Касторпа, то при инъекциях в организм не будут вводиться никакие
болезнетворные вещества, которых в нем бы уже не содержалось. В худшем
случае лечение не принесет пользы, даст нулевой результат - но, поскольку
пациент все равно должен оставаться здесь, разве это можно назвать "худшим
случаем"?
Конечно нет, упрямиться Касторп не будет. И он согласился пройти курс
лечения, хотя считал его смехотворным и унизительным. Эти прививки себя
самому себе казались ему каким-то отвратительным и унылым извращением,
какой-то кровосмесительной гадостью, сочетанием себя с собой, по существу
бесплодным и безнадежным. Так по крайней мере рассуждал этот невежественный
ипохондрик но в том, что касается бесплодности - он в полной мере оказался
прав. Лечение продолжалось долгие недели. Порой казалось, что оно даже
вредит, это, конечно, было неверно, а порой - что приносит пользу, и это
тоже оказывалось потом неверным. Результат свелся к нулю, хотя это не было
констатировано и провозглашено во всеуслышание. Новое мероприятие кончилось
ничем, и Ганс Касторп продолжал раскладывать пасьянсы - с глазу на глаз с
тем демоном, безудержное господство которого предвещало какой-то страшный
конец.
ИЗБЫТОК БЛАГОЗВУЧИЙ
Каково же было то достижение берггофской администрации, та новинка,
которая помогла нашему многолетнему другу освободиться от пристрастия к
картам и бросило его в объятия другой, по сути не менее своеобразной
страсти? Захваченные таинственным очарованием ее предмета, мы готовы
приступить к рассказу, мы просто жаждем поведать об этом читателю.
Вопрос шел об увеличении числа развлекательных аппаратов большой
гостиной и был рассмотрен и решен в недрах санаторского управления, которое
неустанно пеклось о благе больных, причем мы, не считая себя вправе
учитывать расходы высшего руководства этого бесспорно заслуживающего
рекомендации лечебного учреждения, все же вынуждены признать его бесспорную
щедрость. Значит, речь идет о какой-нибудь игрушке вроде стереоскопа,
калейдоскопа с подзорной трубой или кинематографического барабана?
Разумеется, - и все же нет. Ибо, во-первых, тот аппарат, который пациенты
обнаружили однажды вечером в гостиной, - причем одни всплеснули руками над
головой, другие, согнувшись, сложили их на коленях, - аппарат этот отнюдь не
был оптическим, но акустическим а во-вторых, по классу, рангу и уровню он
стоял неизмеримо выше этих легковесных аттракционов и был с ними несравним.
Обитатели санатория увидели не ребячью и однообразную игрушку, которая
надоедала так скоро, что, прожив здесь хотя бы три недели, человек уже не
прикасался к ней: то был своеобразный рог изобилия, из которого можно было
черпать и радостные, и скорбные художественные сокровища. То был музыкальный
аппарат. То был граммофон.
Мы серьезно обеспокоены, как бы название это не навело читателя на
мысль о чем-то недостойном и отсталом, ибо с ним могут быть связаны
представления, вызванные устаревшей формой предстоящего нам в мечтах
подлинного достижения, которое в неустанных попытках подчинить технику музам
должно в своем развитии достигнуть благороднейшего совершенства. Нет,
друзья! Это был не тот убогий ящик с ручкой, диском и иглодержателем,
казавшийся как бы привеском к бесформенному рупору, похожему на трубу из
латуни, и некогда услаждавший с ресторанной стойки гнусавым ревом
неприхотливых посетителей. Скорее высокий, матово-черный ящик мореного
дерева, соединенный шелковым шнуром с электрической розеткой в стене и
стоявший на особом столике, своим скромным изяществом уже ничем не напоминал
былой, допотопный и грубый механизм. Вы поднимали изящно сужающуюся крышку,
которую внутренняя латунная подпорка автоматически удерживала в наклонном
положении в плоском углублении лежал обтянутый зеленым сукном вращающийся
диск с никелевым краем и никелевым штифтом, на который вы надевали
каучуковую пластинку с отверстием посредине. Справа находился регулятор
скорости с цифрами, напоминавший часы, слева рычажок, с помощью которого вы
запускали диск или останавливали его. Слева же и сзади имелся изогнутый
никелированный тонарм с плоским кружком мембраны он был подвижен, особые
винтики на мембране зажимали и несли иглу. Спереди были двустворчатые
дверцы, которые открывались, а за ними вы видели конструкцию из черного
дерева, напоминающую жалюзи и состоящую из косых планок. Вот и все.
- Новинка, - заявил также вошедший в комнату гофрат. - Последнее
достижение, дети мои, н-да, первый сорт, лучше не бывает. - Он произнес это
невероятно комично, точно малокультурный продавец, расхваливающий свой
товар. - Не аппарат и не машина, - продолжал он и при этом извлек из
стоявшей на столике пестрой жестяной коробочки иглу и вставил ее. - Это
музыкальный инструмент, Страдивариус, Гварнери, тут все решает тончайший
организованный резонанс и колебания звуковых волн. Он называется
"Полигимния", как вы можете узнать по надписи на внутренней стороне крышки.
