пов искал золота побежденных. Твои дворцы и твое маленькое царство -
кровь благородного народа, и только деспотизм навязывает тебя ему в ка-
честве соотечественника; это - гроши, вырванные у вдов и сирот, золото
предательства, грабеж церквей, где ты, притворяясь, падаешь ниц и тво-
ришь молитву (ведь к довершению всех своих великих достоинств ты еще и
ханжа!). Твоего двоюродного брата Тренка-пруссака, так нежно тобою люби-
мого, ты предал и собирался умертвить. Женщин, которых ты прославил и
осчастливил, ты изнасиловал, предварительно убив их мужей и отцов. Твоя
только что сымпровизированная нежность ко мне не что иное, как каприз
пресыщенного развратника. Рыцарское изъявление покорности, которое ты
проявил, отдавая свою жизнь в мои руки, - это тщеславие глупца, вообра-
жающего себя неотразимым, а та пустая милость, о которой ты просишь, бы-
ла бы для меня пятном, которое можно смыть только самоубийством. Вот мое
последнее слово, пандур с обожженной пастью! Прочь с моих глаз! Беги,
ибо если ты не освободишь моей руки, которую уже четверть часа леденишь
в своей, я очищу землю от негодяя, размозжив тебе голову!
хорошо же! Горе тебе! Пистолет, который я гнушаюсь выбить из твоей дро-
жащей руки, заряжен только порохом. Одним маленьким ожогом больше или
меньше - что за важность! Этим не запугаешь человека, закаленного в ог-
не. Стреляй, наделай шума! Мне только того и нужно. Я буду рад найти
свидетелей своей победы, так как теперь уже ничто не сможет избавить те-
бя от моих объятий: своим безумием ты зажгла во мне огонь страсти, кото-
рый могла бы сдержать, будь ты немного поосторожней.
ние дверь отворилась, и человек, чье лицо было закрыто черным крепом,
опустил руку на пандура, который сразу согнулся и зашатался как тростник
в бурю, и с силой бросил его на пол. Это было делом нескольких секунд.
Ошеломленный в первое мгновение, Тренк поднялся и, дико вращая глазами,
с пеной у рта, выхватил шпагу и бросился на своего врага, который нап-
равлялся к двери, по-видимому чтобы исчезнуть. Консуэло также устреми-
лась к выходу. Ей показалось, что по росту и силе руки этот замаскиро-
ванный человек не кто иной, как граф Альберт. Она увидела его в конце
коридора, где очень крутая витая лестница вела на улицу. Тут он остано-
вился, подождал Тренка, быстро нагнулся - так, что шпага барона царапну-
ла стену, и, схватив его в охапку, бросил через плечо вниз по лестнице,
головой вперед. Консуэло слышала, как великан покатился, и с криком:
"Альберт!" - кинулась было вслед за своим избавителем. Но он исчез
раньше, чем у нее хватило сил сделать три шага. Страшная тишина воцари-
лась на лестнице.
ней бутафор, вынырнув из театрального люка, выходившего на ту же площад-
ку. - Каким образом эта дверь оказалась открытой? - прибавил он, глядя
на дверь лестницы, с которой был сброшен Тренк. - Право, ваша милость
рисковали схватить насморк в коридоре.
ни мертва вернулась в уборную, выбросила за окно пистолет, валявшийся
под диваном, засунула ногой под мебель драгоценности Тренка, сверкавшие
на ковре, и отправилась на сцену, где наткнулась на Кориллу, еще красную
и запыхавшуюся от бесконечных выходов на аплодисменты, только что дос-
тавшиеся на ее долю после интермедии.
себя. Она не ожидала такого успеха, не рассчитывала больше на него, вый-
дя на сцену с отчаянной решимостью провалиться с честью, считая, что во
время своей мужественной борьбы лишилась вдруг и голоса и сноровки. Это
ее не пугало: что значили даже тысячи свистков по сравнению с опасностью
и позором, от которых она только что избавилась благодаря какому-то чу-
десному вмешательству. За этим чудом последовало другое. Добрый гений
Консуэло, казалось, покровительствовал ей: голос ее звучал как никогда,
пела она с еще большим мастерством и играла с большим подъемом и
страстью, чем когда-либо. Все ее существо было до крайности возбуждено,
и ей казалось, что вот-вот в ней что-то порвется, как чересчур натянутая
струна. И это лихорадочное возбуждение уносило ее в волшебный мир: она
делала все точно во сне, и ее даже удивляло, что она находила в себе для
этого реальные силы.
лась ослабеть. У нее теперь не было сомнений, что Альберт здесь. Он в
Вене. По крайней мере со вчерашнего дня. Он наблюдает за нею, следит за
всеми ее движениями, оберегает ее, иначе кому же приписать нежданную по-
мощь, только что ей оказанную, и ту почти сверхъестественную силу, кото-
рой должен был обладать человек, чтобы победить Франца фон Тренка, сла-
вонского геркулеса? И если в силу одной из тех странностей, которых так
много в характере молодого графа, он не хочет говорить с нею и как будто
старается быть ею не замеченным, тем не менее он явно по-прежнему
страстно любит ее, раз оберегает так заботливо и защищает с такой энер-
гией.
