он, трепеща от волнения, усаживался рядом с нею, продолжала: - Сегодня утром
отец велел мне быть готовой, он сказал, что у него дела и что нам, может
быть, придется уехать.
значит умереть.
каждым днем все более овладевал Козеттой. Это было чисто духовное, но
совершенное обладание. Как мы уже объяснили, в пору первой любви душой
овладевают гораздо раньше, чем телом; позднее телом овладевают гораздо
раньше, чем душой, иногда же о душе и вовсе забывают. "Потому что ее нет", -
прибавляют Фоблазы и Прюдомы, но, к счастью, этот сарказм - всего-навсего
кощунство. Итак, Мариус обладал Козеттой, как обладают духи; но он заключил
ее в свою душу и ревниво владел ею, непоколебимо убежденный в своем праве на
это. Он обладал ее улыбкой, ее дыханием, ее благоуханием, чистым сиянием ее
голубых глаз, нежностью кожи, которую он ощущал, когда ему случалось
прикоснуться к ее руке, очаровательной родинкой на ее шее, всеми ее мыслями.
Они условились каждую ночь видеть друг друга во сне -и держали слово. Таким
образом, он обладал и всеми снами Козетты. Он беспрестанно заглядывался на
короткие завитки на ее затылке, иногда касался их своим дыханием и говорил
себе, что каждый из этих завитков принадлежит ему, Мариусу. Он благоговейно
созерцал все, что она носила: ленту, завязанную бантом, перчатки, рукавички,
ботинки - все эти священные вещи, хозяином которых он был. Он думал, что был
обладателем красивых черепаховых гребенок в ее волосах, и даже твердил себе,
- то был глухой, неясный лепет пробивающейся чувственности, - что нет ни
одной тесемки на ее платье, ни одной петельки в ее чулках, ни одной складки
на ее корсаже, которые бы ему не принадлежали. Рядом с Козеттой он
чувствовал себя возле своего достояния, возле своей вещи, возле своей
повелительницы и рабыни. Казалось, их души настолько слились, что если бы им
захотелось взять их обратно, то они не могли бы признать свою. "Это моя" -
"Нет, это моя". - "Уверяю тебя, ты ошибаешься. Это, конечно, я". - "То, что
ты принимаешь за себя, - я". Мариус был частью Козетты, Козетта - частью
Мариуса. Мариус чувствовал, что Козетта живет в нем. Иметь Козетту, владеть
Козеттой для него было то же самое, что дышать. И вот в эту веру, в это
упоение, в это целомудренное обладание, неслыханное, безраздельное, в это
владычество вдруг ворвались слова: "Нам придется уехать", резкий голос
действительности крикнул ему: "Козетта - не твоя!"
жил вне жизни; слово "уехать" грубо вернуло его к жизни.
холодной как лед. И теперь уже она спросила его:
сказал, чтобы я уложила его белье в дорожный сундук, что ему надо уехать и
мы уедем, что нам нужны дорожные сундуки, большой для меня и маленький для
него, что все это должно быть готово через неделю и что, может быть, мы
отправимся в Англию.
злоупотребление властью, ни одно насилие, никакая гнусность самых
изобретательных тиранов, ни один поступок Бузириса, Тиберия и Генриха VIII
по жестокости не могли сравниться с поступком Фошлевана, намеревавшегося
увезти свою дочь в Англию только потому, что у него там какие-то дела.
тески, и растерянно проговорила:
побледнела, что ее лицо казалось совершенно белым даже в темноте.
я буду.
землю.
нужны деньги, а у меня их нет! Поехать в Англию? Но я сейчас должен,
кажется, больше десяти луидоров Курфейраку, одному моему приятелю, которого
ты не знаешь! На мне старая грошовая шляпа, на моем сюртуке спереди
недостает пуговиц, рубашка вся изорвалась, локти протерлись, сапоги
промокают; уже полтора месяца как я перестал думать об этом, я тебе ничего
не говорил. Козетта, я нищий! Ты видишь меня только ночью и даришь мне свою
любовь; если бы ты увидела меня днем, ты подарила бы мне су. Поехать в
Англию! Да мне нечем заплатить за паспорт!
прижался к нему лицом, не чувствуя, как жесткая кора царапает ему лицо, не
чувствуя лихорадочного жара, от которого кровь стучала в висках, и застыл,
напоминая статую отчаяния.
ней навеки. Наконец он обернулся. Ему послышался легкий приглушенный звук,
нежный и печальный.
раздумье Мариуса.
поцеловал кончик ее ступни, выступавшей из-под платья.
поклонение любви, словно мрачная и бесстрастная богиня.
мне! - прошептала она.
пленительнее, когда их шепчут сквозь слезы:
давать слово. Я чувствую рядом с собой отца. Ну так вот, я даю тебе честное
слово, самое нерушимое: если ты уедешь, я умру.
торжественная и спокойная, что Козетта вздрогнула. Она ощутила холод,
который ощущаешь, когда нечто мрачное и непреложное, как судьба, проносится
мимо. Испуганная, она перестала плакать.
вечером, -вполголоса, как бы про себя, прибавил Мариус.
стать выше, попыталась просесть в его глазах то, что составляло его надежду.
адрес, мало ли что может случиться. Я живу у моего приятеля Курфейрака, по
Стекольной улице, номер шестнадцать.