочность Фердуевой, яркость и настороженность, в сочетании
с властностью, завораживали.
молочных продуктов. Вдоль прилавков шествовал медленно, продавцы отводили
глаза и с преувеличенной деловитостью принимались разглядывать пляшущие
стрелки весов или в забывчивости наворачивали на взвешенную покупку второй
лист бумаги.
ее бока, подернутые седоватой пленкой, отдающей в прозелень. Шла гниль
нарасхват, прыгала в сумки разного люда, и Апраксин недоумевал: неужели не
опасаются? Законы очереди диктовали свое: бери! Тащи! Потом разберешься,
все берут - и ты! Раз хвост, значит товар, да и выбирать не приходилось.
просигналил Пачкуну - тревога! Начмаг выполз из подвала, осветив белозубой
улыбкой сумеречность очереди. Пачкун приглядывался к Апраксину, будто
припоминал давнее, стертое в памяти временем.
прицельного разглядывания без наказания, Пачкун, привороженный тревогами
смутными, но, кажется, все более проступающими в немигающем взоре
русоволосого.
цену, уверен в тылах, а все ж свербит недоброе в душе. Пачкун напоминал
неприступную на вид крепость с толстенными стенами, выложенными трухлявым
кирпичом, о чем ведомо только осажденным, слабость начмага выдавали легкое
подрагивание пальцев и капелька пота на верхней губе.
носом. Неужели Дурасников учуял опасность ранее и вернее? Теперь Пачкун
припомнил Апраксина вполне и расценил его явление, как предвестие бури.
разницы, - впился в колбасу, расправил плечи под отутюженным, за доплату,
Маруськой Галошей белым халатом.
швейцарским ножиком ломтик и умнет на глазах очереди.
я верю, гнилье разжевываете только за ушами трещит. - Пачкун скорчил
гримасу обиды - уже поигрывал ножиком на ладони, когда Апраксин пресек
попытку реабилитации порченой колбаски.
забыли, бесплатная коррида - лакомое блюдо.
предположил так, чтобы все слышали, - уже проходил, извините.
отметелят, что охота болтать навсегда испарится, но вместо предостережения
широко - отрабатывал годами - улыбнулся:
- оглядел очередь, Пачкуна, горы давным-давно бездыханной колбасы, заметил
улыбающуюся рожу Мишки Шурфа на заднем плане, Ремиза с топором, колдующим
на раскрошенной по краям в щепу колодой, и двинул к выходу. Лбом стену не
пробить, решил Апраксин, но решение это не принесло облегчения, а только
стегануло безысходностью и намекнуло на трусость, приличествующую, как раз
тем, кого Апраксин не любил, считая, что беды все прибывают от ворья в
самых разных ипостасях, и лики жулья столь разные в последние годы,
поразительно приличные, и на первый взгляд никак не вяжущиеся с
примитивной уголовщиной, поскакали перед Апраксиным, когда бежал он к
остановке, и над ликами этими, как над сонмом ангелов парило лицо
Фердуевой, гладкостью напоминающее мраморную статую, а блюдцами черных
глазищ портреты Модильяни.
Дурасниковым, доложил о только что состоявшемся столкновении.
досадным письмам, развернул фантик на соевом батончике, запихнул конфетку
в рот и, только разжевав, одновременно успокоил и посоветовал Пачкуну:
мне, не наш человек. Насчет субботы как?
голосом пионера-новобранца:
Твоя!.. Согласилась сразу! - Пачкун умолк.
Швырнул смятый фантик в корзину и, ничем не выдавая радости, сухо указал:
беспокоить Дурасникова, возьмет товар прямо с базы - в магазин только
документы - и распределит у своего дружка в другом продмаге.
порядке, и раздраженно - не жаловал выколачивающих похвалы - подытожил:
сразу согласилась. Пачкун в каморке калькулировал личный дебит и кредит,
как и многие его коллеги, может только не в один и тот же миг. Районная
торговля мало кого интересовала, находясь без присмотра, и могла, если не
снабжать вволю, то хоть дышать свободно.
квартиру-сейф обретала устрашающую неприступность. Мастер наводил глянец
на твердыни фердуевской обороны. Дежурившая на производстве укрепительных
работ подруга встретила Фердуеву на пороге и тут же умчалась то ли на
массаж, то ли к парикмахеру. Хозяйка переоделась, почаевничала с мастером
и, уже составляя грязную посуду в мойку, припомнила о рукастости мастера и
его связях на заводах метизов.
родилась, и счастливая обладательница стальной защиты решила расплатиться
сполна. Мастер возразил, заметил, что завтра зачистит огрехи и тогда
возьмет деньги. Фердуева не напирала, не любила расставаться с кровными,
хотя в расчетах, заранее оговоренных, славилась справедливостью.
выдохнула.
Фердуева обнаружила, что у мастера длинные, пушистые ресницы; расспросила
об интересующем предмете, заметила удивление во взоре собеседника,
растерянность и даже страх.
что по-детски пухлые, размягченные губы придают ей вид незащищенный и
располагающий.
опасаясь сталкиваться со жгучими зрачками женщины напротив.
длинные ухоженные пальцы и красивые ногти впечатляют на белизне кожи. Не у
меня... на меня. Я имею в виду не дверь, а то, что мы обсудили.
окна. Фердуева чуть не сорвалась: чего там узрел? Но сдержалась и, хоть и
не любила чужого молчания, стерпела, отдавая должное не слишком
говорливым, тщательно обдумывающим решение людям.
Самойлова Елена
Круз Андрей
Шилова Юлия
Акунин Борис
Ильин Андрей
Шилова Юлия