Немецкого производства, знаете ли. Мы делаем такие вещи лучше всех. Верность
музыкальному началу в современной механизированной форме. Немецкая душа u
to date*. А вот вам и литература! - закончил он, указывая на стенной
шкафчик, в котором стояли рядами толстые альбомы. - Я передаю вам это
сокровище, наслаждайтесь сколько угодно, но я оставляю его под защитой
публики. Хотите попробуем, пусть прогремит какая-нибудь пластинка.
______________
* На сегодняшний день (англ.).
Пациенты принялись умолять его об этом, и он извлек из шкафчика одну из
волшебных книг с их безмолвствующим содержанием, полистал тяжелые страницы,
снабженные картонными карманчиками, вытащил из такого карманчика с цветным
названием пластинку и поставил. Одним движением он запустил ее, помедлил
секунды две, пока она завращалась с нужной скоростью, потом бережно поставил
конец стального штифтика на край пластинки. Послышался легкий, словно
царапающий шорох. Тогда он опустил крышку, и в то же мгновение в открытую
двустворчатую дверцу, сквозь щели жалюзи, нет, как будто из всего корпуса
этой музыкальной шкатулки, вырвалась шумная многоголосица инструментов,
веселая и настойчивая мелодия, первые задорные такты увертюры к одной из
оперетт Оффенбаха.
Все замерли и слушали раскрыв рот, улыбаясь. Рулады деревянных духовых
инструментов звучали так чисто и естественно, что люди ушам своим не верили.
Скрипка, прелюдировавшая совсем одна, показалась чем-то прямо
фантастическим. Слышны были удары смычка, тремоло грифа,
сладостно-скользящие переходы из одной позиции в другую. И наконец она
словно нашла мелодию вальса "Ах, ее я потерял". Оркестр легко поддерживал
своими гармониями вкрадчивый мотив, победительно подхваченный затем
ансамблем и повторенный как многозвучное tutti{418}. Конечно, все это
звучало не совсем так, как если бы в комнате играл настоящий оркестр. Самый
звук, в общем, не был искажен, но ослаблен, дан словно в перспективе
примерно так, как если бы - да будет мне позволено применить к акустике
сравнение, взятое из области зрительных впечатлений, - как будто
рассматриваешь картину через перевернутый бинокль и видишь ее удаленной и
уменьшенной, причем ни четкость рисунка, ни блеск красок от этого ничуть не
страдают. Исполнявшееся музыкальное произведение, яркое и живое, представало
перед слушателями со всем своим остроумием и изобретательным легкомыслием.
Финал, весьма шаловливый, начавшийся с комически нерешительного галопа,
постепенно перешел в откровенный канкан. Казалось, ты в театре, и на сцене
размахивают цилиндрами, подкидывают колени, задирают юбки потом танец с
нелепой торжественностью как будто кончался и все же никак не мог кончиться.
Вращающийся механизм автоматически щелкнул. Пластинка была доиграна. Все
зааплодировали от души.
Публика потребовала еще, и ее желание было исполнено: из шкатулки
полился человеческий голос, мужской, бархатный и в то же время мощный, это
пел под аккомпанемент оркестра прославленный итальянский баритон - и тут уж
не могло быть и речи о какой-либо приглушенности и отдаленности: чудесный
голос звучал во всей полноте своего естественного объема и убедительной
силы а если выйти в одну из открытых соседних комнат и не видеть аппарата,
то создавалось полное впечатление, будто в гостиной стоит сам артист во
плоти и, держа в руках ноты, поет. Он исполнял бравурную оперную арию на
родном языке: "Eh, il ar iere. Di qualita, di qualita! Figaro qua, Figaro
la, Figaro, Figaro, Figaro!"* Слушатели умирали со смеху, слушая его
фальцетирующее arla do** и контрасты этого мощного голоса с языколомной
скороговоркой. А знатоки могли следить за его удивительной фразировкой и за
техникой дыхания и восхищаться ими. Мастер покорять публику, виртуоз этой
чужеземной манеры "da-ca o", так тянул предпоследнюю ноту перед
заключительной тоникой, видимо, устремившись к рампе и воздев руку, что все
невольно разразились долгими криками "браво" еще до того, как он смолк. Это
было замечательно.
______________
* Вот он цирюльник. Дела знаток. Фигаро здесь, Фигаро там, Фигаро,
Фигаро, Фигаро! (итал.).
** Речитатив (итал.).
Но этим дело не кончилось. Валторна с благородной сдержанностью
исполнила вариации на тему народной песни. Сопрано, выводя трели и стаккато
и заливаясь соловьем, с прелестной свежестью спело арию из "Травиаты". Дух
скрипача с мировой славой под аккомпанемент рояля, звучавшего сухо, как
спинет, сыграл, словно за пеленой тумана, один из романсов Рубинштейна. Из
кипевшей звуками волшебной шкатулки вырывался колокольный звон, глиссандо
арф, звон труб и дробь барабанов. В заключение были поставлены пластинки с
музыкой для танцев. Среди них оказалось даже несколько образцов новейшего
импортного типа, во вкусе экзотики портовых кабачков, а также танго,
призванное превратить венский вальс в гросфатер. Две пары, уже овладевшие
модными "па", продемонстрировали на ковре свое мастерство. Предупредив, что
каждой иглой можно пользоваться только один раз и что с пластинками надо
Посняков Андрей
Максимов Альберт
Трубников Александр
Конан-Дойль Артур
Шилова Юлия
Березин Федор