но, чтобы силы мне не изменили, пусть Альберт видит меня на высоте в мо-
ей роли и пусть из того уголка зала, откуда он, без сомнения, в эту ми-
нуту следит за мной, насладится моей победой, одержанной отнюдь не инт-
ригами или шарлатанством".
найти; она продолжала свои поиски и когда отступила за кулисы, но так же
безуспешно. "Где бы он мог быть? - ломала она себе голову. - Где он
спрятался? Быть может, он убил пандура наповал, сбросив его с лестницы?
И принужден теперь скрываться от преследований? Попросит ли он убежища у
Порпоры? Встретит ли она его на этот раз, вернувшись в посольство?"
словно по волшебству, забывала она обстоятельства своей действительной
жизни, и ее охватывало лишь чувство какого-то смутного ожидания, востор-
га, страха, благодарности, надежды... И все это было в ее роли и вылива-
лось в чудесных звуках, полных нежности и правды.
первая бросила ей из своей ложи букет, к которому был прикреплен ценный
подарок. Двор и венцы последовали примеру своей государыни, засыпав пе-
вицу цветами. Консуэло увидела, как среди всех этих благоухающих эмблем
восторга к ее ногам упала зеленая ветка, невольно привлекшая ее внима-
ние. Как только занавес опустился в последний раз, она ее подняла. То
была кипарисовая ветка. Тут она забыла обо всех победных венках и стала
искать объяснения этого знака скорби и ужаса, этой погребальной эмблемы,
быть может выражавшей последнее прости. Смертельный холод сменил в ней
лихорадочное волнение, непреодолимый ужас застлал ей, как облаком, гла-
за. Ноги Консуэло подкосились, и ее почти без чувств отнесли в карету
венецианского посланника, где Порпора тщетно старался добиться от нее
хотя бы одного слова. Губы ее похолодели, а безжизненная рука держала
под плащом кипарисовую ветку, точно принесенную к ней ветром смерти.
да и мало кто обратил на них внимание в сутолоке разъезда.
мрачные думы, довольно печальная сцена происходила в артистической при
закрытых дверях. Незадолго до окончания спектакля служащие театра, раск-
рывая все двери, наткнулись на окровавленного барона фон Тренка, лежав-
шего без чувств у подножия лестницы. Его перенесли в одну из зал, предо-
ставленных артистам, и, во избежание огласки и смятения, потихоньку пре-
дупредили директора, театрального доктора и полицию, чтобы те явились
констатировать свершившийся факт. Таким образом, и труппа и публика по-
кинули зрительный зал и театр, не узнав о происшествии, и только кое-кто
из служителей искусства, государственные чиновники и несколько сострада-
тельных свидетелей постарались оказать помощь пандуру и добиться от него
объяснений.
розыски свою горничную, наконец потеряла терпение и решила пойти сама,
рискуя отправиться домой пешком. Она встретила г-на Гольцбауэра, и тот,
зная об ее отношениях с Тренком, повел ее в фойе, где она увидела своего
любовника с проломленным черепом и со столькими ушибами на теле, что он
не мог пошевельнуться. Корилла огласила все помещение воплями и стенани-
ями. Гольцбауэр удалил лишних свидетелей и велел закрыть двери. Прима-
донна на все вопросы не могла ни сказать что-либо, ни сделать какие-то
предположения, которые могли бы помочь выяснению дела. Наконец Тренк,
придя немного в себя, признался, что, проникнув без разрешения за кулисы
театра, чтобы поглядеть поближе на танцовщиц, спешил уйти оттуда до
окончания спектакля, но, не зная всех переходов этого лабиринта, осту-
пился на первой же ступеньке проклятой лестницы, неожиданно упал и ска-
тился до самого низа. Этим объяснением удовлетворились и отнесли Тренка
домой, где Корилла так ревностно за ним ухаживала, что даже лишилась
из-за этого благосклонности графа Кауница, а впоследствии и благоволения
ее величества. Но она отважно пожертвовала всем этим, и Тренк, чей же-
лезный организм выносил и более жестокие испытания, отделался недельным
недомоганием и лишним шрамом на голове. Он не заикнулся ни перед кем о
своем злоключении и только дал себе слово, что Консуэло дорого заплатит
за него. Он и осуществил бы это, конечно, самым жестоким образом, если
бы приказ об аресте не вырвал его из объятий Кориллы и не бросил, едва
оправившегося от падения и еще дрожавшего от лихорадки, в военную тюрьму
[50].
дываться. Богатства пандура возбудили во влиятельных людях и ловкачах